«Выгонят, – думаю я, обреченно опускаясь на колени, чтобы разглядеть, чего она там роет. – С позором».
Между колесами переноски валяется силиконовый кейс с эйрподсами. Должно быть, кто-то выронил в очереди к гейту. И хотя бедолага с огромной долей вероятности уже взмыл в небеса, я честно обхожу сидящих вокруг людей с вопросом, не их ли это вещь.
Удивительно, но никто не признается. Я вставляю эйподсы в уши, ни к чему не подключая.
– Пап, ты любишь кошек и море?
И буквы на табло складываются в слова.
Ксения ХанПойди туда – не знаю куда
– Осторожно, двери закрываются. Следующая станция «Курская». Уважаемые пассажиры! В вагоне метро держитесь за поручни.
Денис очнулся, когда двери закрывались. Плотнее прижав козырек кепки к затылку, он ринулся было к выходу, но опоздал – перед глазами уже набирала скорость платформа нужной ему станции. Потом она исчезла, сменившись тюбингами в темном тоннеле кольцевой линии. Мужской голос монотонно диктовал правила поведения в метрополитене, пока Денис чихвостил себя на все лады.
Зря он поперся в метро – попасть на площадь трех вокзалов можно было и наземным транспортом, а после уже спуститься на нужную станцию и отыскать деда. Делов-то.
Если, конечно, дед все еще просит милостыню в переходе рядом со скрипачами, а не сгинул, как грозился лет двадцать, в подземных реках.
Денис прислонился лбом к стеклу, ткнулся зажимом кепки прямо в надпись «Не прислоняться» и выдохнул все скопившееся в груди раздражение. Мать велела отыскать деда и привезти домой, но ее тревога была Денису совершенно неясна. Дед и раньше пропадал надолго, а потом находился самостоятельно в Бутовском или Битцевском лесопарке. Что сейчас так напугало маму, Денис не понял, но уточнять не стал: она выгнала его из дома до того, как недоумение оформилось на языке в связную речь.
Теперь вот он тащился по Кольцевой прочь от нужной ему станции, одетый, как подросток нулевых – в красную кепку, спортивку с двумя грязными белыми полосами по рукавам и старые поношенные джинсы, подпоясанные широким ремнем. Денис так должен был на тусовку к Алене ехать, за город. Верните мой две тысячи седьмой, и все такое.
А вместо этого Денис Потемкин едет искать старика-попрошайку. Занятие для воскресного утра самое топовое.
Не успел вагон метро затормозить на «Курской», а диктор объявить станцию, как в аккуратном визге торможения засипел знакомый Денису голос. Ну, приехали.
– У Курского причала-а-а лиха беда начало-о-о.
Денис зажмурился. Зря он вообще в метро сунулся.
Кот материализовался рядом с притихшим Денисом, аккурат между ним и тучным мужиком, вставшим у дверей, чтоб выйти на станции. Кота мужик, конечно, не заметил.
Денис тоже попытался сделать вид, что ничего необычного в затормозившем вагоне не происходит, но кот ткнулся сухим носом прямо в подбородок Потемкина, и тот, вместо того чтобы выйти из вагона, когда двери открылись, встал как вкопанный.
– Дениска-а-а, – замяучил кот, – давно-о-о ты к нам не заглядывал.
Пришлось открыть глаза и посмотреть в желтые глаза шерстяного облака. Кот Баюн выглядел почти так же, как и пару лет назад, когда Денис последний раз катался по Кольцевой линии. Серо-черный, грязный, вся шерсть свалялась, усы от старости завиваются, в одном глазу глаукома, и зубов недостает: улыбка у кота выходит противная, с черными провалами вместо клыков.
– Ты в песне все слова перепутал, – ответил Денис шепотом, пока новые пассажиры рассредотачивались по вагону и на него внимания не обращали.
Кота видеть могут только ему подобные и дети ему подобных, а обычным людям он теперь лишь во снах является. Заговори Денис с котом в полный голос, его бы сочли сумасшедшим.
– Зато ты внимание обратил.
Кот помаячил перед лицом паренька и, сжавшись до размеров теннисного мячика, уместился у него на плече. Драный хвост обвил Денискину шею, задев козырек кепки. Та съехала на брови, Денис заворчал и стянул ее с головы.
Стоящая в двух шагах женщина полуобернулась, вопросительно посмотрела на Дениса. Пришлось добывать из походного рюкзака беспроводные наушники, вставлять в уши, делать вид, что он разговаривает по телефону. За грязным стеклом вагона мелькали стены тоннеля, вагон увозил Дениса все дальше от Комсомольской.
– Деда моего давно видел? – без предисловий заговорил Денис. Отражение кота распахнуло желтые глаза так широко, что те заняли половину морды.
– Да вот на днях, кажется.
– «На днях» – это когда? Поточнее можешь?
– Да как я тебе точнее скажу. – Кот почесал маленькой лапой маленькое ухо с дыркой посередине (никак Симаргл погрыз) и жалобно мяукнул.
Мать говорила, Симаргл с котом не особо ладят, хотя чего им делить, Денис не знал. Он вообще много чего не знал: в ранние годы сказки деда ему нравились, но когда тот рассорился с матерью, Денис стал побаиваться упоминать при ней хтонических нянек. Кот Баюн, крылатый пес Симаргл, тетки Алконост и Сирин, да и сам дед-леший остались в далеком детстве, полном чудес.
– Мать что-то испереживалась, – пояснил Денис, склоняя голову ближе к коту. – Говорит, давно вестей никаких нет от деда. Раньше раз в месяц стабильно письма строчил, мол, пропаду-сгину, плакать на болотах будете.
– А теперь не пишет? – мурлыкнул кот, облизывая лапу.
Денис покачал головой:
– Два месяца ни строчки. Может, одумался, совсем на мать разозлился, уж не знаю.
– Он по тебе скучает, – сказал кот невпопад. – Все время про тебя рассказывает, как ты учишься хорошо, да как работу ищешь, да как за девками бегаешь.
– Ему-то почем знать? – проворчал Денис, пряча пунцовые щеки в воротнике спортивной толстовки. – Мы сто лет не видались, откуда инфа у деда?
Кот повернул к Денису морду и ткнулся носом прямо ему в ухо.
– Дурак ты, – просто ответил он. – Дед же у тебя леший, он везде ходит и все ведает.
Когда Денису было лет шесть, мать увезла его из города (тогда Митино еще уверенно считалось пригородом), где он рос вдали от «сказочных друзей деда Кузи». Сама-то мать себя сказочной не считала. Ага, как же. Мавки ведь самые обычные жительницы столицы, ни разу не чудесные.
Так-то, если в родословной Денискиных предков разбираться, выходило, что мать-мавка и дед-леший ни разу не родственники. Но поди теперь разбери этих долгоживущих…
Когда-то давно, как мать рассказывала, дед ее, брошенку, как говорится, приютил, обогрел, накормил и спать уложил. Мать Дениса в младенчестве утонула (или утопил ее кто) в лесной речушке близ Москвы, где ее леший и нашел. Выходил, вырастил себе в подмогу. Так она при нем в благодарность и осталась – в лесах случайных путников в трясину уводила, где их дед совсем путал. Только однажды угодил в болото парень лихой да пригожий, вот мавка и решила его себе оставить, от лешего упрятать. Так, говорит, у нее сын и появился. Дед, когда про то узнал, злился сильно, а потом так же сильно радовался. Нарек внука Денисом, ухаживать за ним стал. В город переехал, чтоб у мальчика друзья среди людей появились, раз он полукровкой получился.
Денис все равно рос рядом с дедовыми приятелями. Таскал кота Баюна за хвост, а потом спал прямо на нем, огромном, убаюканный его песнями. Тетку Сирин обзывал горлодеркой, когда притащил это слово из детского садика – обычного, человеческого. Мать говорила, ему нужно развивать социальные навыки и с себе подобными общаться, раз уж человеческого в нем больше, чем чудесного. Дед ни разу не возразил. Жили они в пятиэтажке на проспекте Мира, мать в бассейне рядом с домом инструктором по плаванию работала. Обычная семья: дед, дочь и внук.
А лет в шесть, едва Денис в школу пошел, что-то случилось. Мать рассвирепела на деда, в какое-то сонное воскресенье собрала вещи и увезла мальчика на окраину Москвы. Сняла там квартиру, на себя и Дениса навешала оберегов всяких, чтоб дед их не нашел. И сыну про семью говорить запретила.
Он, конечно, ее не сразу слушаться стал. Сперва всем в классе сказки рассказывал, что, мол, с Серым Волком знаком, потом говорил, будто на печи по реке плавал. Когда подрос, из дома сбежал и на проспект Мира вернулся, чтоб деда отыскать. Не нашел, заблудился, чуть под дождем не остался спать. Его тогда бабуля Кикимора случайно обнаружила да к деду привела.
Дед людей путал в переходе метро, между красной веткой и Кольцевой. Дениса отогрел, напоил травяным чаем и домой к матери отправил, снова ни слова против не сказав. Взял только с Дениса обещание, что тот ему письма писать станет. Ну, Денис и писал. Года три старался, пока в среднюю школу не пошел. А там завертелось, закрутилось, забылось. Связь с дедушкой-лешим стала его тяготить: в школе Денискину любовь к сказкам не принимали, одноклассники из детских шалостей выросли и Дениса все больше сторонились. Дразнилки разные придумывали: «Денис-дурак, на печи катается, как Емеля», «Где твоя щука, дурачок?», «Куда Серого Волка дел, царевич?»
В итоге письма только дед исправно присылал, а Денис их даже читать боялся, так на душе скребло, что обещание свое не выполняет.
Теперь он ехал по Кольцевой, готовясь проехать целый круг и вернуться на Комсомольскую, лишь бы посильнее оттянуть момент встречи с дедом. Как перед ним за нарушенное слово объясниться, он все еще не придумал. Дед с детства предупреждал, что слова и в Нави, и в Яви большое значение имеют, и будь ты хоть чудище лесное, хоть человек смертный, данное слово надо держать.
– Иначе какой же им вес, обещаниям, если их не соблюдаешь? – говаривал дед. – Да, Дениска?
Маленький Денис послушно кивал, считая деда самым мудрым на свете. Чудаковатым, пожалуй, но мудрым.
А потом Денис вырос и про наговор дедов забыл…
– Кольцевая, Кольцевая, – замяукал Баюн на плече у поникшего Дениса. – Двери влево, двери вправо.
– Ты опять все перепутал! – едва слышно возмутился Денис, выныривая из своих угрюмых мыслей. – Это же Твардовский. «Переправа, переправа, берег левый, берег правый».