На следующий день мы проснулись, поцеловались и больше не вылезали из постели.
Мы сделали все остальное, но я так и не трахнул тебя. Пока. Даже при том, что ты умоляла и мне нравилось слышать эти просьбы, исходящие из твоего рта. Потом мы вымылись, поели, выпили свой чай и кофе и нашли себе книжек для чтения. Ты взяла одну из моих, и в какой-то момент я взглянул на тебя, а ты смотрела на меня, зажав рукой страницу. Ты плакала. Когда я спросил почему, ты указала на строчку в книге. Там было про реку, и умерших, и про то, как они приплывают к нам во время дождя. Мы оба долго молчали. Тем вечером, накануне твоего отъезда, мы вышли поужинать. И кто бы не решил, глядя на нас, что мы вместе? Разве что люди в том ресторане часто видели меня с разными женщинами, так что, скорее всего, не обратили внимания. Но я всегда ощущаю эту тяжесть надежды на своей руке. Ну почему все всегда думают о большем, чем есть сейчас?
Это бесполезное занятие, потому что нет никакой уверенности в том, что случится в промежуток от одной минуты до следующей. Я-то знаю. Со мной так и было. Моя жена сказала, что встретит меня позже, за ужином, но этого так и не случилось. Так что, когда ты приходишь, вся отягощенная ожиданиями, я могу разделить с тобой лишь ту малость, что возникает, когда мы погружаемся во что-то новое. Когда наши тела еще свежи друг для друга. И тут не будет ничего больше — или же будет все. Я отказываюсь об этом думать. Будущее будет таким, каким будет, и так бывает всегда.
Потом ты исчезла из моего дома, как шепот.
А когда ты вернулась месяцем позже, я встретил еще кого-то.
Это жизнь, что поделать? Никто не может остановить ее течение. Ты вступаешь в поток, и то, что ждет на твоем пути, встретит и коснется тебя, а иногда даже останется. Я не слишком размышляю о том, что касается меня. Если это случилось, оно случилось. Своего рода вера в природу или поток, если нечто подобное существует. Мы не можем управлять погодой. Мы плывем туда, куда дует ветер.
Так уж устроено.
Ты вернулась со своим чемоданом и сияющей ниткой искусственных жемчужин на шее, и что я мог поделать? Это был акт спасения. Как я мог отказаться? Когда ты была тут, спелая, готовая и вся настолько моя, что я едва вынес это.
А еще я подумал, что это удобно. Ни больше ни меньше.
Ты гость в моем доме, а я гостеприимен. Я проявляю гостеприимство в своей постели. Ты рядом со мной. Я на тебе, но пока не в тебе.
Этого я подожду до завтрашнего утра, когда буду знать, что домработница в кухне, а садовник на улице. Тогда я буду в тебе. Я не могу объяснить тебе, каким образом это и есть величайшая спешка, пока ты зажимаешь свой рот моим плечом. Я сверху.
Пока мы были вместе, я не спрашивал о том, за кем ты замужем, потому что считал все это временным. Конечно, а как же еще? Какими бы ни были твои резоны, я не знал и не спрашивал про них. Они твои. Мы не говорили о нем долгое время.
Но когда мы начали этот разговор, я удивился, как все оказалось просто.
Может, потому, что мы оба писатели?
Это была единственная причина, по которой в этом случае могло что-то получиться.
И по которой не получилось.
Мы разговаривали, лежа в постели. Простыни были влажными, вентилятор над головой издавал бесконечные стоны. Я признался, что изменяю. Причем двойным, тройным образом. Ты сказала, что уже бывала с женатыми. Я вынужден был признаться, что никому больше не говорил такого, и ты сказала, что тоже.
Ты спросила, почему ты не можешь быть сверху.
И я не сказал тебе. Я скажу, но не сейчас.
Я обнаружил, что говорю с тобой о своей жене чаще, чем с кем-либо еще. Это нервировало. Иногда мне казалось, что она находится тут же с нами, в комнате, смотрит и слушает. У меня много лет не было этого чувства. Почему ты вернула ее? Нет, это неверно. Она никогда и не уходила.
Медленно ты заговорила о том, за кого вышла замуж. Ты сказала, что все было не так. Что там особо нечего спасать. Я уловил слово «компаньоны». Но промолчал. Я не желаю спрашивать, потому что может показаться, будто мне интересно узнать больше. Но сейчас я вполне доволен текущим поворотом, таким, как он есть. Когда что-то изменится, мы узнаем об этом и будем вести себя соответственно. Как и всегда.
Но я сказал, что у меня есть кто-то еще.
Потому что это же правда. И ты всегда знала про нее, и что она в другом городе, на практике, на несколько месяцев. Сначала я думал, что это — ну, мы с тобой — будет быстрым. Пока ты не заговорила о проблемах с твоим браком. Откуда же я мог знать?
Так что, детка, это все время, что у нас есть, и для меня каким-то образом так даже лучше, более возбуждающе. Это как список из десяти вещей, которые надо успеть сделать перед смертью, и его исполнение. У нас мало времени, так будем им наслаждаться. Сперва, думаю, тебе это нравилось. Еще и потому, что мы едва вспоминали о ней. Мы были слишком заняты. Трахались.
Я снова стал подростком.
Такого никогда не было. Столько хорошего секса. Лежащая, ты представляла собой прекрасную картину.
А еще нас видели вместе.
Потому что мы нарывались на неприятности — так ты это называла.
Мы оба артисты в душе, и ты, и я. Нам нравится вызывать скандалы, чувствовать, как слухи окружают нас звездной пылью. И мы хорошие писатели, именно потому, что знаем, что слова на бумаге могут вызывать те же чувства. Драму, представление, безумную заявку на бессмертие. Мы становимся любителями Эры Джаза. Какими-то вечерами наш кайф огромен, как вся вселенная. Это неисправимо. И я люблю это. Как кто-то сказал, мы горим с обоих концов.
Из бара в бар. Вдруг оказалось, мы побывали везде. На всех вечеринках, где было слишком много выпивки, но даже этого было мало, так что мы отправлялись на поиски еще не закрывшихся баров и пили еще. Было несколько, которые мы любили больше остальных и куда заходили часто, даже не договариваясь об этом друг с другом. Балкон дома посреди развалин пятнадцатого века, который выходил на освещенное уличным фонарем дерево, за которым было озеро. Нам нравилось это место, потому что оно как будто располагалось сразу внутри и снаружи. Мы стояли там, как Фрэнсис с Зельдой, с бесконечными стаканами в руках. К нам подходили какие-то незнакомцы. «Вы случайно не…?» Потому что я стар и знаменит. И я представлял тебя им, объясняя, кто ты такая. А ты — и за это я тебя люблю — выглядела так, словно тебе плевать. «О, я непременно прочту вашу книгу», — вежливо говорили незнакомцы, и ты отвечала, небрежно подняв бокал: «Не торопитесь». И мне хотелось расцеловать тебя.
Вернувшись домой, ко мне, мы курили траву, которую держали в пластиковой банке из-под хлопьев. Здоровый образ жизни.
Ты научила меня приправлять ее кокаином.
Так что за твоей викторианской скромностью все же скрывался всплеск безумия. Мы воспаряли и падали. Вверх и вниз. Черт, спятить можно. Оно раздирало глотки; давало сладость в легкие. А мы болтались где-то посередине, ни высоко, ни низко, в ущелье блаженства.
Потом я сообщил тебе, что она должна приехать на несколько дней по пути куда-то еще.
Другими словами, я велел тебе выметаться.
На несколько дней. Даже можешь оставить вещи и вернуться, как только она уедет. Думаю, мне никогда не забыть выражение твоего лица.
Или твое молчание.
Ну а что я мог поделать?
Это все было мне неподвластно.
Но даже тогда, где-то внутри себя, я тоже считал это несколько странным.
И ты ушла со всеми своими вещами. Кроме пары туфель, которые ты случайно оставила. Они были кремово-желтыми, с тесемками, которые ты завязывала вокруг своих прелестных щиколоток.
В те дни я ничего не слышал о тебе.
Все было тихо.
Кроме того раза, когда мы столкнулись — ты была с друзьями — в баре. Говорю же, город без реки мал. Она отошла в туалет, я обернулся — и там была ты. Ты выглядела обиженной, маленькой и усталой. Я был довольно пьян и попытался обнять тебя. Не думаю, что ты ответила мне тем же. Но я продолжил обниматься со всей твоей компанией. Потом вы все ушли. Я чувствовал себя довольно глупо. Но выпивка решила эту проблему, как и многие другие.
Несколько следующих дней я писал тебе сообщения, но ты не отвечала.
Я настаивал. Кто-то однажды сказал мне, что я как ребенок. Может, это и правда. Когда она уехала, я стал писать тебе просто яростно. Давай встретимся, настаивал я, давай встретимся. В конце концов ты ответила кратким «ОК». Но это был триумф, потому что я умудрился уговорить тебя встретиться выпить. Детка, нам осталось всего несколько недель до того, как она вернется насовсем. Конечно, я не сказал тебе этого; ты узнаешь об этом, когда это произойдет. Важные вещи всегда происходят здесь и сейчас. Кто это говорил, что искусство приходит к нам, честно не предлагая ничего, кроме высочайшего качества момента, который проходит, и исключительно ради самого этого момента? Вот и я предлагал тебе то же самое.
Текущий момент и все его бескрайние возможности, и все бескрайние потери. Как только оно случится, оно пройдет.
Так что мы встретились.
И снова вернулись ко мне, и спали вместе, потому что это хорошо, и, черт, я соскучился по тебе в моей постели, а потом ты ушла.
— Не глупи, — ныл я. — Останься, останься, останься. — Я повторял это, как заклинание, но оно не могло тебя очаровать. Ты вызвала такси, оделась и ушла.
Утром я послал тебе сообщение: «Когда я увижу тебя?»
На сей раз большого сопротивления не было.
Была какая-то история про искусство, ты куда-то хотела сходить. Обычно я отношусь к таким вещам в этом городе с подозрением, если их не рекомендуют проверенные друзья, но в этот раз я был готов на все, так что сказал, да, конечно, я пойду с тобой.
Я встретил тебя ближе к вечеру. Мы приехали к месту события. Это было низкое белое здание с неоклассическими колоннами и террасой, и большой площадкой перед ними, в самом центре города. На тебе было голубое платье, словно из 60-х, и шарф в цветах. Ты выкрасила ногти алым. Ты была секси, как стюардесса, и мне хотелось затащить тебя в постель прямо там. Но прежде искусство.