Приди я в себя хоть на месяц раньше, все было бы совсем по-другому. Я бы сидел себе в Амбере, и не было бы нужды жариться, мерзнуть и обдираться в кровь, не упуская из головы предстоящую адову скачку обратно и узел проблем, что ожидает меня по прибытии.
Я выплюнул песок, чтобы не поперхнуться от хохота. Клянусь пеклом, у каждого из нас свое «если». У меня есть более полезные темы для обдумывания, чем переживать возможные варианты уже свершившегося. Скажем, Эрик…
Я ведь помню тот день, Эрик. Скованный, я был силой поставлен на колени перед троном. Я ведь успел уже, насмехаясь над тобой, возложить корону себе на голову, и был избит за это. Во второй раз, когда корона попала в мои руки, я просто швырнул ею в тебя. Но ты поймал ее и улыбнулся. Раз уж не удалось повредить физиономию тебе, хорошо, что и сама корона осталась цела. Она так прекрасна, с семью зубцами, изумруды такие, что никакому бриллианту не сравниться. И два громадных рубина на висках. Ты короновался в тот день в спешке, но с надменной пышностью. И когда отзвуки слов «Да здравствует король!» затихли, ты шепнул мне кое-что. Я помню каждое слово. «Глаза твои видели сегодня величайшее зрелище из всех, дарованных им когда-либо», – сказал ты. А потом приказал: «Стража! Отвести Корвина обратно в кузницу и выжечь ему глаза! Пусть сегодняшняя церемония будет последним, что они увидят. А потом заточить пленника во тьме подземельной глубоко под Амбером, и да будет имя его предано забвению!»
– Теперь ты правишь в Амбере, – сказал я громко, – но глаза мои вновь видят, и я ничего не забыл, и мое имя не забыто.
«Впрочем, нет, – подумал я. – Завернись в свой титул как в мантию, Эрик. Стены Амбера высоки и прочны. Оставайся за ними. Окружи себя бесполезной сталью клинков. Словно муравей, сооружаешь ты крепость свою из пыли. Ибо знаешь: пока я жив, никогда тебе не быть в безопасности, а я обещал вернуться. И я вернусь, Эрик. Привезу с собой ружья из Авалона и в щепы разобью твои ворота и перебью телохранителей. Так все и будет, быстро, и на этот раз твои люди не успеют прийти тебе на помощь. Тогда мне досталось лишь несколько капель твоей крови. Теперь я возьму всю».
Я раскопал очередной алмаз, шестнадцатый или около того, и опустил его в подвешенный к поясу кошелек.
Подставив лицо лучам рассвета, я думал о Бенедикте, Джулиане и Жераре. Какая может быть связь между ними? Мне претил любой расклад, в котором возникнет Джулиан. Жерар-то ладно. Я смог даже уснуть в лагере, когда решил, что именно с ним и связывался Бенедикт. Но если сейчас он объединится с Джулианом, мне есть о чем беспокоиться. Сильнее Эрика меня ненавидит лишь Джулиан. И если ему известно, где я нахожусь, опасность становилась нешуточной. Я пока не был готов к противостоянию.
Бенедикт мог подыскать какое-нибудь моральное оправдание, чтобы выдать меня. Он понимал: что бы я ни замышлял, – а что я что-то замышляю, он точно знал, – результатом будет усобица в Амбере. И я понимал его, даже сочувствовал его убеждениям. Он был всецело поглощен сохранением царства. Он не Джулиан, он человек принципа, ссориться с ним не хотелось. Надежда была на короткий и безболезненный переворот, все равно как вырвать зуб под наркозом, а потом оба мы, естественно, вновь окажемся на одной стороне. После встречи с Дарой такой вариант казался еще лучше и для ее безопасности.
Бенедикт рассказал мне слишком мало, чтобы я мог оставаться спокойным. Я даже не мог проверить, действительно ли он пробыл в лагере всю эту неделю или на самом деле совместно с присланными из Амбера силами подстраивал мне ловушку, готовил мою погибель. Следовало торопиться, хотя и хотелось побыть в Авалоне подольше.
Я завидовал Ганелону – в кабаке он или в борделе, на охоте, за кружкой, со шлюхой или занят мордобоем. Он-то здесь дома. А не оставить ли его за этими занятиями, хоть он и собирался сопровождать меня в Амбер?.. Впрочем, нет. Если я исчезну, им займутся… Допросят – с пристрастием, если этим займется Джулиан, – а потом в лучшем случае просто изгонят, и будет он отверженным в родной земле. Кроме как снова в разбойники, податься ему будет некуда, а в третий раз судьба не будет благосклонна к нему. Да, придется выполнять обещание. Ганелон отправится со мной, если еще не передумал. Если же он изменил свои намерения, пусть… Я даже позавидовал ему: стать разбойником в Авалоне… Мне бы тоже хотелось задержаться здесь подольше, съездить с Дарой в горы, побродить по полям и лесам, поплавать по рекам…
Я думал о девушке. Само по себе знание о ее существовании меняло дело. Как именно, я пока не знал. Все-таки, несмотря на все наши свары и козни, мы, амбериты, очень тесная семейка – всегда с нетерпением ждем вестей друг о друге, следим за положением всех остальных в вечно меняющемся раскладе. Желание выслушать новые сплетни, вне сомнения, остановило в нашей семье не один смертельный удар. Иногда наша семейка представляется мне бандой подлых старух, занятой чем-то средним между отдыхом на лавочке и скачкой с препятствиями.
Я не мог понять, как Дара во все это укладывается, потому что она и сама не знала, в какой расклад желает войти. О, она всему научится. Как только станет известно о ее существовании, сразу найдутся превосходные учителя. Теперь, когда она услышала от меня о собственной уникальности, ее участие в игре лишь вопрос времени. Там, в роще, я временами чувствовал себя просто змием, но, клянусь пеклом, Дара имела право знать все. Она и так все узнает, и чем раньше, тем быстрее научится обороняться. Так лучше для ее же блага.
Конечно, вполне возможно, и даже наверное, ее бабка и мать прожили свою жизнь, не подозревая о своем происхождении…
И что в итоге? Дара говорила, что обе были убиты.
Возможно ли, подумал я, чтобы длинная рука Амбера достала их даже в Тени? И если так, не ударит ли она снова?
Бенедикт мог быть столь же крут, настырен и подл, как и любой из нас, когда хотел того. Даже круче. Чтобы защитить свое достояние, он будет драться. И без тени сомнений убьет кого угодно, если сочтет необходимым. Он решил, что безопаснее всего держать существование Дары в секрете, а ее саму – в невежестве. И рассердится, когда узнает, что я сделал, – вот еще одна причина убираться немедленно. Но я рассказал ей все это вовсе не назло братцу. Я хочу, чтобы она уцелела, а он, по-моему, подходит к вопросу не с той стороны. Когда я вернусь, она многое обдумает и наверняка задаст массу вопросов, а уж я использую возможность в процессе предупредить ее и объяснить, что сумею.
Я заскрипел зубами.
Все это не потребуется. Когда я воссяду на трон Амбера, все будет иначе. Должно быть.
Почему никто не нашел способа изменить самую суть человека? Мне стерли память, отправили жить в неизвестном и новом для меня мире… и что? – остался тот же старый Корвин. Такая мысль могла бы привести меня в отчаяние. Если бы я не был доволен собой.
В тихой заводи у реки я смыл пыль и пот, размышляя о Черной Дороге, на которой так пострадали мои братья. Нужно было разузнать еще многое.
Я купался, но Грейсвандир был все время неподалеку. Каждый из нас может увязаться по свежему следу, оставленному родственником в Тени. Но как бы то ни было, омовению моему никто не помешал. На обратном пути, правда, мне трижды пришлось воспользоваться Грейсвандиром – для защиты от существ менее мирских, чем мои братья.
Однако этого следовало ожидать, поскольку я прибавил ходу…
Рассвет уже приближался, хотя было еще темно, когда я ввел лошадь в конюшню своего брата. Я почистил Звезду, чалая дико косилась на меня. Поговорил с ней, приласкал, а потом дал корм и воду. Дракон Ганелона приветствовал меня из соседнего стойла. Я умылся под колонкой позади конюшни и все думал, где бы улечься на ночлег.
Нужно было отдохнуть. Хватило бы нескольких часов, но под крышей Бенедикта я спать не решался. Я, конечно, говорил, что собираюсь умереть в постели… но имелось в виду, что случится это для меня в глубокой старости, когда я буду заниматься любовью, а на эту постель наступит слон.
Впрочем, выпить за счет Бенедикта я не отказывался, благо душа просила чего-нибудь покрепче. В доме было темно, я вошел и на ощупь добрался до буфета.
Налил себе бренди, пропустил, налил снова и подошел со стаканом к окну. Видно мне было далеко. Дом стоял на склоне холма. Бенедикт выбрал хорошее место.
– «В ночи белея, путь лежит под полною луной…»[115], – процитировал я, удивляясь звукам собственного голоса.
– Воистину так, воистину так, друг мой Корвин, – раздался голос Ганелона.
– Я не заметил, что ты здесь, – промолвил я, не оборачиваясь.
– Это потому, что я сидел тихо как мышь, – объяснил он.
– О! – отозвался я. – И насколько же ты пьян?
– Пока ни насколько. Но если ты будешь хорошим другом и поднесешь мне стаканчик…
Я повернулся.
– А сам не можешь?
– Больно шевельнуться.
– Хорошо.
Я отправился к буфету, налил стакан и поднес ему. Он благодарно кивнул, медленно поднял его и пригубил.
– Ах, как хорошо! – вздохнул Ганелон. – Может, это утешит меня.
– Ты дрался, – решил я.
– Да, – согласился он. – И не однажды.
– Тогда терпи, как подобает воину, и избавь меня от необходимости выказывать свое сочувствие.
– Но я победил!
– Боже! Где лежат трупы?
– О, все не так плохо. Во всем виновата девчонка.
– Тогда ты получил, что хотел, за свои деньги.
– Речь совсем не о том. Похоже, я подвел нас обоих.
– Нас? Как?
– Я не знал, что она-то и есть хозяйка дома. Я явился в веселом расположении духа и подумал, что она из служанок…
– Дара? – спросил я, внутренне напрягаясь.
– Да, она самая, я шлепнул ее по корме и решил сорвать поцелуй-другой. – Он застонал. – Тогда она подняла меня вверх, подняла как щепку над головой и объяснила мне, что она здесь хозяйка. А потом отпустила. Во мне восемнадцать стоунов, а до земли было далеко… – Он пригубил еще раз, я усмехнулся. – И она тоже смеялась, – жалобно продолжил Ганелон, – а потом милостиво помогла мне встать. Я, конечно же, извинился… Этот твой брат, должно быть, богатырь! Такой девушки я никогда не встречал. Что она может сотворить с мужчиной!.. – В голосе его слышалось благоговейное удивление. Он медленно качнул головой и вылил в глотку остальное. – Мне было страшно… ну, по крайней мере, неудобно…