— Поэтому ты и принял облик Корвина? — продолжал Дворкин. — Это какая-то форма упрека? Ты опять испытываешь меня?
— Он не в немилости и не пропал из вида. Хотя у него есть враги среди членов семьи, он постарается сделать все, что угодно, чтобы сохранить королевство. Какими тебе видятся его шансы?
— Его ведь долгое время не было поблизости?
— Да.
— За это время он мог измениться. Не знаю.
— Я считаю, что он изменился. Я уверен, что он готов попытаться сделать что угодно.
Он снова пристально посмотрел на меня.
— Ты — не Оберон, — произнес, наконец, он.
— Нет.
— Ты тот, кого я вижу перед собой.
— Не больше и не меньше.
— Понятно. Я не думал, что ты знаешь об этом месте.
— Я и не знал ничего о нем до недавнего времени. Впервые меня привел сюда Единорог.
Его глаза расширились:
— Это чрезвычайно интересно. Это должно быть было очень давно…
— Так как насчет моего вопроса?
— Вопроса? Какого вопроса?
— Мои шансы. Как ты думаешь, я смогу отремонтировать Лабиринт?
Он медленно подошел и положил правую ладонь мне на плечо. Посох в другой руке накренился, когда он это сделал, его голубой свет вспыхнул в футе от моего лица, но я не ощутил никакого жара. Он посмотрел мне в глаза.
— Ты изменился, — произнес он через некоторое время.
— Достаточно, чтобы совершить это дело?
Он отвел взгляд.
— Наверное, достаточно, чтобы стоило попытаться, даже если мы обречены на провал.
— Ты поможешь мне?
— Я не знаю, буду ли я в состоянии сделать это. Дело не в моих настроениях и мыслях. Даже сейчас я чувствую, что теряю контроль над событиями. Наверное, потому что волнуюсь. Нам лучше возвратиться.
Я услышал за спиной лязг. Когда я обернулся, то увидел грифона. Он покачивал головой слева направо, а хвостом справа налево и выбрасывал язык. Он принялся огибать нас, остановившись, когда занял позицию между Дворкиным и Лабиринтом. Дворкин пояснил:
— Он знает, он чувствует, когда я начинаю меняться, и не позволит в этот момент мне приблизиться к Лабиринту. Молодец, Винсер! А теперь возвращаемся. Все в порядке. Идем, Корвин.
Мы направились обратно к выходу из пещеры, и Винсер последовал за нами, лязгая цепью на каждом шагу. Я вспомнил:
— Камень Правосудия. Ты говоришь, он необходим для ремонта Лабиринта?
— Да. Его надо будет пронести через весь Лабиринт, вновь чертя первоначальный узор в местах, где он нарушен. Но сделать это может только тот, кто настроен на Камень.
— Я настроен на Камень…
— Как? — остановился Дворкин.
Винсер позади нас издал кудахтающий звук, и мы пошли дальше.
— Я следовал твоим письменным инструкциям и устным Эрика. Я взял камень с собой в центр Лабиринта и спроектировал себя через него.
— Понятно. Как ты получил его?
— У Эрика на смертном одре.
— Он сейчас у тебя?
— Я вынужден был спрятать его на Отражении.
— Его лучше держать поближе к центру событий.
— Это почему же?
— Он имеет тенденцию производить искажающий эффект на Отражениях, если достаточно долго будет среди них.
— Искажение? Что это значит?
— Нельзя сказать заранее. Это целиком зависит от места.
Мы завернули за угол и продолжали идти сквозь мрак.
— Что это означает? — повторил я. — Когда я носил Камень, все вокруг меня начинало замедляться? Фиона предупреждала меня, что это опасно, но не знала, почему.
— Это означает, что ты достиг пределов своего собственного существования, что твоя энергия скоро иссякнет, и что ты умрешь, если быстро чего-нибудь не предпримешь.
— Чего именно?
— Ну, хотя бы не начнешь черпать энергию из самого Лабиринта, первичного Лабиринта внутри Камня.
— А как это делается?
— Ты должен сдаться ему, освободить себя, зачеркнуть свою индивидуальность, стереть границы, отделяющие тебя от всего остального.
— Это, кажется, легче сказать, чем сделать.
— Но это можно сделать, и это единственный способ продлить жизнь.
Я покачал головой. Мы двинулись дальше. Дойдя, наконец, до большой двери. Дворкин погасил посох и прислонил его к стене. Мы вошли, и он запер дверь. Винсер расположился прямо перед ней.
— А теперь ты должен скрыться, — заявил Дворкин.
— Но я должен еще о многом расспросить тебя и хотел бы кое-что рассказать сам.
— Мои мысли становятся бессвязными, и твои слова пропадут впустую. Завтра ночью или послезавтра приходи. А сейчас торопись! Уходи!
— Зачем такая спешка?
— Я могу повредить тебе, когда со мной произойдет перемена. Я сейчас едва сдерживаю себя силой воли. Отправляйся!
— Я не знаю как. Я знаю, как попасть сюда, но…
— В соседней комнате в столе есть всевозможные Карты. Бери свет, уходи куда угодно! Вон отсюда!
Я хотел было возразить, что не боюсь физического насилия, которым он угрожает мне, но черты его лица начали таять, словно расплавленный воск, и он стал казаться намного выше, руки и ноги его начали удлиняться. Схватив факел, я выбежал из комнаты, ощутив неожиданный холодок. Скорее к столу! Я рывком открыл ящик и выхватил несколько лежавших там вразброс Карт. Тут я услышал шаги. Кто-то входил в комнату за мной. Пришелец появился явно оттуда, где я недавно был. Казалось, это ступает не человек. Я не оглянулся. Вместо этого я вытащил Карты и посмотрел на верхнюю. На ней было изображено незнакомое место, но я немедленно напряг свой мозг и потянулся к ней. Горная скала, за ней что-то неотчетливое, странно полосатое небо, разбросанные звезды. Карта при моем прикосновении попеременно становилась то горячей, то холодной. Казалось, от нее подул сильный ветер, каким-то образом перекраивающий перспективу. Тут справа от меня послышался сильно изменившийся, но еще узнаваемый голос Дворкина:
— Дурак! Ты сам выбрал землю своей гибели!
Огромная когтистая рука — черная, кожаная, искривленная — потянулась через мое плечо, пытаясь выхватить Карту. Но видение уже материализовалось, и я рванулся к нему, отвернув от себя Карту, как только понял, что я совершил свой побег. Затем я остановился и постоял, не двигаясь, чтобы дать своим чувствам приспособиться к новому месту. И уже я знал. Из отголосков легенды, обрывков семейных сплетен и ощущения опасности, охватившего меня, я узнал место, куда прибыл. И с полной уверенностью поднял глаза, чтобы посмотреть на Двор Хаоса…
Мои чувства были напряжены до предела. Скала, на которой я стоял… Если я пытался остановить взгляд на ней, она принимала вид мостовой в жаркий полдень. Она, казалось, смещалась и колебалась, хотя мое подножье оставалось неподвижным. Она меняла цвета, чередуя весь спектр. Она пульсировала и переливалась, как шкура ягуара. Посмотрев, я увидел такое небо, какого никогда прежде не видывал. Оно было расколото посередине. Половина его была по-ночному черна, и на ней плясали звезды. Когда я говорю «плясали», я не имею в виду мерцали, они скакали, меняли величину, носились, кружились, вспыхивали до яркости сверхновой, а затем меркли до пустоты. Страшновато было созерцать это зрелище, и мое сердце сжалось, я начал испытывать глубокую агорафобию — страх высоты. Спасаясь, я инстинктивно посмотрел в другую сторону. Но состояние мое не улучшилось. Другая половина неба тряслась и напоминала бутылку с разноцветным песком, которую кто-то встряхивал. Поворачивались и извивались пояса оранжевого, желтого, красного, синего, коричневого и пурпурного цветов, появлялись и исчезали клочья зеленого, лилового, серого и мертвенно-белого цветов, заменяя или присоединяясь к другим извивающимся формам. Все мерцало и колебалось, смещая расстояние. И эти манипуляции выводили из строя вестибулярный аппарат. Разноцветные пояса то казались высоко в небе, то спускались, и было такое ощущение, что разноцветный туман, сжимаясь в щупальца, хочет схватить тебя. Лишь позже я понял, что линия, отделявшая черное от цветного, медленно надвигалась, перемещаясь справа налево. Все выглядело так, словно все небесное пространство вращалось вокруг точки прямо над моей головой. Что же касается источника света более яркой половины, то его просто нельзя было определить. Я посмотрел вниз, на то, что сперва казалось долиной, заполненной бессчетными взрывами цвета. Там тоже все делилось на свет и тень. В тени, внизу, плясали все те же звезды и горели так же, как наверху. Передо мной открывалась бездонная пропасть в буквальном смысле слова. Казалось, что наступил конец света, конец Вселенной, конец всего. Но далеко-далеко от того места, где я стоял, на горе бросалось в глаза сияние очень черного цвета — сама чернота, которую обрамляли и смягчали едва воспринимаемые глазом вспышки света. Я не мог угадать размеров этого пятна, потому что расстояние, глубина и перспектива тут отсутствовали. Что же это было? Единственное здание? Их группа? Город или просто чернеющая пустота? Контуры черного слоя изменялись. Теперь между ними плыла тонкая и туманная завеса, извивающаяся, словно струи газа, смешанные с нагретым воздухом. Мандала прекратила свое вращение, когда она полностью завершила поворот вокруг оси. Цвета теперь находились сзади, и я их не видел, если не поворачивал голову. А этого делать мне как раз не хотелось. И все-таки было приятно стоять там, глядя на бесформенность, из которой, в конечном счете, появилось все. Это было даже до Лабиринта. Я смутно ощущал, как в самом центре моего сознания любопытство перерастало в удовлетворенность. Я понимал первозданность всего происходящего потому, что уже был здесь раньше, когда-то очень давно. Кажется, меня привели сюда в какой-то давний день либо отец, либо Дворкин, кто именно, вспомнить я не мог. Они держали меня на руках, стоя, может быть, на этом самом месте или где-то рядом, и я смотрел на это же самое небо, смутно боясь чего-то и ничего не понимая. Удовольствие мое было окрашено нервным возбуждением, чувством запретного. Интересно, что именно в этот миг во мне появилась тоска по Камню, который мне пришлось бросить в кучу мусора на Отражении Земля. Я тосковал по волшебству, созданному вдохновением Дворкина. Видимо, подсознание мое и