– С голыми руками, – прошептал Бальбо, – на Кошмарных Тварей из Другого Мира…
Лужж мигал так усиленно, что у него начала дергаться щека.
– Подумаешь, твари, – сказал Клинч, – вот разъяренная Канарейка… пардон, профессор МакКанарейкл – это действительно кошмар… А что с вами, Югорус?
– Веко прищемил, – ответил Лужж. – И хватит об этом, пора расставить все по своим местам. Мальчика – в успокаивающую ванну, ухогорлоноса – к постаменту Философа, Рюкзачини пусть идет… куда хочет, а вы, Уинстон, подумайте хорошенько над нашей проблемой…
– Не хочу даже думать, – сказал Мордевольт.
– А в чем проблема? – спросил Клинч.
Тут ректор сорвался, и, распугав своих птиц, разразился длиннющей тирадой, в которой изложил проблему Открытого урока по немагическим дисциплинам.
– А в чем проблема? – повторил Клинч. – Дайте мне этих бездельников, я за три недели научу их уму-разуму.
– Но это же профанация! – крикнул Мордевольт.
– Да еще какая, – важно кивнул Клинч.
Урок физики
Сен лежал в успокаивающей ванне Архимеда-Ньютона. Здесь не было ни валерианы, ни пустырника, ни ромашки, зато сверхвязкого магического глицерина было навалом. Как только мальчик делал резкое движение, глицерин густел, удерживал неудержимого героя и мягко поглаживал по щеке, приговаривая:
– Ничего, ничего, обойдется!
– Конечно, обойдется! – отвечал мальчик. – Не будет ему книги, где я совершаю подвиги.
– Как же не быть, – возражал Бальбо, примостившийся рядом с ванной на скамеечке. – Пять глав уже есть.
И шестая была не за горами: хоббит строчил не переставая, подложив под пергамент толстенный словарь Близа[63] и время от времени сверяясь с собственной фантазией.
Зачем Бальбо сидел рядом с Сеном, мальчик не понимал – все попытки рассказать, что единственный подвиг Аесли заключался в танце с МакКанарейкл, ни к чему не приводили.
– Да ты слушаешь меня или нет! – Сен снова попробовал выпрыгнуть из ванны, но на него нежно и неодолимо подействовала вталкивающая сила[64], равная силе, с которой он рвался наружу[65].
– Очень внимательно, Севен, – пробормотал Рюкзачини, не отрываясь от пергамента.
– Если ты сейчас же не остановишься и не выслушаешь меня, я… я… я сам напишу свои мемуары!
Бальбо немедленно остановился. Остановился весь – от руки с гусиным пером до застывших зрачков.
– Ха, мемуары! – наконец сказал он. – Я издам свою книгу раньше и твою сочтут плагиатом… Ладно, Стоун, я тебя слушаю. Но предупреждаю – если окажется, что Великий Герой отказывается из скромности, то меня уже ничего не остановит. Скромность – это последнее качество, которое дополнит сокровищницу твоих достоинств.
Мальчик вздохнул и закрыл глаза. Пластмассовые уточки, которых Лужж напустил в ванну для дополнительного терапевтического эффекта, заколыхались на глицериновой поверхности.
– Порри с Гаргантюа вдвоем отбивались от хочуг кухонным инвентарем. Дуб Дубль победил хочуг мешком с манкой. Кисер вывел Рыжика из зоны первого удара. Мергиона с Рыжиком выманили хочуг обратно за Границу миров. Это они герои! Про них и пиши. А про меня – не надо. Не хочу.
Здесь Сен немного покривил душой. На самом деле он хотел. Еще бы, героическая книга с Сеном Аесли в главной роли – кто бы от такого отказался?! Тем более, что про Порри и Мергиону книги уже есть.
Сен даже согласился бы на некоторое художественное преувеличение, разумеется, если оно необходимо с литературной точки зрения. Но преувеличения Бальбо поражали воображение наповал. Сен справедливо опасался, что после выхода такой книги однокурсники будут бегать за ним толпами. И вовсе не затем, чтобы взять автограф.
– А я ничего такого не сделал, так что писать тут не о чем. Разве что про танец с МакКанарейкл. Вот этим действительно можно гордиться. Хорошо продуманный, тактически правильный, изящный и эффективный ход…
– Не годится, Скин, – замотал головой Бальбо. – Герой ничего не продумывает. Герой неистовствует и безумствует. А описанные тобой действия эпизодических персонажей… не знаю, не знаю… Нет. Они не бросались с голыми руками на Кошмарных Тварей из Другого Измерения. Хотя, возможно, их стоит включить в роман в качестве побочных линий…
Тут Сен немножко понеистовствовал – схватил пластмассовую уточку и швырнул в Рюкзачини. Увы, цели он не достиг: уточка описала параболу и шлепнулась к ногам писателя[66]. Потом кряхтя поднялась и полезла по ножке ванной вверх[67].
– Ты не волнуйся, – понимающе кивнул Бальбо, – на фоне твоей титанической фигуры эпизодических персонажей никто не заметит.
– А вот я волнуюсь! – завопил Сен. – Моя «титаническая фигура», в отличие от «эпизодических персонажей», просто зазевалась и схлопотала хочугу. Все остальные «подвиги» совершала она, как я ни сопротивлялся…
Глаза Бальбо привычно затуманились.
– Герой, благородно предоставивший право первого удара врагу, получивший смертельное ранение и, невзирая на это, сопротивлявшийся до победного конца. Это достойно моего пера!
Уточка сползла вниз, встряхнулась и снова начала восхождение.
– Но послушай, – устало сказал Сен. – Даже если бросаться с голыми руками – героизм, я ведь делал это под влиянием хочуги. А если бы я белены объелся и принялся на всех бросаться, это тоже был бы подвиг?
– Не веришь мне, – голос Бальбо дрогнул. – Ладно, Свин. Но словарям-то ты веришь, я надеюсь?
– Да, конечно, – неуверенно сказал Аесли, чувствуя подвох.
Рюкзачини открыл толковый словарь Близа и прочел:
– «Подвиг – героический, самоотверженный поступок. Героизм – отвага, решительность и самопожертвование в критической обстановке. Самоотверженный – жертвующий своими интересами ради других, ради общего блага. Поступок – решительное, активное действие в сложных обстоятельствах…»[68]. Продолжать? И ни слова про хочугу или белену! Герой, он и есть Герой, чего бы он ни объелся.
Аесли был убит. По всем энциклопедическим критериям его безумные действия и впрямь являлись подвигами.
– Есть, конечно, одна неувязочка, – неожиданно сказал Бальбо. – Герои не носят очков.
– А я ношу! – воспрянул духом мальчик. – И поэтому…
– …и поэтому мне придется пойти на компромисс с совестью летописца и исказить действительность. В книге у тебя очков не будет.
Сену вдруг захотелось открыть рот, погрузиться в ванну с головой и лежать там, пока глицерин не заполнит его изнутри[69].
Уточка вцепилась клювом в край ванны и принялась подтягиваться.
– Продолжим? – потер руки Рюкзачини. – А не начать ли нам с трудного детства? Так, например: «С самых юных лет Великий Герой познал горечь нищеты и непосильного труда. Отец, грубый мужлан…»
Мальчик отчетливо понял, чью именно лопоухую голову ему хочется погрузить в глицерин. Видимо, Бальбо тоже кое-что понял, потому что перестал декламировать, посмотрел на Героя, на рукопись и махнул рукой:
– Эх, что с тобой поделаешь? Будь по-твоему! Я вставлю в повествование сцену, где герой танцует с юной куртизанкой. Романтическая линия книге не повредит.
Героическая пластмассовая утка перевалила через бортик и заскользила мимо онемевшего Аесли по глицериновой глади[70].
Урок физической культуры
– Равняйсь! Смирно! Равнение направо! Носки по линеечке! Видеть грудь четвертого!
Призраки Первертса суматошно задергались, пытаясь изобразить строй. Грудь четвертого виднелась прямо сквозь второго и третьего.
– Сынки, – довольно сказал Клинч. – Пороху не нюхали.
– Я нюхал… – вякнул Отравленник и затих под взглядом отставного майора.
Майор Клинч репетировал. После того как взбешенный Мордевольт поддержал решение ректора словами «Делайте что хотите!», профессор Лужж поручил бравому завхозу экспресс-курс по мудловским дисциплинам.
– Вся надежда на вас, Клинч, – жалобно напутствовал его Югорус. – Если вы не справитесь… то что? То все.
Воодушевленный возложенными на него надеждами и полномочиями, майор принялся действовать. В тот же день он через Мергиону договорился с Рыжиком, и тот устроил на спортплощадке показательные строевые занятия электрических овец. Это не только доставило Клинчу огромное удовольствие, но и позволило наконец утоптать вековой бурьян.
Затем майор целую ночь просидел над мудловскими учебниками и методическими пособиями, а под утро, проснувшись, вызвал всех четверых призраков Первертса: Отравленника, Утопленника, Висельника и Парашютиста[71].
Ускоренный курс мудловских наук начинался пятого мая, то есть уже через несколько часов Клинч должен был быть в форме.
– Упали-отжались! – рявкнул майор. Привидения упали и провалились через паркет в подвал школы.
Клинч присел на лавку и уставился в список предметов.
– Как это? – спустя минуту сказал он. – Физика, химия, геометрия, астрономия, биология… А пение? Как же без пения? Покойнички! Строиться!
Призраки вылетели из паркета и сбились в бесформенную кучу.
– Так, – Клинч зашагал вдоль подобия строя. – Были вы духи простые, станете боевые. Ну, нежить, по моей команде, песню запевай! Только с чувством! У солдата выходной!…
– У солдата выходной! – вразнобой, но с чувством грянули духи.
– Пуговицы в ряд!
– Пуговицы в ряд! Все подряд! Одна за другой! Ты со мной! А я с тобой! Такая любовь!
– Очень хорошо, – зловеще произнес Клинч. – Сорок отжиманий… Отставить! Сорок кругов вокруг школы!