Ты сказала, что у тебя никого нет. У меня тоже никого не было.
Говоря о своей прошлой любви, мы были так откровенны. Я был с кем-то семь лет, но мы расстались, когда я сказал ей, что чувствую, что отправляюсь в путешествие, которое должен пройти один.
— Какое именно путешествие?
И я рассказал тебе все, про смущение, про влечение, про вину. Я думал, что я урод.
Ты мягко ответила, — такого не бывает.
Ты была моим миром, где нет осуждения. С тобой я был в безопасности.
Ты рассказала про музыканта. Про того, с кем ты не могла заставить себя расстаться. Пожилой человек или два.
— Они были женаты?
— Нет.
— А как насчет случайных связей?
Ты помотала головой и быстро спросила:
— А ты?
Я рассмеялся:
— Как-то, когда мне было шестнадцать, я был на школьной экскурсии в Канаде. — Я не помнил ее имени, но помнил, что она была тощей и с длинной косой.
— Все, что я тебе рассказываю, тебе… неприятно? — Мне вообще-то хотелось сказать «отвратительно».
— Вовсе нет. — Твои глаза были полны доброты. И я поцеловал тебя и поцеловал тебя снова.
Иногда мне приходилось сделать глубокий вдох, потому что я не мог поверить, как нам повезло, что мы нашли друг друга среди этой пустой, бесконечно расширяющейся вселенной. Ты прекрасна, талантлива, из краев, которые я мог только вообразить. Те места, о которых я только читал или видел в кино.
Тем вечером ты казалась печальной, несмотря на вино.
Ты молчала и смотрела в окно на крыши и каминные трубы в темнеющем небе. Я запаниковал.
Мне не хотелось, чтобы ты ускользала в это настроение, и я начал шутить и изображать клоуна.
Мои глупости рассмешили тебя и слегка приподняли тебе настроение. Потом мы, тихие и близкие, лежали в постели.
— Что с тобой, — спросил я. — Что тебя тревожит?
Ты помедлила, а потом выплеснула это на меня, как будто уже несколько дней носила боль в себе, как дождевое облако. Ты сказала, что не хочешь ввязываться в то, что вынуждена будешь оставить через несколько месяцев, когда тебе придется уехать из города. Что это не стоит той сердечной боли. Что ты устала от потерь. Ради меня, сказала ты, ты бы хотела остаться здесь, но сейчас невозможно найти работу, которая позволила бы получить визу. Поскольку я никогда не должен был обращаться за визами, я почти ничего не понял, но ты терпеливо разъяснила мне все и сказала, что поэтому мы должны расстаться.
— Может быть, можно еще что-нибудь сделать? — Я был в отчаянии, ведь все это не должно было исчезнуть так быстро.
— Ничего.
— Ну должно же быть хоть что-то, — настаивал я.
— Мы можем пожениться, — пошутила ты.
— Давай.
— Ну, может быть, ты хочешь подумать…
Я сказал, что подумал.
Вместо того чтобы встревоженно отпрянуть, ты вела себя так, словно я спросил, не хочешь ли ты еще бокал вина.
— Ну ладно.
Ты сказала, это не означает, что мы повелись на всю эту ерунду, диктуемую нам институтом брака, потому что мы прогрессивные люди, но это позволит нам остаться на том же месте, и это такой красивый, импульсивный поступок — ко мне это, кажется, вообще не относилось.
Я родом из маленького городка в горах, на юге континента, оттуда, через канал. Мои родители перебрались туда из бедной части страны, когда были еще молодыми и старались «преуспеть». История всех эмигрантов.
Так что мы с моим младшим братом тоже должны были преуспевать. Постоянно. Это был единственный способ заслужить родительскую любовь. Мы должны были ее заработать. Каждой хорошей оценкой, каждым забитым голом, каждым выигранным состязанием, каждым экзаменом, сданным лучше всех.
Любовь превратилась в выставку достижений.
А для тебя я был готов на самое лучшее.
Например, как тогда, когда ты, смущаясь, сказала мне, что пытаешься работать над своей первой книгой.
Я был так горд. Это будет огромный успех, сказал я. Я старался говорить тебе все правильные вещи в нужное время. (Я знаю, что у меня не всегда получалось, я не идиот. Но я старался.)
Теперь, когда ты тут, со мной, и будешь со мной, это самое малое, что я могу для тебя сделать.
Чтобы лучше узнать друг друга, мы стали жить вместе, в крошечной квартирке-студии в здании на склоне. Напротив была детская школа танцев, там весь день звучала музыка и упражнялись балерины, и мне казалось, что не может быть места лучше для начала совместной жизни. Я надеялся, что и для тебя это достаточно художественно.
Не то чтобы я много знал об этом.
У меня в жизни особо не было времени на то, чтобы развивать… кажется, это называется эстетика.
А у тебя этого было в избытке. То, как ты одевалась, как обставляла комнату, странные вещи, которые ты собирала там и тут и которые сплетались в хаотичную, но прекрасную симфонию. Ты была на пять лет старше меня. Может быть, дело было отчасти в этом.
Я в основном учился. (Кажется, тебе это нравилось.) Я работал над диссертацией, скребясь в своем научном мире, как ученая мышь. Так ты меня называла. Я сказал, что я похож на мышь, но ты сказала, нет, не похож. И провела руками по моим рукам, по груди.
Я немного бегал и занимался в спортзале и поэтому был в форме. Судя по всему, тебе это нравилось.
И вот мы зажили своим домом.
Кто бы мог подумать, что жизнь может быть такой внезапной и полной сюрпризов?
Трудно поверить, что вскоре мы будем разделять гораздо больше, чем просто пространство комнаты.
Мы станем неразрывно связаны навсегда. Хотя мы, конечно, обсудили все это и сделали это по множеству самых разных причин. Мы показали крупную фигу стране, в которой ты можешь остаться, только если у тебя есть работа, а не когда ты кого-то полюбишь. Вот что это было. Огромная фига. Люди всегда найдут способ быть вместе, заявили мы, и никакие границы не могут им помешать. Я был рад, что мы сходимся в этом случае во мнениях. Это казалось мне важным. А тем временем мы готовили друг для друга. Я делал мясные блюда с соусом из трав и всякого другого, а ты пыталась приготовить что-то экзотическое — вроде корейских оладий из креветок, которые получились толстыми и сырыми (но я все съел и сказал, что очень вкусно), и мы вместе пекли пиццу в микроволновке. Ты любила выпить, так что я всегда приносил из магазина вино или пиво, а в последнее время ты вдруг полюбила сидр. Особенно персиковый. Я тоже старался его полюбить.
Свадьбу мы сделали скромную. Мы не хотели устраивать ничего больше, чем просто тихий день с немногими друзьями. Приедут родители, твои и мои. Ну и конечно же, у нас просто не было денег на что-то выдающееся. Хотя даже если бы они были, мы бы все равно не стали бы ничего устраивать. Мы просто не любим таких вещей.
Ты сама сделала приглашения, с аппликациями из бумаги, лентами и рисунками.
То, что ты сделала, казалось мне ужасно милым.
Это было лето нашей любви.
Мы читали, писали и гуляли по городу. Нам нравилось ужинать где-то, заходя в какой-нибудь бар. Ты любила ходить на выставки и художественные шоу, а я не хотел расстраивать и разочаровывать тебя, говоря, что меня это не особенно привлекает. Или даже совсем не интересует. Так что я ходил с тобой.
— Как тебе? — спрашивала ты, когда мы выходили из театра, галереи или музея, и я чувствовал, что должен быть умным и продемонстрировать правильное мнение. Но я знал, что тебе нравится быть вот такой «культурной», так что старался изо всех сил. И, думаю, у меня в основном неплохо получалось, потому что ты, казалось, была довольна. Иногда, если я говорил, что чего-то не понял (думаю, ты иногда забывала, что наши культурные основы очень различались), у тебя по лицу скользило раздосадованное выражение. Ты, любовь моя, очень нетерпелива. Мне бы иногда хотелось, чтобы ты была добрее ко мне.
Ну, как когда ты сказала:
— Мы явно читали разные книжки. — И я ощутил в этой фразе целый мир осуждения. Вот такое, внутреннее, невысказанное осуждение хуже всего.
В такие моменты мне было тяжело.
Всплывали старые чувства. В основном что я тебя недостоин.
Я старался бороться за себя, говоря, что я читал что-то другое и что так ли уж это важно? Не становимся ли мы только богаче оттого, что содержимое наших книжных полок различно? Разве не скучно читать те же самые книжки? Но я не настаивал. Мне не хотелось обижать тебя. Я думал, что я наблюдательный.
И внимательный.
И тебе, я чувствовал, это нравилось.
Когда я вносил в поезд твой чемодан, и открывал тебе двери, и спрашивал, чего бы тебе хотелось съесть или выпить, и не замерзла ли ты, не отдать ли тебе мою куртку, удобно ли тебе. Мне нравилось делать тебе подарки. Сладкую выпечку, десяток свежих киви, пару перчаток, в которых можно нажимать на экран телефона, членскую карточку в музей, с которой целый год можно ходить туда бесплатно, уроки пения. Все эти поступки, надеялся я, покажут тебе, как я признателен. Мне хотелось, чтобы ты знала, что я думаю о тебе, даже когда я далеко от тебя.
— Не трать на меня столько, — говорила ты.
И это было смешно, потому что ты как раз не любила говорить о деньгах.
Это неудобно.
Но, может, когда мы поженимся, это изменится, потому что все, что принадлежало каждому из нас, станет общим.
День нашей свадьбы наступил и прошел.
Все было очень просто, как мы и хотели. Церемония без всяких фокусов, обед, тост. Нам повезло с погодой, солнце светило до позднего вечера, охватывая город своими длинными пальцами. Прекрасно и осенне, сказала ты кому-то. Ты любила такие слова. Осенне.
После этого наступило затишье.
У меня была куча работы, которую я запустил, а ты обнаружила, что тебе особо нечего делать.
Ты читала, но была беспокойной. Ты не могла писать. Ты сражалась со своей книгой.
Я тревожился. Но не показывал этого. Что, если однажды утром ты проснешься и скажешь: «Это не по мне, я ухожу»?
Так что я старался успокоить тебя. Где-то открылась выставка, на которую ты хотела сх