За окном бегали деревенские дети – те, кому посчастливилось не заболеть. Мать долго смотрела на них пустыми глазами, потом взгляд ее ожесточился, а рука потянулась к лежавшему на столе ножу…
Мальчик решил, что это ему снится.
Когда отец был еще жив, они не голодали даже в плохие годы: он охотился на речных крыс и редко возвращался домой без добычи. В доме всегда вкусно пахло. Вот и сейчас сон навеял ему знакомые с детства запахи: так пахнет наваристая мясная похлебка. Он открыл глаза, ноздри его жадно задвигались. Сон кончился, но запах остался.
Мать, бледная, с безумным взглядом, сунула ему в руки миску с похлебкой и сказала:
– Ешь, А-Цзэ. Ван не дал нам риса, но дал много мяса. Мясо ведь нисколько не хуже риса, верно?
Но мальчик был слишком слаб, чтобы есть, и ей пришлось вливать похлебку ему в губы ложка за ложкой. Он ел и все никак не мог наесться.
– Ешь, ешь досыта, – повторяла мать, – теперь ты каждый день будешь есть мясо, пока не поправишься.
Каждый день мать варила на кухне наваристую мясную похлебку, с каждым днем мальчик становился все сильнее, а мать – все слабела. И однажды, когда А-Цзэ проснулся, уже совсем здоровым и бодрым, мать не принесла ему миску с похлебкой, а в доме не пахло варевом. Мальчик позвал ее, но мать не откликнулась. Тогда он сполз с кровати, ноги его еще плохо держали, но он уже мог ходить немного.
В кухне на полу лежала его мертвая мать. Ноги А-Цзэ подломились, он упал на колени возле нее. Только сейчас он понял, что мать обманывала его все это время: ван не дал им ни риса, ни уж конечно мяса, он не дал им ничего.
Мать, чтобы спасти сына от голодной смерти, отрезала от себя куски плоти и варила из них похлебку. Теперь же она умерла.
[511] Иногда проклятия приводят к благословению Небес
А-Цзэ долго сидел подле трупа матери. Глаза его оставались сухи, слез не было, но внутри клокотало кипучей злобой. Он разыскал и набросил на мать покрывало, чтобы не слетались мухи, пока он будет копать могилу.
Когда умер отец, А-Цзэ был еще мал, поэтому он плохо помнил, как хоронят людей, да и денег у него не было, чтобы позвать монаха. Но, размышляя над произошедшим, А-Цзэ подумал, что нет ни жизни после смерти, ни каких-то высших сил, управляющих мирозданием. Если были бы, разве приходилось бы матерям кормить голодных сыновей собственным мясом? Разве оставались бы безнаказанными подобные вану злодеи? Разве терзала бы землю страшная засуха?
А-Цзэ покачал головой и стал искать мотыгу. Она оказалась слишком тяжела для него, он все еще был слаб после болезни, но упрямо волочил ее за собой по двору, выбирая место для могилы. Земля была каменистой, рассохшейся от засухи, дело продвигалось с трудом, а каждый удар по земле разносился вокруг гулким, заунывным эхом, как удары в колокол. А-Цзэ ожесточенно взмахивал мотыгой, представляя, что снова и снова раскалывает невидимую голову ненавистного вана.
Комок в горле поднимался все выше. Нет, это были не слезы, он словно разучился плакать. Сухо было в горле, колюче царапалось в глазах, но это от песка, который нанесли во двор ветры: поля без дождя превратились в пустыню.
А-Цзэ бросил мотыгу и вскинул голову, глядя в безучастное небо, потом схватил камни и начал кидать их один за другим вверх, выкрикивая проклятия:
– Зачем вы нужны, если вам до нас нет дела? Люди поклоняются вам, но вы слышите только тех, чьи благовония горят ярче, потому что за них плачено золотом. Иначе не богател бы ван на чужих смертях, иначе дети не умирали бы от голода и болезней, иначе матерям не приходилось подвергать себя линчи! Будьте вы прокляты! Опрокиньтесь и поменяйтесь с землей местами!
Голос у него прервался, а камни кончились. Тогда А-Цзэ стащил с ноги сапог и швырнул его вверх. Сапог упал обратно. А-Цзэ снова его поднял и кинул, и снова, и снова…
Дыхание у него сбилось, он уперся ладонями в колени, тяжело дыша, и прохрипел:
– Или дайте мне силу, такую силу, чтобы искоренить зло в этом мире, защитить…
Договорить он не успел. Небо потемнело, оскалилось клубящимися тучами, ощерилось косыми всполохами молний, и одна со страшным грохотом ударила прямо в то место, где стоял А-Цзэ.
Старуха, что жила напротив семьи А-Цзэ, услышала стук мотыги и пришла проверить, что поделывается у соседей. Проклятий его она не слышала, но пришла ровно в тот момент, когда А-Цзэ поразило молнией. Старуха развизжалась. Прибежали деревенские, стали циновками разгонять дым, клубившийся от разлома в земле, а когда разогнали, то вытащили из разлома мальчика. Он был без сознания, одежда на нем дымилась, но ожогов на теле не было, лишь одно небольшое пятнышко на ключице, куда попала молния.
А-Цзэ десять дней пролежал без памяти. Старуха-соседка забрала его к себе в дом, а деревенские похоронили его мать. По состоянию ее тела они сразу поняли, что произошло: мать выходила сына ценой собственной жизни. Только молнию они объяснить не смогли.
Староста, пораскинув мозгами, вспомнил, что в годины засухи случаются сухие грозы: гром гремит, молнии ударяют в землю, но не падает ни капли дождя. Вероятно, такая сухая гроза случилась и сейчас, и молния угодила в бедного мальчика.
– На сирот все несчастья, – заохала старуха-соседка.
– Но ему несказанно повезло, что он не сгорел, – заметил староста, недоверчиво разглядывая пятнышко на ключице А-Цзэ. – Я слышал, когда молнии попадают в людей, от них остаются одни головешки.
Деревенские разошлись во мнениях. Одни считали, что А-Цзэ просто повезло, другие – что это наказание Небес, потому что он ел мясо своей матери, пусть и исподволь. О том, что это может быть как раз благословением Небес, никто не подумал.
А-Цзэ очнулся на одиннадцатый день, слабо помня, что с ним произошло. Старуха-соседка рассказала ему, что в него попала молния.
Мальчик нахмурился и пробормотал:
– Так они меня все-таки слышали.
– Кто? – не поняла старуха-соседка.
– Небеса, – сказал А-Цзэ. – Я проклял Небеса.
– Да что ты! – перепугалась старуха-соседка и стала быстро, как муха, тереть ладонью об ладонь. – Как можно!
– А почему нет? – резко сказал А-Цзэ. – Небеса к нам жестоки, почему мы должны их чтить?
Тут он сообразил, что находится в чужом доме, сел, уперся рукой в кровать, чтобы встать… Кровать проломилась под его ладонью, А-Цзэ упал на пол, ошеломленный. Старуха-соседка всплеснула руками, решив, что кровать прогнила, и бросилась поднимать мальчика. Он кое-как встал, еще не осознавая, что кровать сломала не застарелая гниль, а сила его руки. И тут нога его провалилась в пол, потому что доски под ним подломились. Старуха-соседка поспешила его выпроводить, пока он еще что-нибудь не сломал. Она решила, что это наказание Небес ему – ломать все, к чему бы ни прикасался.
А-Цзэ вернулся домой, сел у потухшего очага. Пожалуй, он сожалел, что выжил после удара молнии. Что ему теперь было делать? Сиротам нет места в этом мире, если от родителей им осталось не богатое наследство, а ветхая хижина и жалкая утварь. Что ему делать и куда идти? Убить вана и отомстить за смерть матери? Что он, мальчишка, сможет сделать с дюжиной наемников, которые охраняют дом вана? Да ничего он не сможет, разве только отправиться вслед за матерью.
А-Цзэ машинально подобрал нож и вертел его в руках, пока размышлял. Это был обычный нож, он сто раз им пользовался, хороший нож, оставшийся от отца. Так почему он вдруг оказался завязан узлом, словно был не железный, а кожаный, как ремень? А-Цзэ выронил нож, уставился на свои руки. Это он сделал?
В мозгу его мелькнула догадка, он схватил железную кочергу и ошеломленно глядел, как в его руках она превращается в гибкую, податливую лозу. Чудовищная сила скрывалась в его руках!
– Так Небеса меня услышали… – прошептал А-Цзэ.
Небеса действительно услышали и даже исполнили его желание – дали ему такую силу, какой не бывало еще у смертных.
И никогда еще не бывало, чтобы на проклятия Небеса отвечали благословением. А-Цзэ потом говорил, что это только справедливо: раз Небеса отняли у него все, то должны были дать что-то взамен и, уж, конечно заслужили всех тех проклятий, которыми он их осыпал.
[512] В горах Чжунлин
А-Цзэ, как и все деревенские дети, не умел не читать, не писать, но знал счет и вообще был умным мальчиком. Оставшись один в пустом доме, он остро осознал незавидность собственного положения. Сирот нередко продавали в рабство или бродягам, которые увечили их и заставляли просить подаяние. Конечно, с силой Небес ему нечего бояться похищения, но он может навлечь беду на жителей деревни, если будет сопротивляться, когда люди вана придут, чтобы забрать его. А-Цзэ не сомневался, что так и будет: ван уже увез несколько сирот из деревни, и ни один из них не вернулся обратно.
В том, что с ваном нужно поквитаться, А-Цзэ не сомневался, но у него были сомнения, что он управится в одиночку. Да, он силен, но его все-таки можно и ранить, и убить, и вана охраняют не меньше двух дюжин хорошо обученных наемников, а А-Цзэ ничего не смыслил в боевых искусствах.
Как и все мальчишки, он любил размахивать палкой, притворяясь, что в руках не обломанная ветка, а самый настоящий меч. Но палка остается палкой даже в руках получившего силу Небес.
– Нужно найти тех, кто мне поможет, – пробормотал А-Цзэ.
На деревенских рассчитывать не приходилось: крестьяне ничего не знали о воинском искусстве и вообще были трусливы. Был бы жив его отец…
А-Цзэ плохо его помнил, только то, что он был охотником, но мать его говорила, что прежде он занимал важную должность в столичном военном министерстве. Эти воспоминания навели его на мысль, и А-Цзэ перевернул всю лачугу вверх дном, разыскивая отцовское оружие.
Если отец на самом деле был военным, то он мог забрать с собой меч, или лук, или палаш, или боевой кнут. А мать наверняка сохранила их в память об умершем и не решилась бы продать.
Так и оказалось. Под досками пола в самом дальнем углу хижины А-Цзэ нашел завернутый в холстину меч. Ножны из черного дерева, обвитые кожаным шнуром так, что образовывали узор, похожий на чешую рыбы, потускневшее серебро инкрустации на рукоя