Увидев Ли Цзэ, хан Ын-Агых оскалил вычерненные зубы в улыбке и показал на него пальцем. Несколько телохранителей бросились к нему, размахивая палашами. Ли Цзэ скинул с себя очередную дюжину варваров и выхватил меч из ножен. Телохранители вели себя не так, как прочие варвары: под удар специально не подставлялись, – но заходили со спины, вынуждая Ли Цзэ постоянно оборачиваться и отражать удары тяжелых палашей, а приходилось еще и обычных варваров то и дело с себя стряхивать. Ли Цзэ подумал невольно, что чувствует себя медведем, которого затравили собаки. Эта тактика, как полагал Ли Цзэ, призвана была вымотать его перед сражением с ханом Ын-Агыхом.
«Если он вообще собирается сражаться», – прибавил Ли Цзэ мысленно: хан Диких Земель ведь ничего не ответил на его вызов.
Хан Ын-Агых собирался, но не так, как представлял себе Ли Цзэ. И когда Ли Цзэ в очередной раз развернулся, чтобы отразить удары палашей и расшвырять варваров, в него полетело копье. Брошенное со страшной силой – Ын-Агых был нечеловечески силен – копье, со свистом рассекая воздух, пролетело через все поле боя, не растеряв ни скорости, ни ударной силы.
Ли Цзэ, услышав, вернее даже, ощутив движение воздуха где-то позади, обернулся, но реагировать уже было поздно: копье вонзилось ему в грудь, пробивая доспехи, и полетело дальше, увлекая Ли Цзэ за собой, как тряпичную куклу, пока не впечатало его спиной в одиноко растущее дерево.
Ли Цзэ ухватил копье за древко, но инстинкты остановили. Наконечник копья, пробив доспехи и одежду, глубоко вошел в плоть. Ли Цзэ ощутил, как сердце задевает его, пытаясь биться дальше. В голове на мгновение стало бессмысленно, кровь полилась изо рта.
– Ли-дагэ! – истошно завопил Цзао-гэ, пытаясь проложить себе путь к царю.
Ли Цзэ сжал меч покрепче и обрубил копье одним ударом. Времени харкать кровью и лишаться чувств не было: он видел, что к нему несется, сотрясая землю ударами огромных ног и потрясая копьем, хан Ын-Агых. Ли Цзэ медленно поднял меч над головой, развернул его вбок и слегка пригнулся, рассчитывая момент. Кровь заструилась обильнее, измочив его одеяние. Один удар – и войне конец.
Взмах – и голова хана Ын-Агыха покатилась по земле, а тело грохнулось оземь, содрогаясь в предсмертной судороге. Ли Цзэ добрел до откатившейся головы, взял ее за волосы с земли и высоко поднял. Голова еще скрежетала зубами и шевелила глазами.
– Дикие Земли завоеваны! – хрипло крикнул Ли Цзэ.
На поле сражения все смешалось, ряды варваров дрогнули: кто-то побежал, кто-то сдался, кто-то прирезал себя, чтобы не сдаваться в плен, а может, в надежде, что кровавая жертва оживит их хана. Солдаты Десяти Царств издавали победные кличи и высоко вскидывали окровавленные мечи.
Ли Цзэ ничего этого не видел. Пальцы его разжались, он выронил и меч, и голову поверженного хана и упал навзничь. Обломок копья в груди трепетал вместе с частым дыханием.
Говорят, перед смертью вся жизнь пролетает перед глазами. Ли Цзэ убедился, что это не так. Он не видел ни детства, ни юности, ни завоеваний, ни царствования. Перед глазами был только неясный образ девы в белом одеянии.
– Ли-дагэ! – Цзао-гэ грохнулся возле него на колени, пытаясь поднять его голову.
Ли Цзэ ухватил белеющими пальцами его за рукав и выговорил:
– Су Илань…
А потом на его лицо словно накинули черный, непроницаемый платок. Он еще слышал отдаленно окружающие его звуки, но уже ничего не видел. Но и звуки становились все глуше, пока не истаяли в зловещую тишину. Сознание медленно угасало, утягиваемое в черную бездну ледяными перстами Смерти.
[584] Когда одолевают предчувствия
Янь Гун места себе не находил, оставшись, как и велел Ли Цзэ, во дворце присматривать за Мэйжун, а вернее, за министрами, чтобы те ничего не сделали царской наложнице.
Министры были не настолько глупы: вероятно, они строили коварные планы по разлучению царя и Юйфэй, но не открыто. Категоричность Ли Цзэ сбивала их с толку. А ну как и вправду уйдет в монахи? Монаха уже переубедить не получится, а вот царя – очень даже может быть.
Посовещавшись, министры решили вернуться к первоначальному плану: подсовывать, будто бы невзначай и без умысла, царю разных женщин, может, какой и увлечется. Знавали ведь они истории, когда даже самая крепкая любовь, которую считали дарованной и благословленной Небесами, рушилась в одночасье из-за одного случайного взгляда.
«Нужно было тайком поехать следом за ним», – уныло корил свою бесхребетность Янь Гун.
Ли Цзэ ведь сам обмолвился, что с Мэйжун министрам не сладить, так зачем оставил евнуха во дворце? Оставалось только надеяться, что Юань-эр передаст письмо Цзао-гэ и тот будет следить за Ли Цзэ в оба глаза. Но разве это уняло бы тревоги Янь Гуна?
Янь Гун был суеверен и носил на шее связки амулетов на все случаи жизни: проклятие, порча, дурной глаз, злые духи – для каждого нашелся бы заговоренный особым образом талисман. Но ни один из них не мог снять камня с сердца, который навалился, когда Ли Цзэ уехал в Дикие Земли, и с каждым новым днем камень становился только тяжелее. В душе гаденько скреблись драными кошками предчувствия.
– А ведь ранят его, только когда меня с ним рядом нет, – бормотал Янь Гун себе под нос, шурша подолом одеяния по дворцовым переходам.
Он решил пойти в дворцовый храм и зажечь благовония, чтобы попросить у Небес защиты для Ли Цзэ. В царстве Ли поклонялись Небесам в целом, не упоминая небожителей или богов поименно, поэтому Янь Гун по дороге пытался припомнить как можно больше имен, которые встречались ему в сказках и легендах, чтобы в нужный момент залпом произнести их все: какое-нибудь да сработает! Абстрактное и равнодушное обращение к Небесам ему не нравилось.
Проходя по внутренней террасе, он споткнулся и остановился, уставившись в сад. Ему показалось, что там стоит кто-то незнакомый в белой одежде. Янь Гун похолодел, приняв эту неясную фигуру за видение или предзнаменование дурного, зажмурился и кулаками протер глаза. Когда он снова посмотрел в сад, то увидел там Мэйжун. Янь Гун еще раз протер глаза. И как он умудрился принять Юйфэй за призрака, когда она даже не в белой одежде?
Су Илань стояла посреди сада и смотрела в небо пустым взглядом, ничего не замечая вокруг. Янь Гун посеменил к ней. Ему хотелось сорвать на ком-то свою досаду, и Мэйжун, невольная виновница бед евнуха, подвернулась под руку как нельзя кстати.
– Что ты здесь делаешь? – спросил Янь Гун склочно.
Су Илань поглядела на него. Евнух невольно поежился: у Юйфэй был такой же пустой взгляд, какой бывал у Ли Цзэ во времена озарений.
– А что, я не могу быть здесь? – уточнила Су Илань.
Янь Гун, подбоченившись, осыпал царскую наложницу упреками. Мол, из-за нее Ли Цзэ не взял его с собой, а с ним всегда что-то случается, когда личного евнуха нет рядом. Мол, он места себе не находит от тревоги, а она стоит тут и глазеет на небо.
– Я не глазею на небо, – нахмурилась Су Илань.
– А что ты делаешь? – не унимался Янь Гун.
– Гадаю по облакам.
– Гадаешь по облакам? – переспросил Янь Гун, невольно заинтересовавшись. Он был суеверным, верил в демонов и небожителей. И гадания его вера стороной не обошла.
– У меня дурные предчувствия, и я пытаюсь их развеять. Облака должны подсказать.
– Дурные? – испуганно повторил Янь Гун и тоже уставился на небо, потом спохватился и сердито поглядел на Мэйжун: а ну как она его опять дурачит?
Но Су Илань отрешенно скользила взглядом по облакам. Белые змеи суеверны не были, но если их одолевали сомнения, то они использовали Ци природы, чтобы найти верный ответ.
Су Илань верила, что все в мире связано одной нитью Ци, и, посылая ниточку своей Ци к облакам, надеялась, что она зацепится и вытащит из общего потока те знания, что ей нужны. Предчувствиям она тоже верила, а они ничего хорошего не предвещали: Су Илань чувствовала, как змеится чешуя под кожей, а среди белого дня и не в полнолуние такого со змеями-оборотнями происходить не должно.
– И что облака тебе говорят? – пристал к ней Янь Гун.
– Они безмолвствуют, – сказала Су Илань, глядя на свою ладонь, куда медленно опускалась, свиваясь, невидимая змейка-Ци, оборванная порывом ветра. – Они не хотят говорить со мной.
– Неправильно спрашиваешь потому что, – сердито сказал Янь Гун и схватил Мэйжун за запястье.
Тут же он отдернул руку: ему показалось, что он коснулся мертвеца, такая холодная кожа была у царской наложницы.
– Что это ты выдумал меня за руку хватать? – возмущенно спросила Су Илань.
Янь Гун совладал с собой, опять схватил ее за руку и потянул в сторону дворца:
– Пойдем в храм, помолимся Небесам. Нужно воскурить благовония, чтобы они услышали. Если помолиться Небесам, боги услышат и помогут.
Су Илань выдернула руку:
– Я не пойду.
– Что? Почему? – взъерошился Янь Гун.
– Я молюсь своим богам, – сухо ответила Су Илань.
– Облакам? – ехидно уточнил Янь Гун. – В каком царстве облака считают богами? Или ведьмы поклоняются облакам?
– Какой же ты все-таки дурак, евнух, – с сожалением сказала Су Илань, глядя на него и покачивая головой. – Упросить бы Ли Цзэ, чтобы прогнал тебя взашей.
– Ха, – самодовольно сказал Янь Гун, – Цзэ-Цзэ мой лучший друг, он меня никогда не прогонит.
– Тогда почему ты еще здесь, а не в храме? – осведомилась Су Илань.
Янь Гун спохватился, помчался обратно к дворцу, но приостановился и погрозил Су Илань кулаком. Су Илань и не заметила, она снова попыталась зацепиться за облачную Ци, чтобы получить ответы, но и в этот раз потерпела неудачу. Видно, змеиные демоны не могли подняться выше земли.
Янь Гун между тем навалил ворох разных благовоний в жертвенную чашу и поджег. Повалил густой дым, евнух закашлялся и прикрыл лицо рукавом, но в итоге все равно пришлось выскочить из храма и звать слуг, чтобы разогнали дым.
Благовония выгорели, остался только пепел. Ответа Небес Янь Гун так и не дождался.