ы. Тот, кто придет после меня, если все-таки… Пусть знает, как и что.
Он расправил страницу, и Олег Иванович, подложив под строчку линейку, несколько минут всматривался в цифры. Лицо его стало сперва удивленным, потом озабоченным.
— Так, — сказал он, откидываясь на спинку стула. — Так, Геннадий Ильич. Прежде всего, ты поступил очень плохо, что приберег эти факты до того часа, когда самого жареный петух клюнул. Абсолютно непростительно! Я даже скажу — нечестно!
— Вот тебе раз! Я же и виноват! — У Поликарпова на потускневшем лице ярче и заметнее выступили веснушки.
— А как ты думаешь! — Голос у районного агронома окреп, он поднялся, и легонький венский стул под ним отвалился к стенке. — Разве можно утаивать подобные факты! Они должны служить наглядным пособием для всех, учить агрономов и руководителей уму-разуму, показывать лицо опасности, а ты их спрятал. Неужели не понимаешь, что есть цифры, которые вопиют, которые нельзя замалчивать или использовать только для внутреннее потребления! Не ожидал я от тебя, честное слово!
По мере того как он говорил и возмущался, Поликарпов улыбался все шире и откровеннее. Вспышка обиды прошла у него быстрей, чем возникла. Толстые губы раздвинулись, он поднялся и сделал два шага назад, к стене, словно для того, чтобы лучше разглядеть издали гневного своего коллегу.
— Боже мой! Сколько громких звуков! Тише, пожалуйста, тише! Я укажу тебе документы, где факты похлеще. Это доклад сотрудника кафедры нашей академии доцента Сомова. Знаешь его? Ну вот. Кстати, доклад опубликован в журнале, который ты по долгу службы обязан выписывать. И даже читать. Почему же ты не сделал никаких выводов из сомовской статьи, не показал лицо опасности, не поднял на должную высоту факты, которые вопиют? Ах, ты не знал!
— В каком журнале? Где? — Олег Иванович уже выбрасывал из ящика на стол пачки старых сельскохозяйственных журналов.
Минут десять оба они рылись в тонких зеленых книжечках. Наконец Поликарпов выхватил номер, раскрыл журнал, резко отчеркнул ногтем нужные строки и сунул через стол Олегу Ивановичу.
— Знакомься.
Нежный недоверчиво взял журнал, прочитал, вздохнул и поднял виноватое лицо:
— Ну и ну… Как это я опростоволосился? Извини, пожалуйста. Знаешь, так много всякой писанины, что не всегда углядишь.
— Очень вы деловые тут, — беззлобно сказал Поликарпов. — А ведь призваны нас поучать. За руку водить, И нас, и наших директоров.
— Но если по-честному, ты все-таки должен был подсказать мне. Сомов — где? Сомов далеко. Ты — рядом. Ведь мог, признайся?
— Ладно, довольно взаимных обвинений. Давай о деле. Так вот, пылевая фракция в пахотном слое, как видишь, резко снизилась, гумус — тоже. Менее одного процента, ниже некуда. Это на склонах. Структура нарушена, ветер и вода уносят все самое ценное. Куда? Ну, не мне говорить. И оврагов хватает, и реки мельчают, а наилок вместе с минералкой — в Волгу-матушку реку, в древний Танаис, куда угодно. Не все поля пострадали, но у нас потери очень велики. Обрати внимание на крутосклон в пятом севообороте у Пинского бугра. Полпроцента гумуса, следы фосфора-калия. Один хрящ под ногами. А ведь еще при тебе было намечено залужить некоторые поля на Пинке. Я придумал иначе: определил водораздел под посадку леса. Вот тогда и случилась у меня первая стычка с Похвистневым. Он категорически отменил мое указание. На собрании заявил: «маниловщина». Он сказал, что наша задача получать зерно, дешевое зерно. С этих полей, где ты намечал травы, а я — лесопосадки, совхоз может и должен собирать по крайней мере триста тонн ячменя ежегодно. Боевая задача коллектива…
— Собрал?
— Конечно. Не триста, но около того. А когда после дождей я затащил его на эти поля и показал, что там осталось, он иронически улыбнулся и сказал, что теперь здесь терять уже нечего, а взять еще можно. Без меня распорядился хорошо посыпать минералки и вновь сеять зерно. Там и сейчас ячмень. Ну, правда, я тогда ему кое-что выдал один на один, не сдержался, однако он добился своего, а я остался в дураках. Понимаешь, эксплуатация до полного истощения. Это только один эпизод, чтобы ты понял, каков принцип Похвистнева. Потом вызовет комиссию и спишет поле. Мое терпение, Иванович, кончилось, и я решил рассказать тебе. Так хозяйствовать негоже. Или нам нужно доказать свою правоту на самом высоком уровне, или уходить подальше, переквалифицироваться в продавцы.
Районный агроном, поначалу слушавший Поликарпова с живейшим интересом, постепенно тускнел. Может быть, устал от напора коллеги. Он стал рыться в бумагах и только изредка покачивал головой, соглашаясь. Вон как поворачивается это дело! Геннадий Ильич жаждет борьбы, в которой ему, районному агроному, естественно, отводится не последняя роль. Пожалуй, даже главенствующая. А это…
Поликарпов разошелся. Глаза у него блестели, чуб упал на влажный лоб. Он все еще говорил, размахивая руками. И Нежный, принудив себя улыбнуться, сказал:
— Ты весь как божия гроза… Потише, пожалуйста.
— Почему потише, если я о деле правом толкую! Ты послушай, как повернулись все мои планы с ремонтом земли. Когда-то мы с тобой изучали всякие системы земледелия и оба остановились на обязательных клеверных севооборотах. Они лучше всего подходят для Долинского совхоза, так? Крутые склоны, эрозия и все прочее. Хоть одно поле в пять лет. И с хорошей органической заправкой опять же раз в пять лет. Иначе почву не восстановить. Для таких склонов травы — как отпуск трудовому человеку. Не отдохнет — не жди полной отдачи. Или работа на износ, пока не будет списана. А между тем травяной пласт позволил бы поднять урожай зерна. Кажется, теперь все понимают прямую зависимость. Все, кроме моего директора. Пока Похвистнев в совхозе без агрономов хозяйничал, он земличку сосал без удержу, я об этом не очень дипломатично говорил ему. Сказал далее: чтобы исправить положение, необходимы травяные поля. Промолчал. Потом читаю его выступление на областном совещании: от имени коллектива решили шестьдесят процентов земли под зерно. Тысячу тонн сверх плана. Аплодисменты! Абсолютная крестьянская безграмотность! И еще от имени коллектива. Ну что тут сделаешь! Я-то знаю, что он сделал: когда скот остался без кормов — косил зеленую рожь, понимаешь? Рожь — на зелень!..
— Ты пробовал убедить Похвистнева?
— Еще как! И по-хорошему, цитировал решения съезда, пленумов. И на высоких тонах говорил. Как о стенку горох! Все мои распоряжения он начал контролировать, сперва незаметно, теперь — открыто. Если хочет — отменяет. Я настойчиво тянул свое, занялся почвой, хотел остановить эрозию, агрохимцентр за меня, торф, навоз возили! Но обстоятельства сильней. Что получилось — ты видишь из книги по истории полей. Интенсификация без меры и узды привела к порогу беды. Я сам за то, чтобы взять с гектара больше, это цель любого агронома, но есть же разумные пути для хозяйствования! А у нас пошли колосовые по колосовым, потом пропашные и опять — колосовые по колосовым. Брать, брать и брать! Вот и расхищение почвенного плодородия, вот и овраги. До абсурда. Скособоченная агрономия, никакой заботы о будущем, черт возьми! Не хотел говорить резко, все думал уладить внутри хозяйства, но, поверь, терпение кончилось. Включайся и ты, районный авторитет, помоги одолеть глупость.
— Сядь, отдохни, — сказал вдруг Олег Иванович каким-то чужим, холодным голосом. — Уж больно все это у тебя эмоционально, неспокойно. Надо рассудительней, Геннадий. Побереги нервные клетки. Если верить журналу «Здоровье», они не восстанавливаются.
— Ты бы лучше другие журналы почитывал, — устало и недобро заметил Поликарпов. Однако тон сбавил и даже сел. Выдохся.
Олег Иванович облокотился на стол, потер виски кончиками пальцев. Он был задумчив и осторожен.
Все, что районный агроном услышал от Геннадия Ильича, не являлось для него неожиданным. Он знал и эту, и другие проблемы не хуже совхозного агронома. Он постоянно сталкивался с трудными вопросами, которые возникают потому, что сельским хозяйством на местах руководят все, кому хочется. Он научился быть осторожным в суждениях, старался решать дела так, чтобы никого не обидеть, а главное, не нарушить некоего равновесия между культурами, определяющими взнос района в общий план. Он понимал, что попытка увеличить поле под многолетними травами, столь необходимыми для сбережения земель, неизбежно уменьшала площадь под зерном. Этого в районе не допускали. Какой руководитель согласится сокращать зерновое поле, когда перед мим лежит твердый план продажи, обязательство и неизбежная добавка «за других», которые не выполняют. За эти цифры спрашивается по всей строгости. Конечно, можно дать зерно и с меньшей площади за счет высокого урожая по тем же травам, это общеизвестно. Но приходится гадать — а будет ли высокий урожай, не сорвется ли по какой-нибудь причине? Да и когда будет рост «по травам», через два-три года, не раньше, а зерно требуется сейчас, сегодня.
Олег Иванович ставил себя на место Похвистнева. Директор Долинского совхоза известен в районе как жесткий исполнитель, деловой хозяин, способный выжать зерно даже из болота и выручить соседа, у которого неустойка, а с ним и весь район. Это особенно ценилось районными руководителями. Еще лучше Нежный понимал Поликарпова, совесть и образование которого столь высоки, что заглядывает он дальше всех, на годы и годы, стремясь обеспечить не только урожай нынешний, но и урожаи будущих лет. Понимал обоих. И одновременно решал задачу личную, для себя, — как поступить в этом конкретном случае.
Первое побуждение его исходило от совести, из души: все, что высказал, нет, выкрикнул сейчас Геннадий Ильич, решившись на открытый бой с директором, он, главный агроном района, обязан немедленно рассказать секретарю райкома Фадеичеву, именно ему, потому что дело это только на первый взгляд относится к области технологии, а на самом деле затрагивает экономику, даже политику, то есть входит в круг повседневных забот партийной организации и касается не одного Долинского совхоза. Никто, кроме Фадеичева, не может разрешить этой проблемы. Хотя бы и потому, что в итоге столкновения директора и агронома кто-то из них двоих должен уйти. Помирить Поликарпова и Похвистнева невозможно. Роль районного агронома в конфликте решающая. Нежный вдруг оказался в центре противоборства.