– Успокоить его, – задушенным голосом ответил он. – Нужно успокоить твоего внутреннего демона.
– Как?
Её лицо было слишком близко. У Цяньхэн не устоял. Как не поцеловать эти губы, когда они так призывно раскрылись в вопросе? У Цяньхэн впился в них жадным, глубоким поцелуем, придерживая Чэнь Юэ за затылок, чтобы она не отстранилась. Их языки впервые переплелись по-настоящему, испытывая друг друга на гибкость. В животе стало тяжело и томно.
– Учитель, – слабо сказала Чэнь Юэ, – по-моему, так только хуже. Демон ничуть не успокоился.
– Не волнуйся, это пройдёт, – хрипло сказал У Цяньхэн, заставляя её лечь навзничь.
Он сдёрнул с Чэнь Юэ пояс, распахнул одеяния и навалился сверху, целуя и лаская юное тело. Тело Чэнь Юэ напряглось, вздрогнуло и расслабилось.
– Теперь легче? – спросил У Цяньхэн, доставая платок, чтобы вытереть жемчужную росу.
Чэнь Юэ снова вздрогнула, спешно запахнула одеяния и затянула пояс. Руки у неё сильно дрожали, лицо полыхало румянцем. У Цяньхэн успокаивающе погладил её по щеке. Чэнь Юэ уткнулась лицом ему в руку и какое-то время сидела так, плечи её вздрагивали частым дыханием.
Он поднял Чэнь Юэ за плечи и предложил совершить небольшую прогулку по саду, чтобы успокоить дыхание и мысли. Чэнь Юэ шла медленно, комкая воротник одеяния пальцами. У Цяньхэн предусмотрительно соблюдал личное пространство, чтобы не приводить её в ещё большее смущение.
Ему и самому нужно было успокоиться. Казалось, он упал с обрыва в воду и погружался всё глубже, даже не пытаясь выплыть. Чувства, кроме одного, были притуплены.
Говорил он скорее машинально, повторяя то, чем всегда убеждал себя:
– Сексуальное начало в пик юности очень сильно, но всё же не следует увлекаться и поддаваться прихотям плоти.
Чэнь Юэ остановилась, будто наткнулась на невидимую стену. Глаза её странно вспыхнули.
– Прихоть? – повторила она. – Это не прихоть!
– Что же тогда? – У Цяньхэн тоже остановился.
– То, о чём вы говорили, учитель. Я много об этом думала и поняла, что это именно оно и есть. – Говоря это, Чэнь Юэ опять раскраснелась и сбилась с дыхания. – Когда не можешь перестать думать о ком-то, когда мысли только о нём, когда перед глазами только он, когда на всё готов ради него… Вы, вы, вы, повсюду вы, учитель. Стоит мне закрыть глаза – и я вижу вас. Засыпая, я думаю о вас. Во сне я вижу вас. Просыпаясь, я первым делом думаю о вас. Ни одна, даже отстранённая мысль не обходится без вас. Без вас я не нахожу себе покоя. Если это не любовь, тогда что?
У Цяньхэн был потрясён. Чэнь Юэ не только разобралась в своих чувствах, но и смело их высказала.
«Она хоть понимает, что это было самое настоящее признание?» – подумал У Цяньхэн.
Чэнь Юэ нерешительно подошла, приподнялась, чтобы достать до губ У Цяньхэна – разница в росте составляла полголовы. У Цяньхэн поцеловал её первым, порывисто привлёк к себе за талию и поцеловал. Нужно быть негодяем, чтобы не ответить на такое признание, и ещё большим негодяем, чтобы воспользоваться им…
У Цяньхэн легко подхватил Чэнь Юэ на руки, отнёс вглубь сада, где никто не мог бы их потревожить, и уложил на траву. Именно там, под цветущими локвами[13], Чэнь Юэ впервые познала сладость и боль любви.
У Цяньхэн придерживал ладонь у рта девушки, чтобы заглушить её стоны и крики, и жарко ласкал её тело. Нежная кожа Чэнь Юэ покрылась пятнами от поцелуев и росной россыпью пота.
Утренняя забава с самим собой казалась У Цяньхэну лишь жалкой пародией на то, что происходило сейчас. Его захлестнула страсть, сладострастие наполнило тело, подстывшая лава вновь горячо заструилась по венам, и он сам едва сдерживал крики.
Когда пик восторга был пройден, У Цяньхэн отнял руку ото рта Чэнь Юэ и наградил девушку нежным поцелуем за терпение и послушность. Грудная клетка Чэнь Юэ ходила ходуном, она никак не могла отдышаться.
– Чэнь Юэ, Чэнь Юэ, – ласково повторял У Цяньхэн, ладонью стирая пот и слёзы с её лица, – я люблю тебя, Чэнь Юэ.
Чэнь Юэ ухватила его ладонь, прижалась к ней лицом и закрыла глаза. Она ещё нескоро пришла в себя, да и У Цяньхэн не вполне владел собой, поэтому они, крепко обнявшись, лежали на траве ещё долго, едва ли не до заката, а с деревьев на них сыпался яблоневый цвет.
И ночью, когда Чэнь Юэ пробралась в комнату У Цяньхэна и юркнула к нему в постель, У Цяньхэн не возражал более. Они до самого утра предавались любви, зажимали друг другу рты ладонями, чтобы не выдать себя, и изнемогали от любовной неги, наполнявшей их тела.
– Могу ли я теперь считать себя совершенной, учитель? – спросила Чэнь Юэ, когда они остановились, чтобы отдышаться и после этой вынужденной передышки снова слиться воедино и уже не останавливаться, пока ледяной восторг не наполнит их обоих, пока не потемнеет в глазах, пока не зазвенит в ушах, пока сладость не превратится в боль, пока не останется сил ни на что…
– Ты совершенна, Чэнь Юэ, – жарко зашептал ей У Цяньхэн, – ты всегда была. Чэнь Юэ, моя Чэнь Юэ…
У них впереди было ещё много ночей: дождливых летних, ветреных осенних, холодных предзимних – ровно до той ночи, когда на землю лёг первый снег, стирая с лица земли все краски, кроме совершенной белизны, первый и последний снег в их жизни.
[420] Ритуал жертвования хрустальной души
Они договорились встретиться утром в глубине сада, под тем самым яблоневым деревом, где лишились девственности. Ночью выпал снег, первый в этом году, самое время для любования снегом. При этом полагалось обмениваться стихами по случаю наступления зимы.
Предполагалось, что это будет очередной урок поэзии, но они оба прекрасно понимали, что теперь их уроки, будь то каллиграфия, или живопись, или ведение беседы, были не уроками, а свиданиями, которые нередко заканчивались совместным любованием друг другом или познанием друг друга и глубины собственных чувств.
У Цяньхэн беззвучно шевелил губами, повторяя про себя первую строку сочинённого им стихотворения. Утро выдалось морозным, и он пошёл к управляющему, чтобы попросить у него меховую накидку для Сяоцзе и, если будет на то позволение господ, для себя самого. С лёгким сожалением он подумал, что предаваться утехам в саду уже не получится и что год близится к концу, а значит, и его пребывание в поместье Чэнь.
Мысль о разлуке с Чэнь Юэ его пугала. Они настолько прикипели друг к другу, что, казалось, стали половинками единого целого. Но через несколько недель ему придётся покинуть поместье, а Чэнь Юэ после торжественной церемонии благословения отправят в Первую столицу к императору. Увидятся ли они после этого?
У Цяньхэн знал, что Запретный город – так назывался дворец императора и прилегающие к нему поместья – придворным покидать запрещено и это карается смертью. Сможет ли он сам когда-нибудь попасть туда, если сдаст экзамен и получит должность в Первой столице?
«Я должен превзойти всех и обратить на себя внимание императорских вербовщиков», – подумал У Цяньхэн.
Управляющий стоял на террасе и беседовал с хозяином поместья Чэнь. У Цяньхэна они не заметили, а он, чтобы не помешать им, отступил за угол дожидаться, когда они закончат разговор, и уже тогда выйти и обратиться к управляющему с просьбой, и невольно подслушал их. Глаза его раскрылись шире, кровь в венах заледенела, точно он промёрз на зимнем ветру.
– Алтарь почти готов, – сказал управляющий. – Фэн-шуй в той части поместья хороший. Осталось лишь украсить его свечами и зимними цветами. Свечи уже начали отливать, цветы привезут завтра к полудню. Курильницы уже у алтаря, благовония начали жечь ещё на прошлой неделе и не прекратят до минуты исполнения ритуала. Воскуренные благовония обратят внимание богов на жертвенник семьи Чэнь. Благовония выбраны самые дорогие, редчайшие, не заметить их невозможно, такие не зажигают и в императорском дворце!
Господин Чэнь покивал одобрительно и поднял в воздух палец:
– Всё должно пройти гладко. Принеся жертву богам, семья Чэнь прославится.
«Жертву богам? – удивлённо подумал У Цяньхэн. – Разве это не должна быть церемония благословения?»
– Да, господин, – угодливо похихикал управляющий, – боги ниспошлют благословение семье Чэнь, получив в жертву хрустальную душу. Монах сказал, что хрустальные души необыкновенно редки и небожители готовы отдать любые сокровища, чтобы получить такую.
– Ты думаешь, девчонка уже стала хрустальной душой? – спросил господин Чэнь, покривившись. – Мы истратили целое состояние на её обучение. Надеюсь, это окупится.
– Хрустальные души совершенны, – сказал управляющий. – Я уверен, Сяоцзе уже достигла совершенства. Она изучила все науки и все духовные практики на свете, совершеннее её только Будда. Её душа удовлетворит небожителей, и они осыплют вас сокровищами, так сказал монах. Быть может, семью Чэнь даже возьмут на Небеса и причислят к небожителям.
– Это было бы хорошо, – сказал господин Чэнь, потирая подбородок. – Семья Чэнь прославится в веках. Земная слава или небесная – не так уж и важно. Думаешь, сокровища превзойдут императорские?
– Ещё бы! – воскликнул управляющий. – И я бы не удивился, если бы семья Чэнь стала впоследствии новой императорской династией. С небожителями на нашей стороне ничто не кажется невозможным.
Господин Чэнь приосанился, насколько позволяло его грузное тело, и пригладил усы:
– Император, говоришь? А что, мне нравится. Тогда я буду купаться в золоте, возьму себе тысячу наложниц и буду предаваться утехам дни и ночи напролёт, пока они не нарожают мне сыновей, достойных сменить меня на троне Поднебесной. Не будет династии более крепкой и могущественной, чем династия Чэнь!
– Да, да, – угодливо подтвердил управляющий, – надеюсь, и недостойного слугу вы не забудете тогда.
Господин Чэнь хлопнул его по плечу:
– Сделаю тебя министром, получишь столько золота и женщин, сколько пожелаешь. Без тебя я не нашёл бы того монаха и не узнал бы о ритуале жертвования хрустальной души.