— Куда?
Я снова не сказал тебе. Я вез тебя к морю. Этот город тысячу лет назад был портовым, и мы находились совсем недалеко от побережья. Когда мы приехали, ты была в восторге, даже большем, чем когда я отвез тебя в монастырь. Мы поставили машину и вышли на пляж, длинную полосу песка с рядами ресторанов под навесами. Держась за руки, мы подошли к самой воде. В твоих глазах было нечто, что напугало меня. Ты думала, что это любовь.
Я тоже так думал. Но я знал, что она краткосрочна. А ты, я боюсь, нет.
Я вытащил тебя из-под волны, но она забрызгала тебя, намочив платье. Ты громко смеялась, как дитя. Мы целовались, а дневной свет медленно мерк, уходя в глубочайшую синеву. В наших ушах шумели волны и ветер. Пройдясь, мы наконец решили зайти в один из ресторанов и заказали вино и ужин. Ты не отрывалась от меня. То и дело целовала. Мы целовались над блюдом с закусками. Официант восхищенно улыбался и был терпелив. Сегодня будет лобстер, заявил я. Он важно лежал на блюде, обернутый сияющей серебряной фольгой. Я помог тебе разделать его, выковыривая мясо из скорлупы.
Ты была возбуждена и рассеянна и глотала пищу быстро, неравномерно. Ты отмахнулась от десерта, но позволяла мне подливать вина в твой бокал.
Когда мы снова вывалились на пляж, он был пуст. Мы легли на песок и смотрели на звездное небо. Ты пела песню про дожди, бумагу и про то, что звезды — это просто старые фонари.
Затем ты повернулась ко мне, сияя, и попросила научить тебя ругаться на моем языке. Мне казалось, что слова такого рода не должны сходить с твоих прелестных губ, и вместо этого научил тебя другим. Это были слова про красоту, правду и любовь. Ты не знала этого и очень свирепо их повторяла, пока я не расхохотался, и ты догадалась обо всем и отпихнула меня.
Но я поймал твое лицо в ладони и поцеловал, и ты была мягкой и податливой. Потом ты повернулась, оказалась поверх меня, и я чувствовал на груди твою тяжесть, а позади тебя было видно только темное небо.
— Куда мы пойдем потом? — прошептала ты.
— В отель?
Ты состроила рожицу. Эта идея казалась тебе противной. То, что ты так думала, было неудобно и некстати, но здесь и сейчас я был готов на все, чтобы ты была довольна. Что угодно, лишь бы в тебе.
— Мы можем поехать туда, где ты остановилась? — спросил я.
Ты покачала головой и сказала, что это тоже хостел и ты делишь спальню с соседкой.
Это не оставляло нам особого выбора. Мы могли проникнуть в мой дом, но ты должна была обещать, что будешь очень тихой. Ты торжественно кивнула.
По дороге, которая была темной и пустой, ты заснула у меня на плече. Я все время ехал на второй передаче, чтобы не разбудить тебя.
Дома собака подняла голову, увидев нас, но не залаяла. Моя мать спала. Мы прокрались на цыпочках в мою комнату, спотыкаясь в темноте. Упали в кровать и трахались до самого рассвета.
На следующий день мы ушли, как только моя мать вышла из дому, как всегда в воскресное утро. Мы зашли позавтракать в ближайший бар, заказали кофе и тарелку с круассанами из ближайшей пекарни. Я скормил тебе один, и ты сказала, что он очень вкусный, но в твоем лице я видел тоску.
Даже не спрашивая, я был уверен, что это оттого, что я уезжаю сегодня обратно. Завтра мне надо быть на работе. С каждым часом я чувствовал, как твоя привязанность растет. Но, конечно же, ты могла, должна была понимать, чем все это было.
— Почему бы мне не поехать с тобой? — предложила ты. Только на эту ночь. А завтра утром ты вернешься на поезде. Ты смотрела с такой мольбой в глазах, что у меня не хватило духу тебе отказать. Как я мог сказать «нет»? И ведь не то чтобы я не хотел быть с тобой, просто я понимал, что это невозможно.
Мы забрали из твоего хостела немного вещей и снова отправились в путь в прекрасный летний вечер. Солнце спускалось перед нами, заливая дорогу светом, воздух был густым и ярко-золотистым. Рядом со мной ты казалась такой счастливой. Я протянул руку и коснулся твоего колена. Ты повернулась ко мне с улыбкой. Какой малости нам бывает достаточно.
— Почему ты решила поехать в отпуск сюда, в эту страну? — спросил я.
Ты ответила, чтобы ты могла встретить меня. И добавила, что это, конечно, шутка, но я знал, что где-то глубоко в ней есть немного правды. Потом ты сказала, что в этом году тебе исполняется тридцать и тебе хотелось как-то это отметить.
— Так что я решила отправиться в путешествие… сама… потому что хотела убедиться, что это нормально, путешествовать одной…
Я чувствовал в тебе, внутри, как во всех нас, эту глубокую, болезненную потребность в любви. Мы некоторое время сидели молча, бесшумно скользя по шоссе, скрытые в машине от всего мира. По радио кто-то пел о миллионе проходящих мимо лиц, что они все одинаковы и ничего не меняется. Кто знает, кто знает, завывал певец, что несет нам будущее. Будет ли оно с тобой?
Само по себе это было жутко пошло, но сейчас, в этой поездке, как ни странно, пошлым не казалось. Я знал, что у нас с тобой нет будущего. Что мы встретились и мы расстанемся. Что все это только здесь и сейчас, и не важно, насколько наша близость могла бы протянуться в будущем. Я не мог представить себе, что ты отказываешься это видеть. Конечно же, так просто не может быть? Все, что я сделал, — лишь не заметил этого. Но я скажу вот что — между нами возникло особое пространство. И ты наполнила его своей надеждой. Вот какую ужасную вещь разглядел я в твоих глазах. Надежду.
Паладин
Нас разделяла комната.
Обитающий в ней писатель был затворником; он ел отдельно от всех нас и уходил на прогулки в одиночестве. Наверное, проблема в языке, решили мы, когда обсуждали его вечером на веранде, где собирались все вместе выпить и поужинать. Мне нравилось думать, что он стеснен нашим желанием. Твоим и моим. Но, конечно, я не сказал этого, тем более при всех.
Когда я наконец поцеловал тебя, тем вечером, когда в твоей комнате не было лягушки, ты сказала, что у меня изящное лицо. И что ты заметила это еще в самую первую нашу встречу. Было за полдень, зимнее солнце бледнело, а я сидел за столом на веранде. Ты подошла сзади. Я обернулся. Ты протянула руку. Я встал, улыбнулся и сжал твои пальцы в своих. Я был здесь уже неделю; а ты только приехала.
После этого мы не общались целую вечность.
Когда мы притворяемся, что игнорируем кого-то, обычно они интересуют нас больше всех.
И первые несколько дней так все и было. Мы выходили в общую столовую к обеду, делали себе завтрак или чашку чая в кухоньке на веранде. Ты много времени проводила у себя в комнате. Все так делают в первое время по приезде. Но мы, все семеро, не считая странного писателя, были дружелюбной компанией, и лед, я думаю, окончательно тронулся в полнолуние. В тот вечер луна была больше, чем всё, что мы, городские жители, видели за всю свою жизнь, ну или по крайней мере за долгое время, прошедшее с раннего детства. Не помню, кто предложил пойти пройтись. Могла ли это быть ты? Это было бы похоже на тебя, как я заметил. Импульсивная. Идеи выскакивали из тебя, как дикие лошади. Мне это нравилось. Мне казалось, что с тобой может произойти что угодно; что тут всегда будут сюрпризы.
И мы отправились. В тапках, шортах и пижамах. Сперва мы шли по тропе, а потом свернули туда, где было построено что-то вроде места для представлений. Оно напоминало руины, уж не знаю, намеренно или нет. Все было из камня и выглядело средневековым. Мы сели на краю крыши, нависающей над сценой. Я сделал самокрутку и передал по кругу. Ты делала мелкие быстрые затяжки. Разговор был ленивым и легким. Среди нас были сценарист, звукорежиссер, переводчик, а большинство остальных — писатели. Включая, как я думал, и тебя. Тогда я еще не спросил тебя об этом. Вообще-то я редко смущаюсь, так что и сам даже не понимал, почему веду себя как влюбленный подросток. Ты была в белом, и в лунном свете эта ткань словно светилась изнутри. Вскоре кто-то спустился и начал выступать на сцене — несколько строк из Шекспира («Пить или не пить», «Уйди в трактир») с драматическими паузами и жестами, потом к нему присоединились другие и устроили экспромтом танцевальное представление. Все мы были в ударе. Конечно, атмосфера способствовала. Луна поднялась еще выше; деревья качались на ветру.
Следующим вечером были лишь мы с тобой.
Больше никто не хотел гулять. Кроме того, было поздно, много позже обычного, и к этому времени все разошлись по комнатам.
— Но жаль же тратить луну просто так, — сказала ты, и я заявил, что луна не будет потрачена. Мы вышли в темноту. Место, где мы находились, располагалось на территории школы классических танцев в каком-то пригороде. Единственный свет падал из нашего здания или из тех, что были еще дальше на территории. Земля у нас под ногами была ярко-красной и в ночи казалась густой и темной, как кровь. Все это было гораздо больше, чем просто прогулка. Далеко впереди мы различили металлический блеск ворот. За ними лежали поля и ровные ряды деревьев, окаймляющие их по краям.
— Они заперты? — спросила ты. И вдруг, внезапно, я понял, что твой вопрос был для меня о чем-то гораздо, гораздо большем, чем просто ворота.
Если они открыты, решил я про себя, то надежда есть. Если нет, мы повернемся и пойдем назад, в наши раздельные комнаты, раздельные жизни. Мы шли, наши тапочки ступали по хрустящей земле, камням и упавшим листьям. Дойдя, мы ухватились за прутья ворот, как пленники. Мы были заперты. Все, что было впереди, рухнуло, став недостижимым для нас. Но, чтобы не сдаваться до конца, ты толкнула ворота; я присоединился к тебе, и вдруг что-то щелкнуло. Мы увидели, что замок был заперт не до конца. Мы потянули за щеколду, и ворота открылись. Мы были как школьники, сбежавшие с уроков.
— Разве нас не предупреждали о леопардах или чем-то таком? — прошептал я.
— Да.
Хихикая, мы вышли за пределы. Дорога была неровной от травы и проложенных в грязи следов шин; на ней там и тут блестели лужи вчерашнего дождя. Мы встали прямо за воротами, и ночь окружила нас. В траве мелькнула серебряная лента. Вскрикнув, мы схватились за руки и больше не отпускали их. Воздух стал густым от смеси страха и возбуждения.