зубы. Ее черные глаза озорно блестели. Встряхивала маленькой головой так, что безупречная стрижка ее эффектно рассыпалась. И сквозь смех выговаривала:
— Никак не научусь, ну вовсе никак! — И потом, притихши, добавляла: — У нас взаимный уговор, мамул-ля, уж вы поверьте мне. Не успеете оглянуться, как мы завалим вас внуками, мамул-лечка. — Она делала упор на мягком окончании этого слова, отчего оно звучало особенно ласково. С первой встречи назвала Катерину Григорьевну вот так — мамой. Ее родная мать умерла в тот час, как дала новую жизнь. Звали покойницу Машей…
…После того как в застолье помянули Петровну и немного закусили, Михаил Иларионович спросил сына:
— Чего один приехал? Что Марина?
— В Москву по своим делам укатила. Ну и за продуктами тоже. В наших магазинах мало чего купишь. Учреждения под разными предлогами достают автобус и привозят на весь коллектив.
— И часто так?
— Раз-другой в месяц. Время подоспело, а без нее не получается, она главный закоперщик. Вашу телеграмму и ее записку с приказом ехать я нашел на столе. И сразу сюда. Увы, слишком поздно.
Веня покрутил в пальцах рюмку, лицо его опечалилось.
— Как же так получается теперь, что все — скоропостижно? Я ведь думал, до ста лет жить ей в благодатных Лужках. Ах, бабуля, бабуля… Ну, царствие…
И выпил вторую. Никого не дожидаясь. Старикам почудилось, что загрустил он на этот раз не только о бабушке. Всё скоропостижно. Век такой. Трусцой от кончины. И бегом — к этой самой…
Спать он ложился в отцовской комнате. Тотчас, как легли, расслабились, он повернулся к отцу, локоть в подушку, и спросил:
— Трудно тебе, папа, работается?
— Да уж не больно легко.
— Я езжу по области и вижу, как глохнут деревни. Вот и наши Лужки тоже пустеют. Нет бабушки. Соседи многие — погодки ей. А кто их сменит? Ну, бабушка, как говорится, прожила много и хорошо. А дальше?.. Один Митя Зайцев — мой кореш. Кому-то все равно надо землю обрабатывать. Кому, папа? Ты думаешь об этом? Или нет?
— А ты, сынок?
— Любовь, папа. И все сильней. Где Марина, там и я. В одной связке!
— Это хорошо. Счастье нашел. Я тебя не попрекаю. Уехал — ну и быть по тому.
— А у меня на душе неспокойно, если честно.
— Пройдет, — сказал отец как-то жестковато.
Они помолчали, потом Веня сказал:
— В нашем тресте таких, как я, бывших колхозников, семь из десяти, если не больше. На заводах тоже. Хорошо работают, закваска отличная, и все тянутся к земле. Не-ет, не в колхоз, папа. В садово-огородные кооперативы, есть такие. По пять, что ли, соток. Там и тешат душу: грядки с земляникой, морковка, редиска, картошка. С землей ласково обращаются, поверь мне. Как тут с личными огородами.
— У тебя с Мариной тоже пять соток?
— Нет. У меня не сотки на уме, а сотни.
— А у Марины?
— Подожди, не гони, папа. Она все понимает, но город засасывает, куча дел, сегодня, завтра. И вообще, как подумаешь…
Савин-старший вздохнул:
— Удивительное дело! Земля вскормила человечество, теперь люди отворачиваются от своей кормилицы. В игры с сотками играют. А у нас в районе сотни гектаров лесом зарастают. Парадокс! Я до сих пор за Лужки боюсь. Отстояли мы их. С трудом. Но вдруг Митя уедет? Или что с ним случится? Все на нем одном держится. И все тогда пойдет прахом! Вот ведь до чего дожили — пахать и хлеб сеять некому!
Веня приподнялся, сел, опершись руками на железку кровати, отчего плечи поднялись, фигура поникла. Очень виноватый вид. Отец понимал, что у него на уме, но укорять больше не стал. У каждого свой путь в жизни. Живи, где по душе. Чтобы как-то переменить ход мысли, он сказал просто и светло:
— Нынче ждем хорошего урожая. Поля просто чудесные. В Кудрине строим новые дома, принимаем на работу сторонних, пока без особенного отбора, но предпочтение семейным. Даем телок, поросят, чтобы обзаводились хозяйством, нарезаем огороды и все такое. Я присматриваюсь, отыскиваю среди новоселов настоящих крестьян. Таких — в звенья, по Митиному манеру. Ведь он уже три года так-то.
— Читал я про звенья, — отозвался Веня. — Злобин на строительстве. Первицкий на Кубани. Чистяковы в Калининской области. Ну, еще кое-где. Погоды они не сделают.
— Дорого начать. Эта форма хозяйствования, на мой взгляд, самая-самая… Вот вам, други, земля, вот машины и все прочее, вот план по урожайности. Чем больше получите, тем больше почет и оплата. И — полнейшая самостоятельность. Никаких указаний, никакой суеты. Только агрономический надзор, чтобы пашня не скудела, а прирастала богатством.
— Митя доволен? — Веня спросил как-то уж очень спокойно.
— Кажется, да. Он особенно не любит суеты, приказов. Тут ему ничего не грозит, я редко вмешиваюсь. Помощники у него хоть и не больно сильные, но с душой. Васю на машинах учит, успешно, похоже. Но за Митю я боюсь, может уехать. У нас невест нету. Сколько же останется холостяковать?..
— Значит, Митя — хозяин на Лужках? — Это почему-то особенно заинтересовало Савина-младшего. Новое для него.
— Хозяин. Это точно.
И умолк, почувствовав, что разбередил сыновью душу. Взбил подушку, повернулся поудобнее, сказал:
— Давай поспим, сынок. Уже второй час. Гаси свет. И доброй ночи!
Они лежали в темноте с открытыми глазами. Старый Савин — по привычке, бессонница уже тогда мучила его. А Веня, потомок бесчисленных поколений крестьян, мучился, переживал и смерть бабушки, и трудности отца, которого, как он трезво рассудил, покинул в самую нелегкую пору, оставив без поддержки. И сон к нему тоже не шел. Отец тут крутится как белка в колесе, а он, умелый мастер — в сторонке.
Кажется, впервые с тех пор, как уехал и остался с Мариной в городе, Веня Савин критически и безжалостно глянул на себя со стороны. Как легко и просто бросил он землю, оставил родителей и всех предков своих! Переложил без раздумий на старые отцовские плечи то самое, что должен был делать вместе с ним. Улетел из отцовского гнезда совершенно спокойно, и совесть до сих пор не грызла его, как не беспокоит она, наверное, тысячи таких же молодых, покинувших деревню. Почему это происходит? Где причина? Он вспорхнул и уехал, а его неграмотная бабушка, ради памяти которой он приехал в Лужки, до последнего своего часа так и работала на огороде, заботясь о пище для людей. И для него, городского своего внука, — тоже. Нет, дело не в Марине. Он и до любви своей был готов покинуть родную сторону. Марина лишь ускорила… Что же теперь делать? Переиграть, как у них выражаются? Но для этого ему придется убедить милую женушку. Поменяет ли она привычный шумный город на кроткую их деревню?.. Легко ли и ему?..
Наутро, когда Веня еще спал, Михаил Иларионович уехал в Кудрино и пробыл там до позднего вечера. Веня проснулся поздно, сходил к старикам соседям, потом пошел на картофельное поле и немного поработал по старой памяти с Митей. А когда в Лужки вернулся отец, они еще раз сходили к бабушкиной могиле, вспомнили всех Савиных, что лежали под березами. И до самого темна выхаживали по высокому берегу Глазомойки, любуясь чистым лугом, над которым то и дело пролетали перед сном пестрые чибисы, спрашивая отца и сына — чьи они?..
На другой день, побывав в Кудрине, Вениамин заторопился. Марина, конечно, уже вернулась из поездки и ждет его. Да и он соскучился.
Все другое в мире как-то отступило перед женой и уже не казалось таким важным, как после ночного разговора с отцом.
Но он все же не уехал в то утро из Кудрина в свой город, как хотел поначалу. Что-то заставило Вениамина возвратиться в Лужки, дождаться отца и еще, еще поговорить с ним.
Этот разговор пришелся на ранний вечер.
Они только что пообедали, Михаил Иларионович вышел из-за стола и не то чтобы уселся, а как-то повалился на диван и закрыл глаза, всем телом отвалившись на мягкую спинку.
Сын еще сидел за столом и смотрел на него с чувством острой жалости. Как он постарел, как сдал! Неожиданно для себя тихо сказал:
— Устал ты. Отдохнул бы, съездил на юг. А то — к нам…
— Вот этого не обещаю. Боюсь отлучаться, чтобы не проиграть все остатнее. Нас мало. Нам сельский фронт держать надо.
— Даже так? Вроде война у вас.
— Да, похоже. Одни наступают и делают ошибки за ошибками. Другие исправляют эти ошибки на свой страх и риск. Не очень почетная деятельность, скажу тебе. Но силы и время тратим.
— Кто же тебе доставляет хлопоты, папа?
— Во всяком случае — не производство. Командиры свыше. Район.
— Тоже мне высокая инстанция!
— Видишь ли, крайний для колхоза — район. Там «исправляют» наши жизненные наметки, там создают для нас планы, подчас нереальные, там нас озадачивают и наставляют. А мы, видишь ли, не все принимаем. Ну как можно объявлять во всеуслышание о неперспективных деревнях, если там земля? В Нечерноземье весь уклад земледелия на отвоеванных у леса полянах и вырубках, дом и хлев обязательно стоят рядом с пашней и огородом, потому что слабая от природы пашня не могла и не может родить без навоза! Наш навоз теперь в Кудрине, до дальних полей он не дойдет. Людей нет. Дорог нет. Словом, новая целина. Ты видел наш комплекс? На эти деньги можно было все наши деревни привести в порядок, дорогами связать. Пашня, корова, навоз — это единство крестьянское оказалось разорванным. Понимаю, для степной части, возможно, комплексы лучше мелких ферм, крупные села лучше мелких. Но для нашей стороны подобная замена оборачивается тем, что твоя Маша едет за продуктами в саму столицу. Это же додуматься надо — в столицу за маслом, привезенным из Чурова или Кудрина!
— Зачем же вы с Дьяконовым согласились? Вот так бы и сказали, как говоришь мне.
— Пробовали, все доводы выложили. Да вроде против ветра… Видишь ли, ученые доказали выгоду концентрации. На примерах юга. А распространить ее решили повсеместно. Выполняй. Все только и занимаемся исполнением приказов, ничего от себя не добавляем, это наказуемо. Исполнительность доведена до состояния главной добродетели. Дисциплина.