дного налога на урожай. Они расслышали еще и характерное гиканье, каким разбойники подгоняли своих лошадей, и их разнузданные покрики:
– Ван едет! Ван едет!
Крестьяне поспешно уткнулись лицами в землю – вана полагалось так приветствовать, если не хотел лишиться головы, – матери между тем успели еще и выпачкать лица детям золой, так же поступили и молодые девушки. Золой обычно присыпали язвы на теле, от чумазых все инстинктивно держались подальше, чтобы не заразиться. Ван никогда не забирал тех, кто был перемазан золой: прибыли никакой, больных не продашь. Наемники тоже таких сторонились. Зола многих детей спасла от рабства, а женщин – от бесчестия.
Бандиты въехали в деревню, окружили деревенскую площадь тройным кольцом, пригнали и остановили телеги с добром.
– Ван приехал, – объявили они и загоготали.
Цзао-гэ спешился, ссадил с лошади Ли Цзэ. Крестьяне – те, кто рискнул поднять головы и посмотреть – удивленно переглянулись. Приехал вовсе не ван, а какой-то разряженный мальчишка.
Староста щурил-щурил глаза, потом раскрыл рот и воскликнул:
– Разве это не А-Цзэ?
Тут уже и все остальные крестьяне подняли головы. То, как он теперь выглядел, казалось им настоящим чудом. Одежда на нем была дорогая, цвета индиго, а в руке он держал меч в черных ножнах из драгоценного дерева. То, что он вернулся таким щеголем, заставило их даже позабыть об опасности: не иначе как А-Цзэ, уйдя из деревни, нашел клад!
– А ван где? – беспокойно спросил староста, который был старше и мудрее прочих. – Сказали же, что ван приехал.
Ли Цзэ сделал шаг к деревенским и четко произнес:
– Ван не приедет больше. Вана я убил.
Крестьяне уставились на него в священном ужасе. Он спокойно выдержал их взгляды и подозвал к себе старосту. Тот, кряхтя, поднялся с земли и подошел, поглядывая на бандитов краем глаза. Поначалу он подумал, что бандиты подчиняются тому высокому мужчине с копьем, но, подойдя ближе, рассмотрел, что все они поглядывают на А-Цзэ, словно боятся пропустить хотя бы одно слово из его уст.
– Староста, – сказал Ли Цзэ, указывая на телеги, – здесь еда и разная утварь, раздели между всеми по справедливости. Излишки припрячьте на черный день.
Крестьяне разволновались, услышав это, загалдели: в телегах было много мешков с зерном и овощей, и если бы не страх перед бандитами, то они уже давно кинулись бы к телегам, подгоняемые голодом.
– А-Цзэ, – сказал староста, опять поглядев на бандитов, – эти люди… из гор Чжунлин?
Ли Цзэ ответил утвердительно:
– Они помогли мне отомстить за смерть матери.
– Помогли? – переспросил староста. – Бандиты?
– Нет, ну вы на него поглядите, – хмыкнул Цзао-гэ, – ему говорят, а он сомневается! Наш дагэ сказал же тебе…
– Дагэ? А-Цзэ – ваш дагэ? – не поверил своим ушам староста.
Что-то чудовищное творилось в этом мире, если головорезы признали главарем деревенского мальчишку.
Услышав его изумленный возглас, бандиты расхохотались. Реакция крестьян их немало позабавила. А впрочем, скажи им еще вчера кто-нибудь, что они будут считать за старшего двенадцатилетнего мальчишку, они бы его на смех подняли и поколотили еще вдобавок.
Ли Цзэ велел бандитам помочь крестьянам разгрузить телеги и приглядеть, чтобы дележ прошел честно: он знал, что доведенные до отчаяния люди способны на любую подлость, чтобы выжить.
– Ну, – сказал Цзао-гэ, разминая пальцы с хрустом, – при мне все будет чинно и честно. Мне не впервой следить за разделом добра.
Глядя на него и на других бандитов, крестьяне не решились хватать добро с телег и покорно выстроились в очередь, дожидаясь, когда староста и Цзао-гэ разделят – по счету – привезенное зерно и прочее. Янь Гун вызвался пересчитать людей, чтобы при дележке не ошиблись с долями.
Ли Цзэ побрел к своему старому дому, возле которого была могила его матери. Для того, чтобы осуществить задуманное, ему придется покинуть эти места. Быть может, навсегда. Не будет ли это непочтением к умершей? Он опустился на колени и долго молился, сцепив пальцы на рукояти меча.
Он даже не заметил, что дележ давно закончился, и крестьяне теперь насели на старосту, требуя, чтобы он упросил А-Цзэ стать новым ваном. Они смекнули, что под защитой банды Чжунлин деревня будет в безопасности.
Цзао-гэ подошел к Ли Цзэ, хлопнул его по плечу:
– Ли-дагэ, тебя хотят ваном выбрать. Если хочешь что-то возразить, то самое время, не то они тебя на божничку посадят и из деревни не выпустят.
Ли Цзэ поспешно вернулся к площади. Между бандитами и крестьянами вот-вот должна была вспыхнуть если уж не драка, то ссора. Деревенские твердили, что А-Цзэ непременно станет ваном, а бандиты – что останется их главарем. Староста пытался урезонить тех и этих, а Янь Гун, наоборот, подначивал: пакостному мальчишке-евнуху хотелось посмотреть на драку.
– Тихо! – сказал Ли Цзэ, подходя. – Я не собираюсь становиться ваном этой деревни. Староста сам управится. На деньги, которые у вас теперь есть, наймете в деревню охранников.
– Так что же, – спросил староста, – А-Цзэ, ты останешься бандитом?
Бандиты осклабились, но ухмылки сползли с их лиц, когда Ли Цзэ сказал:
– Нет, и бандитом я не останусь.
– Что же ты тогда будешь делать? – нахмурился Цзао-гэ.
Ли Цзэ набрал полную грудь воздуха, шумно выдохнул и сказал:
– Я завоюю это царство и стану его правителем.
Крестьяне вытаращились на него, бандиты гоготнули, но Цзао-гэ остался серьезным. Он пристально глядел на Ли Цзэ, словно хотел прочитать его мысли. Мальчишка не просто похвалялся, он всерьез верил, что ему удастся провернуть это.
– И как же ты один завоюешь целое царство? – усмехнулся Цзао-гэ.
– Почему один? – спокойно возразил Ли Цзэ. – Разве у меня нет сотни храбрецов?
Вот тут уже бандиты гоготать перестали и уставились на Ли Цзэ с таким же изумлением, что и крестьяне.
– Хочешь, чтобы бандиты стали твоим личным войском? – уточнил Цзао-гэ, высоко поднимая бровь.
– А почему нет? – рассудительно ответил Ли Цзэ. – Разве слава не та же добыча?
На это Цзао-гэ не нашелся с ответом.
– Слушай, – просиял Янь Гун, – а ведь при царях всегда есть евнухи. Тебе-то и искать не надо, когда время придет. – И он хлопнул себя ладонью по груди.
– Ты что же, Гунгун, – спросил Цзао-гэ смехом, – не сомневаешься, что Ли-дагэ царем станет?
– Раз Цзэ-Цзэ сказал, что станет, значит, станет, – убежденно ответил Янь Гун. – Разве его не благословили Небеса? Ты ведь не думаешь, Цзао-гэ, что силу ему даровали только для того, чтобы вздернуть на воротах какого-то жирного вана? Небеса по мелочам не размениваются.
– Заставлять никого не буду, – сказал Ли Цзэ. – Одному тоже можно справиться, только это дольше займет.
– Вдвоем всяко быстрее, – сказал Янь Гун, ухмыляясь и демонстрируя ему свой кнут.
– Три – удачливее, чем два, – возразил Цзао-гэ, кладя Ли Цзэ руку на плечо. – Говоришь, слава тоже добыча?
Глаза Ли Цзэ вспыхнули: следом за Цзао-гэ и Янь Гуном подтянулись и остальные. Первый шаг был сделан.
[521] Ли Цзэ и его разбойничья сотня
Так Ли Цзэ начал завоевание царства Хэ.
Раздав добро вана крестьянам, бандиты вернулись в горы Чжунлин, прихватив с собой волов и телеги, на которые потом свалили собственные пожитки: отправиться завоевывать царство каждый предпочитал со своим добром, которое они успели награбить за разбойничью жизнь. Такой узел или сундук имелся у каждого, даже у Янь Гуна. У Ли Цзэ ничего не было: свою долю награбленного в доме вана он отдал старухе-соседке, чтобы та присматривала за могилой его матери.
Они ехали от деревни к деревне, от поселка к поселку. Между набегами, когда разбойничья сотня останавливалась на ночлег или у реки, чтобы напоить лошадей и волов, Цзао-гэ или кто-нибудь из бывших солдат учил Ли Цзэ обращаться с мечом и ездить верхом. В одном из поселков, в доме тамошнего вана Цзао-гэ присмотрел хорошего коня – красивого, вороной масти, с роскошной гривой и хвостом – и увел его для Ли Цзэ.
– Будущий царь, – сказал он серьезно, – должен ездить на царском коне.
Сбрую для коня они тоже раздобыли во время одного из набегов. Ли Цзэ скоро выучился ездить верхом, и теперь ему не нужно было ехать позади Цзао-гэ. Коня Ли Цзэ назвал Громом.
Чем дальше они продвигались, тем больше слухов о них расползалось по царству Хэ. Цзао-гэ об этом позаботился: пускал впереди нескольких переодетых людей, которые, притворяясь сказителями, рассказывали о силаче Ли Цзэ из гор Чжунлин, который собирается завоевать царство Хэ и освободить простых людей. Валун, который Ли Цзэ пинком отправил полетать, давно в их рассказах превратился в гору, и жители деревень и поселков уже с нетерпением ждали приезда разбойничьей сотни – хотелось поглядеть на силача, о котором при жизни легенды слагают.
Увидеть вместо силача всего лишь мальчишку они не ожидали, понятное дело, но Ли Цзэ по просьбе Цзао-гэ демонстрировал им силу, распрямляя подковы или кроша камни в песок, всего лишь сжимая их в ладони, и они уверовали, что все рассказы о нем правда.
Ли Цзэ для них был весьма странной личностью: раздавал награбленное добро крестьянам и ничего не брал себе. Янь Гун всегда забирал его долю и припрятывал, чтобы сохранить для Ли Цзэ, когда он передумает. Поскольку Ли Цзэ оставался равнодушен к дележу добычи, Янь Гун выбирал его долю на свое усмотрение, полагая, что будущий царь должен иметь одежды и добра с запасом, чтобы не ударить в грязь лицом, когда придет время занимать столицу. Сам он уже спал и видел себя придворным евнухом.
В одном из поселков они обнаружили на доске розыскные листы с портретом Ли Цзэ, который нисколько не походил на Ли Цзэ. Городские чиновники не верили, что бандой руководит мальчишка, и нарисовали мордоворота со злобной физиономией. За голову «главаря банды Чжунлин» давали полтысячи таэлей серебром.
– Смотрите, – захохотал Янь Гун, тыча пальцем в розыскной лист, – Цзэ-Цзэ, это они Цзэ-Цзэ так нарисовали! Цзэ-Цзэ, смотри, про тебя написано.