ассмеялась. – Понимаю: обижайся, не обижайся – ничего не изменить. Ты, конечно, знаешь, о чем говоришь. Я рада, что ты заботишься обо мне.
Я буркнул что-то в ответ, а она вдруг прикоснулась к моей щеке. Я снова обернулся. Ее лицо медленно приближалось к моему… Улыбка исчезла невесть куда, губы приоткрылись. С полуприкрытыми глазами она поцеловала меня, обхватив руками шею и плечи. Мои руки невольно оказались в том же самом положении вокруг нее. И удивление мое сменилось нежностью, лаской и дополнилось известным возбуждением…
Если Бенедикт узнает, он будет не просто зол на меня…
Глава седьмая
Фургон монотонно поскрипывал, солнце клонилось к западу, но еще припекало. Позади на ящиках храпел Ганелон, и я завидовал его шумному занятию. Он спал уже несколько часов, а я третий день толком не отдыхал.
Выехав из города, мы отдалились миль на пятнадцать в северо-восточном направлении. Дойль, увы, не успел вовремя выполнить весь заказ, но мы с Ганелоном живо убедили его закрыть лавку и поторопиться. А потому задержались на несколько проклятых часов. Тогда я был слишком заведен, чтобы спать, а сейчас вовсе не способен на это, ибо управлял фургоном и Тенями.
Усилием воли я отогнал усталость, отодвинул вечер, прикрылся от солнца облаками. Мы тряслись по глубоким колеям, выбитым в сухой глине уродливо-желтого цвета, под колесами раздавался хруст. С обеих сторон торчала бурая трава, низкорослые изогнутые деревья покрывала толстая мохнатая кора. Вдоль дороги то и дело попадались выходы сланца.
Я хорошо заплатил Дойлю за порошок и заодно купил красивый браслет с условием доставить его леди Даре на следующий день. Алмазы были в мешочке на поясе, Грейсвандир под рукой. Звезда и Дракон тянули размеренным шагом. Я двигался к цели.
Интересно, вернулся ли уже Бенедикт домой? И сколько времени он потеряет, ожидая меня? Опасность с его стороны далеко не миновала. Тени не препятствие для него, а след за собой я оставлял отменный. Впрочем, выбирать не из чего. Без фургона я не мог обойтись, а значит, вынужден был держать такую скорость, да и не осилить мне сейчас новой адовой скачки. Я двигал Тени осторожно и медленно, прекрасно понимая, что ощущения мои притуплены, а усталость все растет. Оставалось надеяться лишь на постепенно накапливающиеся изменения вкупе с увеличением расстояния – они потихоньку отгораживали меня от Бенедикта, и в конце концов барьер между нами станет непреодолимой стеной.
На следующих двух милях я вернулся снова к полудню, но погоду сохранял пасмурной – мне нужен был свет, не жара. Удалось даже отыскать легкий ветерок. Правда, запахло дождем, впрочем, риск был оправданным. Нельзя получить все сразу.
Я старался совладать с дремотой и растущим желанием разбудить Ганелона – пусть правит, пока я сплю, авось одного расстояния хватит. Но в начале пути это было опасно. Нужно еще очень многое сделать.
Мне хотелось, чтобы стало светлее, чтобы улучшилась дорога – я устал от этой проклятой желтой глины, да еще приходилось следить за облаками и не забывать, куда мы едем…
Я потер глаза и несколько раз глубоко вздохнул. Мысли в голове начинали путаться, а мерное постукивание копыт и поскрипывание фургона усыпляли. Я уже не чувствовал ни тряски, ни качки. Руки едва удерживали поводья, задремав, я даже выронил их. К счастью, лошади, казалось, сами понимали, чего от них ждут.
Через некоторое время, въехав на холм по пологому длинному откосу, мы возвратились в утро. К тому времени небо и вовсе нахмурилось; чтобы хоть как-то разогнать собравшиеся над головой тучи, пришлось отъехать еще на несколько миль и полдюжины поворотов. Дождь мигом превратит дорогу в жижу. Я поморщился, оставил небо в покое и переключил внимание на землю.
Наконец мы подъехали к ветхому мосту через пересохший ручей. Дорога за ним стала поровнее и не такой желтой. По мере того как мы ехали, под копытами коней она становилась все темнее, тверже и глаже, зазеленела придорожная трава. Тогда-то и начался дождь.
С ним я немного повоевал, не желая покидать ровную дорогу и траву. Голова моя болела, но ливень утих через четверть мили, и вновь проглянуло солнце.
Солнце… Ах да, солнце.
Мы громыхали дальше. Наконец дорога змеей скользнула меж деревьев с яркой листвой. Мы спустились в прохладную долину, по небольшому мостику перебрались через узкую полоску воды. Поводья пришлось обмотать вокруг запястья – время от времени я клевал носом. Словно издалека, я сосредоточился, выпрямляя и рассортировывая…
В перелеске по правую руку от меня птицы робко начинали провозглашать день. Блестящие капли росы усеивали траву и листья. Воздух стал прохладным, косые лучи утреннего солнца пробивались меж деревьев.
Их пробуждение в этой Тени не могло одурачить мое тело, и я с облегчением услышал, что Ганелон пошевелился и ругнулся. Проспи он чуть подольше – пришлось бы его будить.
Хорошо. Я осторожно потянул за поводья, лошади поняли и остановились. Я поставил фургон на тормоз – мы были еще на подъеме – и нащупал бутыль с водой.
– Эй! – сказал Ганелон, увидев, что я пью. – Оставь и мне глоток.
Я передал ему бутыль.
– Теперь твоя очередь. Мне надо поспать.
Он тянул воду с полминуты, потом шумно выдохнул.
– Да, конечно, – ответил он, переваливаясь через край фургона, – только подожди малость. Природа требует свое.
Ганелон сошел с дороги, а я улегся на его ложе и, подложив под голову вместо подушки плащ, сладостно растянулся там.
Вскоре он сел на место кучера и рывком отпустил тормоз. А потом цокнул языком и легонько прихлопнул вожжами.
– Сейчас утро? – спросил он, не оборачиваясь.
– Да.
– Боже, неужто я проспал целый день и всю ночь?
Я рассмеялся:
– Нет. Просто я сдвигал Тени – ты спал шесть или семь часов.
– Не понимаю, но тем не менее не спорю. А где мы сейчас?
– Едем на северо-восток. Миль за двадцать от города и около дюжины – от усадьбы Бенедикта. С поправкой на то, что сместились на несколько Теней.
– И что мне делать?
– Просто правь по дороге. Чем дальше, тем лучше.
– Бенедикт еще может нагнать нас?
– Думаю, да. Потому-то и нельзя сейчас дать лошадям отдохнуть.
– Согласен. Нужно опасаться чего-нибудь определенного?
– Нет.
– Когда тебя разбудить?
– Никогда.
Он замолчал.
Ожидая, пока сон подчинит себе сознание, я, конечно, думал о Даре. Я все время думал о ней.
Для меня все это оказалось совершенно неожиданным. Сперва я даже не воспринимал ее как женщину; лишь оказавшись в моих объятиях, она заставила посмотреть на нее иначе. А секундой позже и мой спинной мозг принялся за дело, ограничив свободу разума, как говорил мне когда-то Фрейд. Алкоголь тут ни при чем, я выпил не слишком много, да он и не подействовал на меня. Почему же я хотел свалить ответственность на что-то еще? Просто чувствовал себя виноватым, вот и все. Родство наше слишком отдаленное, чтобы принимать его во внимание. Не в том дело. И я вовсе не воспользовался ситуацией – она знала, что делает, когда искала меня. Просто обстоятельства заставили меня усомниться в себе самом, прямо в процессе, так сказать. Я хотел добиться большего, чем ее доверия и дружбы, когда мы говорили с ней в первый раз и я вел ее потом через Тени. Я хотел, чтобы часть ее привязанности, веры и любви с Бенедикта перешли на меня. Я хотел, чтобы она была на моей стороне, союзницей в лагере возможных врагов. Я надеялся, что сумею воспользоваться ею, если дела пойдут скверно и в этом окажется необходимость. Все это так. Однако я не хотел признаваться себе, что все столь просто. Такое было, разумеется, и окрашивало мои действия в более чем неблагородные тона. С чего бы, интересно? В свое время я успел натворить достаточно куда как более пакостных вещей, и они меня не особенно беспокоили. Я боролся с этим чувством, не желая признаться себе в том, но ответ был ясен: девушка мне была небезразлична. Только и всего.
Это не Лоррейн, с которой мы дружили как два усталых ветерана, познавших мировую скорбь. И не Мойра, пробудившая во мне краткий порыв чувственности перед тем, как я второй раз ступил на Образ. Все было по-другому. Я и знал-то Дару слишком недолго, чтобы искать тут логику. За моими плечами столетия… но столетним старцем я себя не чувствовал. Наоборот. Я просто позабыл это чувство. Я не хотел влюбляться в нее. Не сейчас. Может быть, чуть попозже. А лучше – вообще никогда. Она мне совершенно не пара. Это же еще ребенок. Все, чего она может захотеть, все, что может показаться ей новым и интригующим, я успел вкусить невесть когда. Нет, все неправильно. Не следует влюбляться в нее. Нельзя позволять себе…
Ганелон, фальшивя, мычал под нос непристойную песенку. Фургон, покачиваясь и поскрипывая, повернул вверх по склону. Лучи солнца упали мне на лицо, и я прикрыл глаза ладонью. Тогда-то забвение ухватило и стиснуло меня.
Проснулся я уже после полудня в мрачноватом настроении. Долго пил, потом плеснул в горсть воды и освежил глаза. Причесался – пальцами. И оглядел окрестности.
Вокруг была зелень. Небольшие купы деревьев перемежались с заросшими высокой травой лужайками. Мы ехали по той же проселочной дороге, жесткой и относительно гладкой. Небо было ясным, небольшие облака то и дело с поразительной регулярностью затмевали свет. Дул легкий ветерок.
– Ты вновь среди живых. Браво! – сказал Ганелон, когда я перелез через переднюю стенку и уселся рядом с ним. – Лошади начинают уставать, Корвин, да и мне хотелось бы вытянуть ноги. К тому же я чертовски проголодался. А ты?
– Тоже. Поворачивай налево, в тенек, остановимся и передохнем.
– По-моему, следует проехать подальше.
– Есть какие-нибудь причины?
– Да. Хочу кое-что тебе показать.
– Вперед.
Так мы проскрипели еще полмили, там дорога поворачивала к северу. Поднялись на холм; за ним оказался другой, еще выше.
– Куда ты собираешься ехать? – спросил я.
– Вон на ту горку, – ответил Ганелон. – Возможно, с нее будет видно.