— Нужно подымать наши зареченские хозяйства, — сказал Олег Иванович. — Пока там низкие урожаи, район всегда будет лихорадить. Целый комплекс мер. Пески требуют много торфа и навоза. И то и другое есть. Но мало техники. Есть выход: просить специальный отряд из агрохимслужбы. Они осилят задачу.
— Это не год и не два?
— Но ведь и мы собираемся работать здесь не год и не два.
Фадеичев улыбнулся:
— Если выберут. Будь я выборщиком — зачеркнул бы свою фамилию.
Улыбнулся и Нежный.
— Тринадцатый год выбирают.
— Да, так и пролетели тринадцать. И вот необходимость перемен взяла, что называется, за горло. Новая обстановка — новые задачи. Психология земледельца, чувство будущего…
— Поликарпов останется? — прямо спросил Олег Иванович.
— Конечно.
— Если Похвистнев сумеет понять свою ошибку, они вместе быстро выправят совхоз.
— Похвистнев не способен понять. В этом я убежден. Мог давно понять, если бы присмотрелся внимательней. Убедил себя в непогрешимости хозяйственника. А он — службист. И только. Калиф на час.
— Значит?..
Фадеичев не ответил. Уткнулся в бумаги.
Уже заходили, здоровались члены бюро. Потом вошли и тихо сели сперва Аверкиев, потом Похвистнев, за ними еще четыре директора из Заречья. Нежный собирал свои бумаги.
— Останься, Олег Иванович, — сказал Фадеичев. — Ты поможешь членам бюро разобраться в событиях.
И сразу, как только открыл бюро, начал говорить о видах на урожай, упрекнул зареченцев, которые смирились с ролью аутсайдеров и в этом году едва ли справятся с планом продажи, посчитал, сколько у кого будет зерна, и, наконец, спросил:
— Кто из вас, товарищи, уверен уже сейчас, что соберет зерно сверх плана и достигнет намеченной урожайности?
Сказал — и уперся взглядом в Похвистнева.
Молчание. Долинский директор выжидал. И Фадеичев ждал. В тишине раздалось осторожное покашливание. Аверкиев сказал:
— Мы соберем, Павел Николаевич. Тонн пятьсот или семьсот. Урожай хороший. На гектаре будет не менее двадцати пяти центнеров.
— А ты, Похвистнев? — Фадеичев не спускал с него глаз.
— Рассчитываем кое-что получить сверх плана. Но есть причины, по которым…
— Вот о причинах мне и хочется поговорить с членами бюро в вашем присутствии, товарищи.
Он увидел в окно, как подошла машина управляющего трестом. Потянулся к звонку, спросил заглянувшего помощника:
— Машину за Поликарповым послали?
— Двадцать минут назад. Сейчас приедет.
На спокойном волевом лице Похвистнева ничто не дрогнуло, не изменилось. Машину за Поликарповым?.. Только глаза выдали беспокойство; взглядом он обшаривал лица, словно надеялся, что кто-нибудь рассеет его недоумение.
Вскоре вошел и остановился у двери Поликарпов. Фадеичев кивнул ему, показал, куда сесть, и выжидательно умолк. Лишь посматривал на собравшихся.
Дверь снова скрипнула, вошли директор треста, Сомов, главный агроном треста, уселись. И вот тогда Фадеичев спокойно заговорил о положении в Долинском совхозе. Похвистнев обеспокоенно думал, чем все это вызвано. Он плохо слушал, хотя и понимал каждое слово секретаря. Наконец он заставил себя сосредоточиться, поражаясь словам, цифрам и особенно выводам, которые Фадеичев излагал. Да полноте, нужно ли столь серьезное придавать значение тонким фракциям почвы, процентам гумуса, влагоемкости? Все это книжные соображения, далекие от практики… А тем временем секретарь райкома продолжал рисовать невеселую картину долинских полей. Похвистневу внимать бы надо, а у него только росло возмущение и протест. Таким-то образом можно не только его уложить, а добрую половину руководителей. Его возмущал поучительный тон разговора и сам Фадеичев. Он ли это? Сколько годов все они только и знали что тасовали колоду простейшей игры: где и что выгодней посеять, как вспахать, убрать, сколько сдать, как снизить себестоимость. И снова считали рубли, сводили доходы и убытки. Какая там влагоемкость или навоз? При чем тут кислотность, известкование? Что изменилось? Куда клонит?
Потом говорил начальник районного управления сельского хозяйства. Оказывается, он знал, он чувствовал… Владимир Петрович успел за утро познакомиться со справкой районного агронома, и теперь его речь слово в слово повторяла записанное там. Раз руководство одобряет новую линию, его обязанность подвести соответствующую базу.
Встал Аверкиев и немногословно напомнил строчки из Закона о земле и землепользовании, вежливо пригласив всех, кто интересуется сохранением и приростом плодородия пашни, приехать к ним не на час и даже не на день, а на недельку, чтобы все рассмотреть и вместе подумать, как лучше пособить земле. Конечно, не завтра, милости просим сразу после уборки…
Похвистнев плотно сжал губы. Он ожидал, что скажет Поликарпов, заранее боялся его слов, его обвинений. В душе директора, смятенной, но не сдавшейся, сейчас зрела мысль, он ее высказал чуть позже: пусть Геннадий Ильич останется в совхозе и попробует исправить недостатки, о которых так много говорится. Он уже догадался, что Поликарпов останется, он готов был смириться с этой печальной необходимостью и решил идти навстречу неизбежному: сам пригласит Поликарпова остаться.
Слова председателя райисполкома о разрушении ландшафтов, о судьбе реки Вяны, о бывшей плотине и новых оврагах Похвистнев выслушал не без иронии. Понятно. Коль Фадеичев ухватился за эту проблему, все теперь в районе почтут за хороший тон толковать именно о земле, природе и речках. Они ведь не так связаны хозяйственными планами, как директор совхоза. С него, Похвистнева, никто не снимет обязательства перед государством — сдать точно определенное количество продукции. Или все вдруг забыли об этой главной задаче района?
Геннадий Ильич начал спокойно, но не удержался. И когда повел речь об оврагах и загубленном навозе, когда заговорил, в какие условия поставил директор агрономов, управляющих, то сразу стал самим собой: раскраснелся, рыжие волосы на лоб упали, голос зазвенел, и эта эмоциональность, горячность его заставила Похвистнева поморщиться. Не удержавшись, он бросил реплику:
— Самокритичней, пожалуйста!
Фадеичев вспыхнул, зло глянул на него и, как только Поликарпов кончил, предложил сделать перерыв, чтобы поехать по долинским полям, поглядеть на них свежим глазом. Все согласились. Сразу задвигали стульями, заговорили и пошли к машинам.
Более двух часов пылила по узким полевым дорогам вереница автомобилей, вел этот своеобразный семинар Поликарпов. Доцент Сомов помогал ему открывать неутешительные истины. Да, выпаханная и распыленная почва. Да, эрозия пашни, монокультура. Да, истощение. Поликарпов отвечал на вопросы — что было задумано агрономической службой и почему не удалось задуманное. Похвистнев пытался было оспаривать, но чего спорить, когда все на виду?
Фадеичев ни разу не подошел к Похвистневу, не сказал ему и слова, так возмущен был позицией директора. И, наверное, своей позицией — тоже. Сколько лет не замечал, требовал, требовал совсем иного…
Когда вернулись, бюро возобновило работу. Слово попросил Иван Исаевич, и настороженное лицо Похвистнева дрогнуло: он в первый раз услышал слово «несоответствие» и тотчас подумал о своей судьбе. Значит, дело серьезнее, чем он думал. Уже нехорош… Мало сделал. Разве не он подымал хозяйство, в сущности, от нуля, от семи центнеров с гектара? Чем руководствовался? Желанием выдвинуться? Ну и что? Каждому хозяину хочется быть на виду, в первых рядах, он тоже такой и сумел это сделать. Ордена — тому свидетельство. За счет земли? Конечно. На то она и земля, средство производства, и он выжимал из нее тонны, рубли.
Руководителей хозяйств Фадеичев отпустил. Теперь задумаются. Но бюро он не закончил. Поискал глазами Похвистнева, сказал:
— Останьтесь…
Но директор уже закусил удила. Обида подавила все другое. Он вышел и уехал. Если с ним поступают таким образом, то и он… Нашли, понимаешь ли, мальчика для битья! Не выйдет!
Аверкиев схватил за руку Нежного, полуобнял Геннадия Ильича и с обычным веселым оживлением сказал:
— Отличный разговор, хлопцы! Все это давно носилось в воздухе, и рано или поздно… Твоя работа, Олег Иванович?
Нежный покраснел от смущения.
— Увы, нет. Началось с Поликарпова, а Фадеичев понял, посмотрел глубже и раскрутил проблему.
— Тем лучше, если он сам. Большое дело. Хотя мне от всего этого чистый убыток. Непонятно? А как же: не удалось заполучить Поликарпова. Ладно, уговорю Семена Саввича поработать до конца года, а там Евдокию. Ивановну запрягу. Кроме того, прибавится хлопот: придется поездить на совещания и семинары, рассказывать, что и как. А я покой люблю, неспешность. Старею, должно быть.
И рассмеялся.
Районный агроном не поддержал веселого настроя. Сказал:
— Твои дела — слава богу. Вот Геннадию Ильичу придется туго. После всего этого Похвистнев и смотреть на него не захочет. Хлопнул дверью — и был таков. Как ему работать?
— Ну, при такой поддержке… — Аверкиев глянул на часы. — Хлопцы, время-то, а? Давно обедать пора, засиделись. У меня до сих пор на зубах песок, наглотался твоей землицы, Поликарпов. Не пойти ли нам?.. Ты как, Олег Иванович, в курсе, что там готовит столовая райцентра?
Единственный в селе ресторан-столовая встретил агрономов прохладой и гулкой пустотой. Все хлопоты Аверкиев взял на себя. Он пошел с официанткой куда-то в святая святых этого заведения и вышел оттуда улыбающийся, под руку с таким же толстым и довольным шеф-поваром. Они хорошо посидели.
После обеда Аверкиев уехал, Поликарпов побыл немного в райсельхозуправлении и тоже распрощался. В совхоз пошел пешком.
Дорогой он еще раз вспомнил события этого долгого дня. С удовольствием подумал, что своего добился, остался в Долинском. Но это только начало долгой и трудной борьбы. Она осложнит жизнь и работу. Похвистнев не изменит своего отношения, не станет лучше. Только теперь он будет осторожней и потому опасней. План оздоровления совхозных земель, который Геннадий Ильич исподволь готовил в течение трех долгих лет, он, конечно, примет. Как не принять после такой проработки, после вполне вероятного взыскания? Будет, конечно, ставить палки в колеса, доводы у него что ни на есть самые резонные, ими можно пугать районное р