уководство: сокращение сборов зерна. Главному агроному придется поразмыслить, как выбить и этот козырь. Трудными будут первые два-три года, потом-то все войдет в норму, как у калининцев. Но эти годы… Как легко вздохнул бы он, окажись в совхозе другой директор!
Мечты…
Он шел по траве сбоку дороги, увешанной плакатами, шел, озабоченно склонив голову и не оглядываясь по сторонам. Солнце село, все в природе затихло, выглядело мирным, немного усталым; таким покоем наполнились поля, дорога, сонные кусты и небо, что не хотелось думать о борьбе, напряжении, трудностях. Не будь рядом Похвистнева… Пока он здесь, заманчивая цель туманилась.
Геннадий Ильич свернул с дороги и зашагал через поле. Побыть одному, подумать еще и еще. В этот покойный, чудный час начинающейся ночи хорошо думается.
Уже в темноте от райкома отъезжала последняя машина.
Фадеичев пожал руку директору треста, поблагодарил агрономов, которые приехали с ним. Спросил Ивана Исаевича:
— Надеюсь, мы все решили?
Директор наклонил голову:
— Признаюсь, все это очень неожиданно для меня. Но кажется, на пользу делу. Не ожидал, что ты так повернешь, Павел Николаевич. Сам пригласишь Похвистнева для нового разговора или мне?
— Хотел при тебе, хотел, но он исчез. Обиделся. Хоть и жаль мужика, но события сильнее жалости. И время требует. Будем надеяться, что все это к лучшему. Поговорю с ним завтра, попробую, крепка ли душа.
Фадеичев остался перед затихшим зданием райкома. Посмотрел на опустевшую улицу, на кроны лип, уходящие в темноту, устало вздохнул и вдруг болезненно поморщился. Теперь, когда нервное напряжение уходило, он ощутил нудную боль в правом боку. Вот оно, начинается… Прикусив губы, он заспешил домой. И чем ближе подходил к дому, тем труднее было от противной, неугасимой боли. Надо же, так разыгралась печень!
Лишь дома удалось утихомирить напасть. Он заставил себя немного поесть и прилег, радуясь ощущению тепла и покоя, охвативших усталое тело. Семейное гнездо в таких случаях куда действеннее лекарств!
Через час Фадеичев перестал вслушиваться в себя, и мысль снова устремилась в деловое русло.
Он вспомнил Поликарпова. Непременно сказать ему, какое решение они приняли на бюро. Сказать сегодня, сейчас. Не надо было его отпускать.
Фадеичев потянулся к телефону.
— Разыщите мне Нежного, — сказал телефонистке и стал ждать, не отнимая трубки от уха.
— Я слушаю, — почти сразу же отозвался районный агроном.
— Ты все сидишь? — грубовато спросил Фадеичев. — Собрался домой? А машина твоя где? Раз уж я тебя поймал, будь другом, пошли машину за Поликарповым. Мне надо с ним поговорить. И ты приезжай, есть новость. Договорились? Да, в райкоме.
Он поднялся, сказал жене, что минут на тридцать, и снова ушел к себе.
Нежный перехватил Геннадия Ильича почти на пороге дома, не дал войти, сказал: «Садись без разговоров» — и повез в райком. Они успели прежде, чем подошел Фадеичев, подождали несколько минут и все вместе вошли в темный, пустой кабинет. Здесь еще не выветрился пропахший сигаретным дымом воздух. Было очень душно.
Фадеичев щелкнул выключателем, открыл настежь окна. Из темноты на свет полетели ночные бабочки-поденки, бесшумно закружились вокруг люстры.
— Как настроение? — спросил Фадеичев, рассматривая побледневшее, какое-то очень мирное лицо совхозного агронома.
— Устал, — признался Поликарпов. — Никто ведь не ожидал…
— Сработаешься с директором в новых условиях? Честно.
— Не думаю. И все же надеюсь, что беду исправим.
— Как скоро?
— Лет через десять.
Фадеичев только присвистнул.
Поликарпов улыбнулся:
— Недавно я прочитал книгу «До того, как умрет природа». Ее автор, известный биолог Жан Дорст, утверждает, что для сноса двух сантиметров почвы в лесу требуется сто семьдесят четыре тысячи лет, в травяных степях — двадцать девять лет, на севообороте — сто лет, а при монокультуре — всего пятнадцать лет. Если же склоны, то процесс ускоряется. Так вот, у нас склоны. Не прошло и пятнадцати — земля исчезла. А чтобы создать такой же слой почвы заново, потребуется, как считает Дорст, от трехсот до тысячи лет.
— Во-он что ты вычитал и запомнил! — Фадеичев слушал с любопытством, с удивлением. — Надо записать. Интересно. Хотя прямо скажу, мне эти сроки созидания не слишком по душе. За годы пятилеток мы привыкли к более скоростному строительству.
— Истина. За десять лет мы сумеем освоить правильные севообороты, научимся новым способам обработки почвы, посадим и вырастим лес на увалах. Программа-минимум на две пятилетки. Зато гарантийный рост урожаев зерна. Надо ставить крупную цель: три-четыре тонны с гектара. Для этого иметь хотя бы два процента гумуса в пахотном слое. Плюс полтонны туков на гектар.
— Доживем до этого?
— Еще как! — Поликарпов улыбнулся. — Уже дожили.
— Объясни.
— Я имею в виду новую агрохимическую службу. Нашу союзницу и помощницу. Сами видели, как хорошо и со знанием дела взялся областной агрохимтрест за работу: быстро известкуют кислые почвы, вносят туки, возят навоз и торф. Аверкиев, насколько мне известно, заключил договор с трестом на половину таких работ. Оплата умеренная, известкование и торф вообще бесплатно, за счет бюджета, а отдача на вложенный рубль, как он считает, не меньше чем полтора рубля. Только Похвистнев замкнулся на себя и не жалует агрохимиков, бережет деньги. Из всех подрядчиков агрохимтрест самый выгодный, надежный, а для земли просто необходимый. Вот на него я и думаю опереться. Агрохимтрест — не чета «Сельхозтехнике», хоть и вышел из ее чрева…
— Подожди-ка, не путай, — Фадеичев смотрел на агронома уличающими глазами. — Не чета? Так они и есть «Сельхозтехника»!
— Были, Пал Николаевич, были. А сегодня самостоятельны. Свой бюджет, счет в банке, своя техника и кадры. Полностью самостоятельны, агрохимлаборатории уже влились в «Россельхозхимию». Там создают всю проектную документацию. Служба земли. Так что…
Фадеичев порылся в бумагах на столе, взял одну, посмотрел и сунул ее Поликарпову:
— А это что? Ты на печать, на угловой штамп посмотри. Чья печать, что на штампе?
Это была деловая просьба к исполкому райсовета разрешить добычу торфа на колхозной земле в Заречье для внесения торфяной крошки на поля. На штампе и печати ясно выделялось слово: «Россельхозтехника». И стояли две подписи: руководителя этого объединения в области и директора агрохимтреста.
— Какая же тут самостоятельность? — спросил Фадеичев. — Как были, так и остались.
Поликарпов прижал руки к груди. Сказал с предельной убежденностью:
— Нет, тут что-то такое… Я разговаривал с Петровым, своим другом из агрохимцентра, и он сказал, что теперь есть «Сельхозхимия». И в субботнем номере «Советской России» прочитал: создана «Россельхозхимия». Ну, а если там все еще не решили или, как это случается, не все благополучно, так и тогда ваша помощь будет нужна!
— Моя? — Фадеичев удивился. — Ну, ты махнул. Не столь уж значимо для таких учреждений положение сельского райкома…
— А почему и нет? Вы же член обкома? Так пособите становлению новой и нужной организации! Самостоятельная «Сельхозхимия» должна явиться хорошим помощником земле и урожаю. Все-таки очень сложная область науки и практики, чтобы отдавать химию в неопытные руки нашему брату. Тут недалеко и до больших ошибок. Распоряжаться химией пока что лучше людям, хорошо ее знающим, у кого и машины и все другое. Вот и думаю: если из обкомов пойдут в центр запросы, проблема самостоятельности «Сельхозхимии» решится скорей. Подтолкните всех, кто это решает. Убежден, это подмога сельскому хозяйству. С таким посредником, возможно, и нам удастся оздоровить свои пашни не за десять, а за семь или пять годов…
Фадеичев улыбнулся, но скупо и трудно.
— Ладно, — сказал он. — Считай, что твое предложение принято к сведению. Поговорю в сельхозотделе обкома. Но давай уговоримся так: на бога надейся, а сам не плошай. Действуй, Геннадий Ильич. Теперь все в твоих руках, товарищ новый директор совхоза…
Нежный с удивлением посмотрел на Поликарпова, тот, в свою очередь, на Фадеичева.
— Все в твоих руках, Поликарпов, — повторил секретарь. — Несколько часов назад на заседании бюро мы договорились с Иваном Исаевичем. Трест освобождает Похвистнева с поста директора совхоза в связи с переводом на другую работу. На должность директора рекомендовали тебя, Геннадий Ильич. С обкомом партии я согласовал перестановку. Надеюсь, что этот приказ о переводе нам не придется ни отменять, ни изменять. Прими мои поздравления и все такое.
Поликарпов растерялся. Щеки его загорелись. Он стоял и не знал, куда девать руки, неловко переступал с ноги на ногу. Такая, понимаете ли, неожиданность.
— Мне еще нет и тридцати, Павел Николаевич. И стажу девять лет. Рано еще, так я думаю… — Говорил он неуверенно, доводы не нравились ему самому. А что еще мог сказать?..
— Возраст зрелого мужа! — Фадеичев парировал сразу, обращаясь не столько к Поликарпову, сколько к Нежному. — В такие-то годы!.. И академики есть моложе тебя. И полководцы! А насчет опыта тут и говорить нечего. И опыт работы, и опыт борьбы. Год с Похвистневым я за два посчитаю для тебя. Главный, думаю, согласится со мной. Очень, как я теперь понимаю, трудной борьбы. Мы эту трудность убираем. Путь, как говорится, открыт, зеленый свет. А в райкоме ты всегда получишь необходимую поддержку. Что еще?
Поликарпов молчал.
— Очень рад за тебя, Гена, — с чувством сказал районный агроном, — ты сделал то, чего не смог сделать я.
— Ну, не будем задерживать делового хозяйственника, — шутливо сказал Фадеичев. — Завтра едем в обком. Спокойной ночи. Олег Иванович подбросит тебя домой.
— Не просто делового, — сказал Нежный. — Разумного хозяйственника.
— Поправка верная. Разумного. Огромная разница! Тот был просто деловой, и вот… Сорвался.
В машине агрономы почти не разговаривали, только изредка переглядывались и пожимали плечами. Все так неожиданно, так быстро…