Над головой Бранда раздался пронзительный крик, и кусок закатного неба, казалось, обрушился на его голову. Он завизжал и выронил свой арбалет. А затем вцепился руками в существо, так неожиданно его атаковавшее. Это была красная птица, рожденная от моей крови и отцовской руки. Она прилетела, чтобы защитить меня. Я отбросил камень и бросился к Бранду, на бегу выхватывая из ножен Грейсвандир. Он ударил птицу, она взмыла вверх и стала кружиться над ним, чтобы набрать сил для новой атаки. Бранд прикрыл руками лицо и голову, но я все же успел заметить текущую из его глазницы кровь. Когда я подбегал к Бранду, он уже начал таять. Но птица успела еще раз спикировать на него, и ее когти снова стремительно ударили его по голове. Затем начала таять и она. Я еще видел, как Бранд тянул к ней руки, как она рвала его клювом и когтями, потом они исчезли. На месте схватки остался только брошенный арбалет. И я с мстительным наслаждением раздавил его сапогом.
— Это еще не конец, — думал я. — Сколько еще ты будешь досаждать мне, брат, черт тебя побери? Что еще встретится мне на пути, пока я не доведу этого дела до конца?
Я вернулся на тропу. Звезда все еще мучилась в предсмертной агонии, и мне пришлось прикончить ее, чтобы прекратить ее муки.
За перевалом, как и следовало ожидать, была новая долина. По крайней мере, мне так казалось. Я не мог ничего разглядеть, так как внизу клубился туман, переходящий в облака. В небе происходили превращения. Один из красных сполохов становился желтым, другой — зеленым. Это меня обрадовало, это было уже знакомо. Точно таким я увидел небо, когда впервые попал сюда на край всего — это было напротив Двора Хаоса. Я закинул за спину свой вьюк, и начал спускаться по тропе. Ветер почти утих. Вдали послышался гром. Там бушевала гроза, от которой я улизнул. Я гадал, где же Бранд? У меня было чувство, что какое-то время он будет прятаться от меня, пока не придумает новую каверзу. Когда я вступил в полосу тумана, и он начал виться вокруг меня, я увидел древнее дерево и срубил одну из веток себе на посох. Дерево вскрикнуло, и я даже понял смысл произнесенных им звуков. Это было нечто вроде: — Черт тебя побери!
— Ты, оказывается, разумное? Я очень сожалею, я не знал этого.
— Я так долго растило эту ветку, — проговорило дерево. — Ты хочешь сжечь ее?
— Нет, нет. Мне нужен посох. У меня впереди еще большой путь.
— Через эту долину?
— Да, через нее.
— Подойди поближе, чтобы я почувствовало твое присутствие. На тебе что-то пылающее.
Я шагнул к дереву.
— Оберон! — воскликнуло оно. — Я знаю этот Камень!
— Я не Оберон. Я его сын. Камень дал мне он — для защиты, — сказал я.
— Тогда бери мою ветку, а вместе с ней и мое благословение. Я укрывало твоего отца. Это было странное время. Оно длилось долго. А до этого твой отец посадил меня.
— В самом деле? Никогда не видел, чтобы отец сажал деревья.
— Я не совсем обычное дерево. Я пограничное. Он посадил меня, чтобы отметить границу.
— Что же это за граница?
— Я — конец Хаоса и порядка, в зависимости от точки зрения. Я отмечаю разделение. В какую сторону от границы, то есть от меня, ты бы ни шагнул — там начинаются другие правила.
— Какие именно?
— Кто может на это ответить? Я не могу. Я только растущая башня разумной древесины. Так что моя ветка, скорее всего, может помочь тебе. Если ее посадить, она прорастет в любом месте. Но, конечно, она может и не пустить корни. Кто может знать заранее? Неси мою ветвь, сын Оберона, туда, куда ты держишь путь. Я чувствую, скоро будет гроза. Торопись и — прощай!
— Прощай. Спасибо тебе, дерево.
Я стал спускаться дальше по тропе, падающей из тумана в туман. Постепенно, пока я шел, туман терял розоватость. Опираясь на посох, который здорово помогал мне на этой скользкой тропе, я еще раз мысленно поблагодарил дерево. Затем стало проясняться. Окрестности были уже различимы. Скалы, пруд со стоячей водой, унылые деревья с висящим вдоль ствола мхом, запах гнили. Я поспешил дальше. На ветке одного из деревьев сидела и наблюдала за мной черная птица. Когда я посмотрел на нее, она поднялась в воздух и неспешно полетела ко мне. Крылья ее поднимались и опускались, как в замедленном кино. Все, что со мной произошло на этой дороге, научило меня ждать опасности в любую минуту, и я почувствовал тревогу, когда птица закружилась над моей головой. Но она, сделав круг, села на землю передо мной и, склонив голову, повернулась ко мне левым глазом.
— Да, — каркнула она, — ты тот самый.
— Что значит — тот самый? — удивился я.
— Тот самый, которого я буду сопровождать. Ты ведь ничего не имеешь против, Корвин, если за тобой будет следить птица дурного знака.
Тут она, хихикнув, исполнила нечто вроде танца.
— Не волнуйся, не волнуйся, Корвин, я тебе ничем не помешаю.
— Откуда тебе известно мое имя?
— Я жду тебя с самого начала времени, Корвин.
— Наверное, тебе это ужасно надоело?
— В этом месте я не так уж и давно. Ведь время — то, чем ты его делаешь.
Я обошел птицу и пошел дальше. Через некоторое время она пронеслась надо мной и села справа на скалу.
— Меня зовут Хуги, если тебе интересно, — представилась она. — Я вижу, ты несешь кусок старого Игга!
— Игга?
— Скучного старого дерева. Оно стоит у входа в эти места и никому не разрешает отдыхать на своих ветвях. Держу пари, оно орало как оглашенное, когда ты оттяпал от него ветку.
Птица рассмеялась клекочущим смехом.
— Как раз ты не права. Дерево вело себя достойно.
— Держу пари, — она опять держала пари, — оно не орало, потому что ты уже это сделал. А много ль тебе толку от этой палки.
— Конечно. Она помогает мне.
И я замахнулся палкой. Хуги шарахнулась в сторону.
— Эй, ты! Это не смешно!
Я рассмеялся.
— А я думал, что смешно.
Долгое время я прокладывал путь по болотистой местности. Ветер расчищал путь передо мной. Откуда-то издали доносились звуки музыки. Я бы не мог определить место, где играли. Музыка долетала то сверху, то справа, а то, казалось, из-под земли. Она была торжественной и величавой. Я мог бы поспорить, что ее рождали стальные струны. И вдруг меня окликнули:
— Эй, чужеземец! Остановись и посмотри на меня.
Я встал, как вкопанный, и начал таращить глаза, но в белом тумане, который еще не полностью рассеялся, ни черта не возможно было разобрать.
— Здравствуйте, — негромко произнес я. — Где же вы?
В этот миг туман передо мной разорвался, и я увидел гигантскую голову. Глаза ее были на одном уровне с моими. Безусловно, это была голова великана, который тонул в болоте. Голова была лысая, бледная, рыхлая, будто выточенная из камня ракушечника. А глаза, видимо, из-за контраста с белой кожей казались черней, чем были на самом деле.
— Понятно, — посочувствовал я. — Вы малость застряли. А руки поднять вы в состоянии?
— Если здорово напрягусь, — последовал ответ. — А зачем?
— Я сейчас найду какую-нибудь жердь, и вы ухватитесь за нее.
— В этом нет никакой необходимости.
— Разве вы не хотите выбраться из этой трясины? Я думал, что вы позвали меня, чтобы я помог вам.
Туман снова стал сгущаться, и я, чтобы не потерять его из виду, подошел ближе.
— Нет. Я просто увидел вас и окликнул, чтобы пожаловаться.
— Но что толку только жаловаться?
— А вы понимаете, в каком бедственном положении я нахожусь?
— Оно не такое уж и бедственное. Вы можете освободиться сами или с чьей-нибудь помощью.
— А что изменится, если я освобожусь?
— Это уже ваш вопрос, вот вы на него и отвечайте.
Разговор терял смысл. Я повернулся, чтобы уйти.
— Постойте. А куда вы направляетесь?
— На юг, чтобы сыграть свою роль в одной старой пьесе.
В это время откуда ни возьмись появилась Хуги. Птица не раздумывая села на макушку великаньей головы. Она клюнула ее и закудахтала:
— Не теряй зря времени, Корвин. Тот, кто здесь, гораздо меньше, чем кажется.
Губы великана произнесли мое имя. Затем он спросил:
— Ты в самом деле тот самый?
— Он, он, никаких сомнений, — затараторила Хуги.
— Послушай, Корвин, — произнес увязший в болоте великан, — ты ведь собираешься остановить Хаос, так?
— Так.
— Я тебя очень прошу, не делай этого. Да и вообще, не стоит Хаос твоих усилий. Пусть все эти дела скорее закончатся, и я наконец-то освобожусь.
— Я хотел тебе помочь. Ты отказался.
— Мне нужно другое освобождение. Я хочу, чтобы пришел конец всему.
— Ну, это сделать совсем просто, — махнул я рукой. — Только наклони голову и сделай глубокий вдох.
— Я хочу не только своей смерти, пусть придет конец всей этой игре.
— Но при чем тут твое желание? Я думаю, люди сами предпочтут решать, что им делать со своей судьбой.
— Пусть все кончится для всех. Ведь в моем положении рано или поздно окажутся все.
— Вот тогда пусть они и делают выбор, а пока отвечай только за себя. Счастливо тонуть, глупая голова!
Я направился дальше.
— Ты тоже окажешься в моем положении, — крикнула мне вслед голова.
Хуги догнала меня и уселась на посох.
— Ну и удовольствие посидеть на ветке старого Игга теперь, когда он не может… Ай-ай-ай! — Хуги взмыла в воздух и, причитая, закружилась.
— Он обжег мне лапу! Как он это сделал?
Я рассмеялся.
— Понятия не имею!
Хуги покружилась, пока боль не утихла, и села мне на плечо.
— Не возражаешь, если я отдохну здесь?
— Валяй.
— Благодарю, — птица устроилась поудобнее. — Голова, как ты наверное понял, клинический случай.
Я пожал плечами, а она замахала крыльями, чтобы не свалиться.
— Он, конечно, ищет путь, нащупывает выход, — философствовала птица. — Но рассуждает совершенно неправильно, считая, что весь мир в ответе за его несчастья.
— Пока что он не нашел выход даже из болота.
— Я имею в виду решение философских проблем, — заметила птица.