Отвернувшись от бухты, я постучал в дверь. Мне пришлось стучать еще два раза, прежде чем я услышал внутри какую-то возню и дверь распахнулась, заскрипев ржавыми петлями.
Жупен, хранитель маяка, оглядел меня с головы до ног налитыми кровью глазами. От него пахло виски. Он был меньше пяти с половиной футов ростом и так горбился, что невольно напоминал мне Дворкина. Его борода пепельно-серого цвета с желтыми пятнами у пересохших губ свисала ниже пояса и казалась еще длиннее моей. Пористую кожу, напоминавшую корку апельсина, солнце сожгло до такой степени, что она походила цветом на красное дерево. Как большинство людей, которые плохо слышат, он заговорил громким голосом:
— Кто вы? Что вам угодно?
Если я стал неузнаваем, меня это вполне устраивало.
— Путешественник с юга, который недавно потерпел кораблекрушение, — ответил я. — Много дней носило меня по волнам на обломке судна, и лишь сегодня прибило к этому острову. Все утро я лежал на берегу, а когда пришел в сознание, едва нашел в себе силы добраться до маяка.
Жупен шагнул вперед, взял меня за руку и обнял за плечи.
— Входи, входи скорее! — воскликнул он. — Обопрись о меня, не бойся. Все обойдется. Пойдем со мной.
Он привел меня в свою комнату, на удивление захламленную старыми книгами, морскими картами и всевозможными навигационными приборами. Жупен не очень твердо держался на ногах, поэтому я старался не слишком сильно на него наваливаться, одновременно всем своими видом показывая, как я ослаб. Я даже прислонился к дверному косяку, словно не в силах был идти дальше.
Он подвел меня к небольшой койке, предложил прилечь и ушел, чтобы запереть дверь и приготовить обед.
Я снял сапоги и вновь их надел, посмотрев на свои грязные ноги. Человек, проведший несколько дней в море, не мог быть таким грязным, а мне совсем не хотелось, чтобы Жупен с первой минуты уличил меня во лжи. Я натянул на себя одеяло и с наслаждением откинулся на подушки.
Жупен вернулся довольно быстро. В руках он держал деревянный поднос с кружкой воды, кружкой пива, большим куском жареной говядины и половиной каравая. Локтем он спихнул с маленького столика какие-то бумаги и ногой пододвинул его к кровати. Поставив поднос на столик, он велел мне угощаться.
Я не заставил себя упрашивать. Я глотал пищу, почти не разжевывая, и ничего не мог с собой поделать. Я съел все до крошки и выпил обе кружки до дна.
Затем я понял, что смертельно устал. Увидев, что у меня смыкаются веки, Жупен понимающе кивнул и пожелал мне хорошо выспаться. Я заснул мгновенно.
Проснулся я глубокой ночью, чувствуя, что впервые за много недель отдохнул по-настоящему. Я встал, вернулся к входной двери и вышел на улицу. Было прохладно, и на кристально чистом небе горели, казалось, миллионы звезд. Огонь маяка на вершине башни то вспыхивал, то гас, бросая отсветы мне в спину. Я спустился к морю. Мне необходимо было привести себя в порядок, поэтому я выкупался (хоть вода и показалась мне ледяной), выстирал одежду и тщательно ее выжал. Примерно через час я вернулся на маяк, развесил одежду по спинкам стульев, чтобы высохла к утру, забрался под одеяло и заснул.
Наутро, когда я проснулся, Жупен давно был на ногах. Он приготовил обильный завтрак, с которым я расправился точно так же, как со вчерашним ужином. Одолжив бритву, зеркало и ножницы, я кое-как побрился и подстригся, а затем вновь отправился купаться, после чего надел чистую, просоленную морской водой одежду и почувствовал себя человеком.
Когда я вернулся на маяк, Жупен внимательно посмотрел на меня и проворчал:
— Что-то ты кажешься мне знакомым, парень. — Я пожал плечами, и он требовательно произнес: — Расскажи о кораблекрушении.
Я удовлетворил его просьбу. Чего только я не наплел! Какие ужасные подробности вспомнил! Вплоть до сломавшейся грот-мачты, с треском рухнувшей на палубу!
Он потрепал меня по плечу, налил рюмку виски, угостил сигарой и держал спичку, пока я прикуривал.
— Отдыхай спокойно и ни о чем не думай. Я свезу тебя на берег, когда захочешь, или посигналю какому-нибудь кораблю, если он окажется тебе знаком.
Я воспользовался его гостеприимством. Мне необходимо было остаться на острове хотя бы ненадолго. Жупен кормил меня, поил и даже подарил рубашку, принадлежавшую его другу, который утонул в море.
Я жил на маяке в течение трех месяцев и постепенно набирался сил. Я помогал Жупену, чем мог. Следил за маяком, убирал комнаты в доме (даже выкрасил две из них и заменил оконные переплеты). Очень часто мы вместе смотрели на море, в особенности если бушевал шторм.
Жупен абсолютно не интересовался политикой. Ему было безразлично, кто правит в Эмбере. По его мнению, все мы были разгильдяями. Он обслуживал маяк, вкусно ел, пил хорошее вино, составлял морские карты и плевать хотел на то, что происходило в городе. Он нравился мне все больше и больше, а так как я тоже неплохо разбирался в морских картах, мы проводили долгие вечера, внося в них исправления. Когда-то давно я совершил морское путешествие к северу от Эмбера и по памяти составил для Жупена новую карту, основанную на моих личных наблюдениях. Это доставило ему огромное удовольствие.
— Кори, — (так я ему представился), — мне бы хотелось когда-нибудь уйти в плавание вместе с тобой. Я сначала не понял, что ты был капитаном.
— Кто знает, что готовит нам будущее, — сказал я. — Ведь ты тоже когда-то был капитаном.
— Откуда ты знаешь?
Честно говоря, я об этом вспомнил, но не стал, естественно, болтать лишнего, а просто махнул рукой в сторону книг и навигационных приборов.
— Нетрудно догадаться, глядя на эту коллекцию. К тому же ты любишь составлять морские карты. И разговариваешь, как человек, привыкший командовать.
Он улыбнулся.
— Да. Ты прав. В течение ста лет я командовал кораблем. Но это было так давно… Давай выпьем.
Я сделал маленький глоток и отставил рюмку в сторону. За три месяца я прибавил в весе фунтов сорок и сейчас боялся, что Жупен меня узнает и, может быть, выдаст Эрику. Правда, мы сильно подружились, и я не думал, что он так поступит, но рисковать мне тоже не хотелось.
Очень часто, обслуживая маяк, я размышлял. Не пора ли мне покинуть остров? Пора, решил я, добавляя в лампу несколько капель жира. Пришло время отправиться в путь, на отражения.
Однажды, гуляя по берегу, я почувствовал давление на мозг, мягкое, вопросительное. В ту же секунду я замер, закрыл глаза и заставил себя ни о чем не думать. Минут через пять давление исчезло.
Я продолжил прогулку и неожиданно заметил, что хожу по ограниченному пространству, словно все еще нахожусь в камере. Я улыбнулся.
Кто-то достал из колоды мою карту и попытался со мной связаться. Эрик? Может, ему стало наконец известно, что я бежал, и он решил выяснить, где я нахожусь? Навряд ли. Я чувствовал, что он боится контактов со мной, после того как я подавил его волю. Тогда кто? Джулиан? Жерар? Каин? Кем бы он ни был, я знал, что мне удалось закрыться и моя судьба осталась ему не известна. Я не собирался поддерживать отношений со своими братьями и сестрами. Может быть, я не узнаю важных новостей и не получу дружеской помощи, но лучше остаться одному и в неведении, чем рисковать жизнью. Внезапно меня стал бить озноб. Я много думал в тот день и решил, что пришла пора трогаться в путь. Находясь так близко от Эмбера, я был слишком уязвим. Чувствовал я себя совсем неплохо, и отражения манили меня. Пребывание у Жупена внесло покой в мою душу. Тяжело будет расставаться с человеком, к которому я успел привязаться за эти три месяца. И все же однажды вечером, после традиционной партии в шахматы, я объявил ему о своем намерении покинуть остров.
Он налил виски, поднял рюмку и сказал:
— Счастливого пути, Корвин. Надеюсь, мы еще увидимся.
Я ни о чем не спросил, услышав свое настоящее имя, и он улыбнулся, понимая, что я оценил его тактичность.
— Ты хороший человек, Жупен, — сказал я. — И если мне удастся задуманное, я о тебе не забуду.
Он покачал головой.
— Мне ничего не нужно. Я люблю свою работу. Радуюсь, обслуживая этот дурацкий маяк. И если тебе удастся задуманное — нет, нет, ради бога, я не хочу знать, что именно, — заходи изредка на огонек, сыграть со мной партию в шахматы.
— Обязательно, — пообещал я.
— Можешь взять «Бабочку». (Так назывался его небольшой парусник).
— Спасибо.
— Прежде чем ты покинешь остров, — сказал он, — я советую тебе взять подзорную трубу, взобраться на башню и посмотреть на Гарнатскую долину.
— Зачем?
Он пожал плечами.
— Сам увидишь.
— Хорошо. Сделаю.
Потом мы пили виски и болтали о всяких пустяках и в конце концов стали устраиваться на ночлег. Мне будет недоставать старика Жупена. За исключением Рейна, он был единственным другом, которого я нашел по возвращении в Эмбер. Засыпая, я подумал о Гарнатской долине, пылавшей огнем четыре года назад. Что могло измениться за это время?
Мне снились оборотни и шабаш ведьм. Я спал, а над моей головой поднималась полная луна.
Я проснулся на рассвете. Жупен еще спал, и я обрадовался, потому что не люблю долгих прощаний. К тому же вчера у меня возникло предчувствие, что я вижу его последний раз в жизни.
Прихватив с собой подзорную трубу, я взобрался на башню, подошел к окну небольшой комнаты и стал смотреть на долину.
Над лесом висел туман. Это был холодный, серый туман, казалось, прилипший к верхушкам низкорослых черных деревьев. Корявые ветви переплелись вместе, словно пальцы паралитика. Среди них сновали черные тени, напоминающие очертаниями летучих мышей.
Чья-то злая воля чувствовалась в великом лесу, и внезапно я понял, чья именно. Это была моя злая воля.
Своим проклятьем я переродил Гарнатскую долину, сделал ее символом ненависти к Эрику и всем тем, кто не воспротивился исполнению его зверского приговора. Мне стало неприятно, хотя я знал, что вижу часть самого себя.
Я открыл новый путь в реальный мир. Гарнатский лес стал тропинкой сквозь мрачные и суровые отражения, по которым шествовало зло. Я вспомнил, что Рейн говорил мне о загадочных существах, беспокоивших Эрика. Хорошо, конечно, если борьба с ними займет все его свободное время. Но, складывая подзорную трубу, я никак не мог отделаться от ощущения, что поступил неправильно. Правда, произнося проклятье, я не знал еще, что когда-нибудь увижу солнечный свет. Но сейчас зрение ко мне вернулось, и я понял, что выпустил из бутылки джинна, которого нелегко будет загнать обратно. Даже невооруженным глазом были видны какие-то странные силуэты, двигавшиеся в этом лесу. Я сделал то, чего никогда не делал со времен правления Оберона: открыл путь в Эмбер. Путь для темных сил. Придет день, когда король Эмбера (кто бы им ни был) должен будет закрыть этот путь. Я вновь посмотрел на Гарнатскую долину: символ моей боли, моего гнева, моей ненависти. Если когда-нибудь я выиграю битву за Эмбер, мне придется исправить свою оши