Окошечко в двери скрипнуло, открываясь.
– Что это?
– Чистая одежда. Три ковриги свежего хлеба, головка сыра, немного мяса, две бутылки вина, блок сигарет и много спичек…
У меня ком в горле застрял.
– Спасибо, Рейн. Ты молодчина! Как это тебе удалось?
– Я хорошо знаю стражника, который сейчас на посту. Он не проговорится – слишком многим мне обязан.
– Он может попытаться рассчитаться по долгам, донеся на тебя, – сказал я. – Так что больше не приходи – как бы мне ни было приятно. Само собой, от всех улик я избавлюсь.
– Хотел бы я, чтобы все вышло иначе, Корвин.
– А уж я-то как хотел бы. Спасибо, что помнишь обо мне, хотя велено обратное.
– Ну это нетрудно.
– Сколько я здесь сижу?
– Четыре месяца и десять дней, – ответил Рейн.
– Что нового в Амбере?
– Эрик правит. Это и все.
– А что Джулиан?
– Отправился обратно в Арденский лес со своим войском.
– С чего бы это?
– Что-то странное нынче проходит сквозь Тени…
– Так. А Каин?
– Он еще в Амбере. Наслаждается жизнью. В основном вино и женщины.
– А Жерар?
– Он адмирал всего флота.
Я вздохнул с некоторым облегчением. Я опасался, что его неучастие в том морском сражении может стоить ему расположения Эрика.
– А что с Рэндомом?
– Сидит здесь же, на верхнем ярусе.
– Что? Неужели его схватили?
– Да. Он прошел Образ Ребмы и появился здесь с арбалетом наготове. Успел ранить Эрика, прежде чем его схватили.
– Ну да! А почему тогда не убили на месте?
– По слухам, он женат на вельможной даме из Ребмы. Портить отношения с Ребмой Эрик сейчас не хочет. У Мойры под рукой немалое королевство, поговаривают, будто Эрик даже подумывает сделать ее своей королевой. Слухи, конечно. Но занятные.
– Да уж, – сказал я.
– Вы ведь ей нравились, правда?
– Возможно. А ты-то откуда знаешь?
– Когда Рэндома судили, я там был. И успел с ним поговорить. Леди Виала, которая утверждает, что она жена Рэндома, просит разрешения присоединиться к нему в тюрьме. Эрик пока не решил, что ей ответить.
Я вспомнил о слепой девушке, которой никогда не видел. Надо же.
– Давно все это произошло?
– М-м-м… Тридцать четыре дня назад, – ответил Рейн. – Да, Рэндом тогда объявился. А неделей позже Виала подала свое прошение.
– Необычная, должно быть, дама, если она действительно любит Рэндома.
– Мне так кажется, – сказал Рейн. – Более странный брак трудно себе представить.
– Если сумеешь снова увидеть Рэндома, передай ему мой привет и мои соболезнования.
– Хорошо.
– А как поживают мои сестры?
– Дейдра и Ллевелла по-прежнему в Ребме. Леди Флоримель у Эрика сейчас в фаворе и блистает при дворе. О Фионе в настоящее время ничего не знаю.
– О Блейзе какие-нибудь вести были? Я думал, он мертв.
– Должен быть мертв, – сказал Рейн. – Но тела его так и не нашли.
– Бенедикт?..
– Как не было, так и нет.
– А Бранд?
– Ни слова.
– Ну вроде перебрали все семейное древо, насколько я его помню. А ты как, новых баллад не написал?
– Нет, – ответил он. – Работаю потихоньку над «Осадой Амбера», но она останется для подполья, если вообще увидит свет.
Я просунул руку в окошечко под дверью.
– Коснись моей руки, Рейн, – попросил я и тут же почувствовал ответное пожатие. – Я очень благодарен тебе за все. Но прошу: не приходи ко мне больше. Не стоит навлекать на себя гнев Эрика.
Он еще раз сжал мою руку, что-то прошептав, и мы расстались.
Я нащупал пакет, который он мне принес, и с жадностью набросился на мясо. Потом съел хлеб. Я уже почти забыл вкус нормальной пищи. После сытной еды меня стало клонить в сон, и я уснул. Спал я, правда, недолго, а проснувшись, откупорил одну из бутылок с вином.
В моем ослабленном состоянии мне потребовалось совсем немного, чтобы захмелеть. Я закурил сигарету, уселся на тюфяк спиной к стене и задумался.
Я помнил Рейна еще совсем ребенком. Я давно уже стал взрослым, а он был соискателем на должность придворного шута. Тоненький умный мальчик. Над ним часто смеялись, в том числе и я. Но я писал музыку, сочинял баллады, а он где-то раздобыл лютню и сам научился на ней играть. Вскоре мы уже пели дуэтом, и все такое, и Рейн мне нравился все больше и больше. Мы вместе работали, он составлял мне компанию и в фехтовании. Правда, почти ничего не умел, но мне было стыдно за прежнее свое поведение в отношении мальчика, который потом так мне помог, так что я выбил из него былую неуклюжесть и обучил вполне достойно работать саблей. Мне ни разу потом не пришлось об этом пожалеть, ему, полагаю, тоже. Вскоре парень стал менестрелем при дворе Амбера. Я продолжал называть его своим пажом, а когда грянула война с исчадьями тьмы из Тени Вейрмонкен, Рейн стал моим оруженосцем, и мы всегда были вместе. После битвы у Водопадов Джонса[88] я посвятил его в рыцари по заслугам. А позднее Рейн потихоньку начал обгонять меня в том, что касалось стихосложения и музыки. Он носил алое, а слова его были золотыми. Я крепко любил его; таких друзей в Амбере у меня было всего двое или трое. Но я не думал, что он осмелится так рисковать, чтобы принести мне доброй еды. Вряд ли кто другой решился бы. Я глотнул еще вина и выкурил еще сигарету, да благословенно будет имя твое, добрый Рейн. Вот только долго ли удастся ему продержаться?
Окурки и опустевшую в конце концов бутылку я спрятал в изголовье под соломой. Мне не хотелось, чтобы кто-нибудь обнаружил остатки моего пиршества, если вдруг нагрянет обыск. Я съел все, что принес Рейн, и впервые за все время заключения почувствовал себя сытым. Вторую бутылку вина я все же оставил на потом, для следующего сеанса опьянения и забвения.
А когда закончился и он, я вернулся к прежнему циклу самобичеваний.
Я надеялся главным образом на то, что Эрик не получил полной власти. Да, он стал королем Амбера, но он не знал всего. Пока. До отца ему еще далеко. А значит, есть шанс, один на миллион, который может сработать в мою пользу. Такой скромный, но лишь благодаря этому мне удавалось сохранять остатки рассудка, не кануть в бездну отчаяния.
Но возможно, я все же порой терял рассудок. Не знаю. Кое-что из тех дней я не помню совершенно, сейчас, когда стою здесь, на рубеже Хаоса. Бог его знает, что тогда происходило, и никаких зацепок у меня нет.
Впрочем, добрые господа доктора, с нашей семейкой вам все равно не разобраться.
Я валялся на тюфяке, расхаживал по камере, и все в полнейшей тьме. А вот слух у меня предельно обострился. Я слышал, как шуршат по соломе крысиные лапки, как где-то вдали стонут узники, как отдаются эхом шаги стражника, который несет мне еду. Я даже неплохо научился определять направление и расстояние.
Думаю, что и обоняние у меня тоже стало значительно тоньше, но вот воспринимать эти запахи мне решительно не хотелось. Кроме понятных тошнотворных ароматов самой камеры я уже довольно долго ощущал явственную вонь разлагающейся плоти. Интересно, если я умру, скоро ли это заметят? Сколько кусков черствого хлеба и мисок баланды останутся несъеденными, прежде чем стража решит проверить, как тут внутри у меня дела?
Ответ на этот вопрос мог оказаться весьма важен.
Запах смерти был весьма стоек. На мой взгляд, он меня преследовал уже с неделю.
Я пытался экономить, противостоять искушению насколько возможно, но вот у меня осталась лишь одна пачка сигарет.
Я открыл ее и закурил. Рейн принес мне блок «Салема», и одиннадцать пачек я уже выкурил. Всего, значит, двести двадцать сигарет. Когда-то я подсчитал, что одну сигарету я выкуриваю минут за семь. Значит, на курение у меня ушло сейчас тысяча пятьсот сорок минут, то есть двадцать пять часов и сорок минут. Я был уверен, что между двумя сигаретами делаю промежуток минимум на час, скорее даже на все полтора. Ладно, допустим, полтора часа. На сон уходило от шести до восьми часов в сутки. Это означало, что шестнадцать-восемнадцать часов я бодрствовал. Выкуривал я примерно десять или двенадцать сигарет в день. Стало быть, с визита Рейна прошло около трех недель. Он тогда сообщил, что миновало четыре месяца и десять дней со дня коронации. Значит, всего я находился в заключении уже пять месяцев.
Я как мог растягивал последнюю пачку сигарет, наслаждаясь каждой, словно горячей женщиной. Когда погасла последняя, я испытал приступ отчаяния.
А потом прошло еще невесть сколько времени.
Я часто думал об Эрике. Каково ему править? Какие у него возникают трудности? Что он сейчас замышляет? Почему не стал пытать меня? Могут ли обо мне вообще забыть в Амбере, даже по коронному эдикту? Ни за что, решил я.
Интересно, а что с остальными моими братьями? Почему никто из них не связался со мной? Ведь достать из колоды мой Козырь – никакой эдикт не помеха. Но никто этого не сделал.
Я много раз вспоминал Мойру, последнюю женщину, с которой был близок. Чем она сейчас занята? Вспоминает ли обо мне? Наверное, нет. Может быть, она уже стала фавориткой Эрика или даже королевой Амбера. Говорила ли она с ним обо мне? Тоже, наверное, нет.
И как там остальные мои сестры? Хотя, к черту. Все они стервы.
Я уже раньше терял зрение – в восемнадцатом столетии, в Тени Земля. Полыхнула пушечная затравка, и я на месяц ослеп, но потом зрение восстановилось. Эрик, отдавая приказ, желал навечно лишить меня глаз. Меня по-прежнему бросает в пот и колотит, а порой я и вовсе просыпаюсь от собственного крика, когда вспоминается приближающееся к моим глазам раскаленное железо…
Я издал стон, продолжая расхаживать взад-вперед по камере.
Я ничего не мог предпринять – вот что самое страшное. Я был беспомощен, как нерожденный младенец. Я отдал бы душу, лишь бы вновь обрести зрение, вернуться к нормальной жизни! Пусть на один только час – чтобы с клинком в руке схватиться на поединке с моим гнусным братцем!
Я рухнул на тюфяк и заснул. А когда проснулся, принесли еду. Я поел и опять принялся шагать взад и вперед. Ногти на руках и ногах чудовищно отросли. Борода свисала чуть ли не до пояса, волосы постоянно падали на лицо. Я был покрыт коростой грязи, тело ужасно чесалось. Уж не подхватил ли я блох?