нет ни одного зеркала, их убрали еще при отце.
– Почему? – растерялся Ли Цзэ. О таких обычаях он слышал впервые.
– Матушка сказала, что ей не нравятся зеркала, – дернув плечом, ответил Мин Лу. – Она говорит, из них смотрят злые духи.
– Из них смотрит отражение, – категорично заявил Ли Цзэ. – Злые духи? Что за глупая… женщина!
– Не смей так говорить о матушке! – вспыхнул Мин Лу. – Она императрица царства Вэнь. К ней должно относиться с почтением и называть установленными титулами. Как ты смеешь так о ней говорить! Всего лишь телохранитель…
– Во-первых, – сказал Ли Цзэ, с трудом поборов желание выдрать мальчишку за уши, – я небожитель и бог, что ставит меня выше смертных титулов и рангов. Во-вторых, глупость остается глупостью, кто бы ее ни говорил. В-третьих, я был правителем этого царства, когда оно еще носило название Хэ, и по праву старшего могу говорить то, что думаю, о любом из присутствующих, а отсюда вытекает и в-четвертых: младшие не должны непочтительно обращаться к старшим. Кто позволил тебе мне тыкать? Мать ничему тебя не научила?
– Смиренно прошу небожителя не гневаться, – поспешно сложил кулаки Левый министр. – Наш император юн и…
– Сколько тебе лет? – не дослушав, спросил Ли Цзэ у Мин Лу.
– Семнадцать, – с вызовом ответил Мин Лу.
– Когда мне было семнадцать, я уже завоевал пять царств, – отчеканил Ли Цзэ. – А что сделал ты? Унаследовал отцовский трон и держишься за женскую юбку?
Лицо Мин Лу покрылось красными пятнами, он сжал кулаки и выкрикнул:
– Не говори о матушке пренебрежительно! Она мудрая и справедливая, ее стараниями царство Вэнь процветает.
– Нисколько не сомневаюсь, – фыркнул Ли Цзэ. – Но речь шла не о ней, а о тебе. В семнадцать лет вести себя столь незрело!
«Что я говорю? – изумленно думал он, пока говорил и делал все это. – Что на меня нашло? Это я веду себя незрело. Срываться на мальчишке, когда он ни сном, ни духом…»
– У меня впереди тысячи не свершенных подвигов, – заявил Мин Лу. – Я совершу их и превзойду моего отца и… всяких там…
– Разве величие достигается лишь подвигами? – возразил Ли Цзэ. – Правитель должен быть мудрым и заботиться о простом народе.
– Ну, тебя-то люди помнят, потому что ты пинком горы сдвигал… – проворчал Мин Лу, и Ли Цзэ понял, что легенды о нем все еще ходят в мире смертных, причем, как говорится, мышь успела родить гору.
Но он не стал исправлять, что гора была вовсе не горой, а валуном: чувствовалось, что неприязнь Мин Лу к Ли Цзэ, вызванная непочтением оного к вдовствующий императрице, смешивается с восхищением его персоной. Мальчишки вырастают на сказках о былых временах, их идеалы рождаются тогда же.
Ли Цзэ досадовал на себя, что проявил несдержанность. Это недостойно и его репутации, и занимаемому им положению. Он просто сорвал накатившее на него раздражение на ни в чем неповинных смертных. Поэтому он сказал суховато:
– Если хочешь сдвинуть горы, начинать нужно с крупицы песка.
[509] Змеиная Орхидея
Придворные дамы все хлопотали вокруг вдовствующей императрицы, как фокусницы, извлекая из рукавов все новые флаконы с нюхательными солями, но она так и не пришла в себя.
– Облить водой – сразу вскочит, – буркнул Ли Цзэ. Суета, царящая вокруг, раздражала его все больше.
– Какое варварство, – воскликнул Левый министр возмущенно, – так обращаться с женщиной!
А вот Правый министр даже одобрительно кивнул Ли Цзэ, словно нашел в нем родственную душу: не иначе как подумал то же самое.
На самом деле ничего варварского в предложении Ли Цзэ не было: на Небесах вода считалась универсальным средством, способным и в чувства привести, и пыл охладить. Небожительницы частенько ссорились между собой и иногда даже вцеплялись друг другу в волосы, когда спор не удавалось решить словами. Разнимать их желающих не находилось: у небожительниц были длинные острые ногти, которые они охотно пускали в ход, – но зачастую достаточно было плеснуть на них водой, чтобы они успокоились: они раскрашивали лица и боялись, что вода смоет краску и покажет всем их настоящие лица.
Старшая придворная дама сказала:
– Вдовствующая императрица переутомилась и нуждается в отдыхе. Покиньте нас.
Император и министры тут же пошли из покоев – старуха, видно, пользовалась всеобщим авторитетом, – за ними последовали и придворные дамы. Ли Цзэ не двинулся с места.
– А что, небожителям нужно отдельное приглашение? – спросила старшая придворная дама, сверля его взглядом.
– Я остаюсь, – ровным голосом ответил Ли Цзэ, – а ты уходи вместе со всеми.
– Мужчине не полагается оставаться наедине с женщиной! – возмутилась старшая придворная дама.
– Я небожитель, – возразил Ли Цзэ прежним тоном, – не приравнивай меня к смертным мужчинам.
– Небожитель или не небожитель, но если ты не евнух, то в женских покоях тебе делать нечего! – отрезала старшая придворная дама.
– Ты непочтительна, – заметил Ли Цзэ.
Старшая придворная дама демонстративно села у дверей и вызывающе посмотрела на Ли Цзэ: ну и что, мол, ты сделаешь? Небожителей она знала плохо, только по легендам, но неплохо знала мужчин. Если женщина красива, не спасут и траурные одеяния: мужчины не головой руководствуются, когда дело касается красивых женщин, а тем, что подсказывает им прячущийся у них в штанах демон. А ведь вдовствующая императрица не только красива, но и молода, и совершенно беспомощна сейчас.
Старшая придворная дама окинула Ли Цзэ оценивающим взглядом.
«Породистый жеребчик, – подумала она с некоторым сожалением, что сама давно вышла из возраста, – наша-то кобылка ему под стать…»
Ли Цзэ описал рукой полукруг, наводя сонные чары. Голова старшей придворной дамы запрокинулась, теперь она сидела, подпирая собой дверь, так что никто не смог бы войти, но Ли Цзэ на случай наложил на двери запирающее заклятье: открыть дверь теперь можно было только изнутри, а снаружи не открыли бы и тараном. Он не хотел, чтобы ему помешали.
Сделав это, Ли Цзэ сложил руки на груди и застыл, как изваяние, ожидая, когда вдовствующая императрица придет в себя. Лицо его ничего не выражало, было как каменное.
Догорело, должно быть, две палочки благовоний, прежде чем вдовствующая императрица шевельнулась. Она пошарила руками подле себя, словно пытаясь определить, где находится, потом села и прижала руки к вискам с глухим стоном. Прическа ее сбилась, несколько прядей выпали из-под тиары и упали на лицо. Она отвела волосы рукой, провела по лбу тыльной стороной ладони, точно пробудившийся от страшного сна человек… и тут заметила Ли Цзэ.
Ли Цзэ не шелохнулся, так и стоял, вскинув голову и глядя на нее сверху вниз ничего не выражающим взглядом, но из его глазниц будто струился холод, и пространство вокруг него заледенело.
Глаза вдовствующей императрицы застыли, в расширенных зрачках плескался ужас, смешанный с неверием, словно она сомневалась, правда ли видит Ли Цзэ или он ей только причудился со сна.
Пальцы ее левой руки пробежались к запястью правой, ногти вонзились в кожу, на лице промелькнула гримаса боли. Не сон.
Губы ее приоткрылись, с них сорвалось хриплое, надтреснутое:
– Ли Цзэ…
– А, ну надо же, – сказал Ли Цзэ ледяным тоном, лицо его не изменило выражения, но в глазах начали поблескивать молнии, – так ты еще помнишь мое имя, Змеиная Орхидея?
Вдовствующая императрица не сказала более ни слова, только прижала пальцы обеих рук к губам и широко раскрытыми глазами глядела на него.
Еще бы ей не помнить!
[510] Мать, доведенная до отчаяния, пойдет на что угодно, чтобы спасти сына
В стране, что некогда носила название Хэ, в маленькой нищей деревушке, упирающейся краем в горы Чжунлин, названные так, потому что в них случались обвалы, которые погребли под собой много людей, превратив подножия гор в могильные холмы, в расшатанной ветрами хижине с покосившимися стенами и сползшей набекрень крышей умирал мальчик. Лет ему было двенадцать или около того. Мать его была слишком бедна, чтобы купить не только лекарства, но и даже еду. В той деревне все были бедны и спасались от недугов и голода кипятком, благо что воды в реке было много.
Болезнь пришла и выкосила половину деревни, мальчик недуг одолел и мог бы поправиться, всего-то и нужно было восстановить истощенные за время болезни силы, но матери нечем было его накормить, в доме не осталось ни зернышка риса. Бывало, спасали травы и коренья, но в тот год случилась засуха и все вокруг стало выжженной пустыней.
– Пожалуй, схожу к вану и попрошу взаймы горсть зерна, – сказала мать.
Ван, правитель деревни, был несказанно богат. Кладовые его ломились от зерна. Но ван был жаден и скуп, у таких, как говорится, зимой снега не выпросишь.
Мать надеялась, что ее горе тронет сердце богача. Напрасно она стояла на коленях в пыли и взывала к его совести.
Стол его ломился от еды, ван жрал одну куриную ножку за другой, часто рыгал и ронял куски на пол, их тут же сжирала жирная псина.
Одного кусочка с этого стола… нет, даже одной обглоданной кости хватило бы, чтобы спасти жизнь умирающему мальчику, но…
– Вышвырните ее за ворота, – сказал ван слугам, вытирая лоснящиеся от жира губы. – Кто вообще ее пустил в дом? Найдите его и побейте палками.
Слуги схватили бедную женщину и потащили за ворота. Она все умоляла вана смилостивиться, но замолкла, когда услышала, как он сказал ей вслед:
– Вот же дура, даже не понимает, что ей легче станет жить, когда малец помрет. Одним ртом меньше, одной миской еды больше.
Разве Небеса не должны покарать таких циничных людей? Но нет, Небеса остались глухи. Ни мольбы матери, ни ее проклятия не были услышаны. Слуги вышвырнули ее из дома вана и пригрозили, что если она придет снова, то палками побьют и ее. Она долго сидела у ворот, но уже ничего не просила, силы покинули ее.
Мальчик был еще жив, когда она вернулась домой. Был он в забытьи или спал, кто знает. Мать долго стояла у его постели, глядя на изможденное тельце. До болезни он был красивым, как и его покойный отец, но теперь это были лишь обтянутые кожей кости. Губы ее задрожали, она ушла на кухню и повалилась на колени у потухшего очага. Она не могла его спасти, последняя надежда рухнула.