одить, и я согласился пойти с тобой, хотя она интересовала меня совсем не так, как экскременты моих жуков. Но я старался, чтобы ты была довольна.
Ты тоже нашла работу, в офисе неподалеку. Административная работа, типа обновления базы данных и заклеивания конвертов. У меня болела душа, когда я смотрел, как ты идешь туда по утрам. Пальто, шапка, перчатки, потому что теперь стояли морозы. Ты не жаловалась, но, конечно же, как это может нравиться? Жить в городе на реке на одну мою стипендию было трудно, потому что арендная плата зашкаливала (даже за крошечные комнаты). Мы не могли поехать в отпуск, даже после свадьбы, или есть в ресторанах так часто, как хотелось бы, или ходить на концерты.
Из-за всего этого я чувствовал, что подвожу тебя.
Через несколько месяцев мы решили перебраться в другой город, теперь на море. Он был недалеко, там было очень красиво и, что важнее, менее дорого. Я мог бы приезжать раз в неделю, чтобы преподавать и встречаться со своими руководителями. А ты будешь сидеть дома и писать, заявил я.
Я думал, что этот переезд можно считать моим подарком тебе. Больше никакой дурацкой работы в офисе. Ты художник. Твои пальцы предназначены для тонкой работы, а не для марок и конвертов. Ты согласилась, но неохотно. И мы переехали и обустроили дом, небольшой, но прелестный, с деревянными полами и камином. И очень счастливо прожили там всю зиму. Обнаружилось, что нам нравится взахлеб смотреть кино, и мне начали нравиться рыба и креветки, хотя и не так, как тебе. Мы нашли небольшую чайную неподалеку и ходили туда играть в карты и в «Эрудита». Мы проводили тихие домашние вечера. Время от времени ходили выпить пива со знакомыми.
А потом, в один прекрасный день, ты вдруг спросила:
— Тебе не кажется, что мы живем как два пенсионера?
Я был поражен. И обижен.
Я не мог понять этого. Я дал тебе дом и к нему все, что ты могла бы только захотеть.
— Что ты хочешь сказать? — спросил я.
— Только то, что сказала, — упрямо ответила ты. — Мы живем как два старика.
Я не должен был показывать ни злости, ни обиды, потому что ты была со мной честной.
— Я понял тебя, — сказал я, хотя на самом деле не понимал, но я пытался. Я никогда не жил жизнью гедониста, в отличие, судя по всему, от тебя. — Ну и что бы ты хотела делать?
Ты не могла ответить и казалась рассерженной. Я начал было говорить:
— Конечно, тут, в городе на море, у нас не очень много знакомых, и это…
— Тут и делать-то особенно нечего, правда же?
А я думал, что нам вполне есть чем заняться, все эти наши долгие ежевечерние прогулки вдоль набережной…
— Давай поедем куда-нибудь, — предложила ты. И это, как я заметил, стало постоянным требованием. Давай поедем куда-нибудь, куда угодно, чтобы только вырваться из этой рутины. Мы не можем себе этого позволить, хотелось заорать мне, но я не делал этого и только спрашивал, куда именно ты бы хотела.
Ты называла прекрасный, гористый остров, окруженный сияющей синевой Средиземного моря.
— Да, — говорил я. — Но прямо сейчас мы никак не можем…
— Ой, ну не будь ты таким прагматичным, — устало отвечала ты. — Просто согласись. И давай вообразим, как бы мы с тобой ходили по аллеям над морем, а над нами шумел бы ветер…
Все это сбивало меня с толку. Что ты имела в виду? Был ли все это только полет фантазии?
Это случалось довольно часто.
Ты могла внезапно поднять взгляд и заявить, что хочешь поехать туда-то, в такой город или в другой, в ту страну или в эту. Ну пожалуйста. А я осторожно отвечал, что надо все как следует спланировать, потому что я не хочу обещать того, чего не смогу исполнить, и это раздражало тебя.
— В тебе нет духа авантюризма, — жаловалась ты, и мне было обидно. Я как раз был своего рода авантюристом. Например, до того, как встретить тебя, я встречался с мужчиной, которому нравилось переодеваться женщиной, и с людьми, которые вообще не относили себя к определенному полу. Ты, конечно, знала об этом, потому что я сам тебе рассказывал, но ты, похоже, считала, что существует только один способ быть авантюристом — твой. Но я все еще не хотел огорчать тебя.
Так что я научился, как ты это называла, подыгрывать. Но я не понимал, зачем ты пускаешься в эти выдуманные путешествия и какая от этого радость. Что за счастье в том, что выдумано от начала до конца?
Когда ты в очередной раз начинала говорить, поедем туда-то и туда-то, я притворялся, что с удовольствием соглашаюсь.
Начав писать, ты стала спокойнее.
Тогда мне тоже стали выпадать счастливые дни работы без помех, что было редкостью и в чем я отчаянно нуждался, потому что как еще я мог закончить этот огромный труд — диссертацию? Я работал, преподавал, зарабатывал деньги и старался сделать тебя счастливой, но требования непрерывно возрастали.
Выйти поесть, выпить пинту пива, съездить в город на реке, пойти на концерт. И я соглашался. Ты прекрасна, но эгоистична. Это так называется? Или эгоцентрична. Но как-то ты сказала, что иногда не спишь целыми ночами. Что уходишь на диван в гостиной, потому что не хочешь будить меня, и смотришь, как рассветает, и слушаешь утренние звуки, и мое сердце снова разбилось.
Ты переехала сюда ради меня.
Я должен быть с тобой.
Так что мы иногда устраивали эти поездки. Я откладывал немного денег со стипендии или вгрызался в наши накопления, и мы брали машину напрокат, и, думаю, оно того стоило, даже ради одного выражения твоего лица, когда мы выезжали из города и мчались по шоссе, и нас охватывало ощущение скорости и свободы. Мы навещали твоих друзей, живущих за городом, и ты рассказывала, что как-то провела у них целое лето, и они возили тебя на каменный пляж. Мы останавливались в их доме, с коридорами, уставленными шкафами с книгами, и им нравилось, что ты начала писать. Они были рады мне и относились ко мне как к члену семьи. Мы садились за обеденный стол и разговаривали часами. Ты спросила о каком-то студенте, который жил в этом доме, когда ты была тут последний раз. Я видел, как ты меняешься, когда тебя окружают люди. Ты расцветаешь. Ты больше смеешься. Хотя я тоже старался смешить тебя в нашей квартире. Я кривлялся, изображал пантомиму и дурацкие танцы. Мне всегда нравилось представлять что-то на радость людям. Моя мать всегда говорила, что я очень хорош на сцене, но что толку в таких словах, если они все равно всеми силами толкали меня в сторону «надежной» карьеры и высокой зарплаты. Финансы. Экономика. Право. Мой младший брат однажды сказал, что хочет стать водителем грузовика и ездить по всей стране. Родители засмеяли его, хотя сейчас я не понимаю почему. Он был бы счастливее, став шофером, чем финансовым консультантом, который света белого не видит. А ведь важно именно это. Они считали, что даже моя диссертация — просто потеря времени. Ученые не зарабатывают денег, ну или зарабатывают недостаточно. Но сколько это — достаточно?
Ты все еще не любила об этом говорить.
Я пытался вовлечь тебя в участие в управлении хозяйством. Ну там, оплачивать счета, вести бюджет, но ты притворялась заинтересованной и озабоченной, а потом устранялась. Думаю, тебе нравилось играть роль такого рассеянного художника. И ты отлично ее играла. И это к тому же очень удобно, потому что тогда не надо иметь дело с… как это говорится — с грязным бельем? В общем, со скучными домашними делами. Можно думать о китайских фонариках, о рамках для картин, о поисках странных предметов на блошиных рынках. Зеленая бутылка, красная лампа, стеклянный подсвечник. Я думал, что это доставляет тебе удовольствие, и не возражал, хотя мы с трудом могли все это позволить. Но откуда тебе было об этом знать?
Прожив в городе на море почти два года, мы снова решили переехать.
И не куда-нибудь неподалеку, а через полмира, туда, откуда ты приехала, в твою страну. Я не мог разобраться в своих мотивах. Не думаю, что я делал это только для тебя, но это, безусловно, имело большое значение. Для нашего выживания. И не воплотилось ли в этом наконец «давай поедем куда-нибудь»? Ты была возбуждена и, кажется, нервничала. Я волновался. Но я занялся организацией, планированием и расчетами. Все нормально. Все будет хорошо. Мы разобрали свой дом, картины, занавески, книги и белье. Все это было упаковано в коробки или роздано. Несмотря на усталость от сборов, воздух был полон предчувствием приключений.
Труднее всего было принимать решения. Оставить это? Взять это с собой? Все надо было взвесить. С какими-то вещами мы не могли расстаться. Тяжелее всего были наши книги. Одежду мы выбросили. Мы устроим дом в новом месте. Это будет невероятно захватывающе. Среди всего этого я совсем не мог работать, но старался не паниковать. Для этого еще будет время, говорил я себе, еще будет. Весь этот год или больше мы жили не по средствам, но ты об этом не знала, и я надеялся, что там, куда мы едем, мы сможем устроиться более разумно. Там будет дешевле. Я найду работу. Ты, может быть, тоже. У тебя есть связи, бодро говорила ты, это будет проще простого, и мне так хотелось тебе верить.
Иногда я уже не был так внимателен к тебе, потому что невозможно ведь постоянно быть начеку. Еще мы ссорились. Я уходил из дому, но потом возвращался, пристыженный. Они случались из-за каких-то глупостей, эти наши ссоры. Обычно это случалось, когда я взрывался насчет сто первого похода в бар на этой неделе или когда ты придумывала очередной идиотский фантастический план куда-то уехать. Но ссоры пугали меня, и я считал, что должен извиняться за них снова и снова. Думаю, это тебя напрягало, но я не знал, что еще можно сделать. Но я был уверен, что, когда мы уедем куда-нибудь, все это кончится.
Иногда мне было трудно вспомнить, из-за чего мы начинали ссориться.
Приехав к тебе на родину, мы остановились у твоих родителей.
Тебе это не нравилось — это был дом, в котором тебя вырастили твои дедушка с бабушкой, пока твои родители были в отъезде («всегда», — сказала ты мне), и ты никогда так и не могла преодолеть этот разрыв — но у нас не было выбора. Мне казалось, ты была рада видеть только кошку, полосатое, дымчато-серое существо по имени Мьючи, которое, как ты сказала, ты спасла несколько лет назад. Ты привезла ее сюда перед тем, как уехать работать за границу. Она была толстой, ласковой и привязчивой, но этого было мало, чтобы ты захотела остаться. «Поживем здесь пару недель… ну месяц… и уедем», — говорила ты.