– перебила ее Сандра.
– Я это знаю, но, что бы я сделала, я бы просто подыскала…
Открылась вращающаяся дверь из столовой, и на кухню вошла Бука Танненбаум, хозяйка дома. Это была маленькая девушка двадцати пяти лет почти без бедер, с неухоженными, бесцветными, секущимися волосами, заправленными за уши, очень большие. Она была в джинсах до колен, черной водолазке, носках и мокасинах. Не считая шутовского имени, не считая ее общей некрасивости, она была – в отношении моментально запоминающихся, не в меру проницательных лиц малых габаритов – девушкой поразительной и конкретной. Она подошла прямиком к холодильнику и открыла его. Уставившись внутрь, расставив ноги и уперев руки в колени, она насвистывала что-то через зубы, немелодично, но в такт небрежным маятниковыми колебаниями ее пятой точки. Сандра и миссис Снелл сидели молча. Миссис Снелл неспешно затушила сигарету.
– Сандра…
– Да, мэм? – Сандра взглянула с тревогой за шляпу миссис Снелл.
– Соленых огурчиков не осталось? Хочу ему огурчик отнести.
– Он их поел, – ответила Сандра рассудительно. – Поел их вчера перед сном. Их всего два оставалось.
– А-а. Что ж, куплю еще, когда пойду на станцию. Подумала, может, смогу выманить его из этой лодки, – Бука закрыла дверцу холодильника и подошла к окну, посмотреть на озеро. – Еще что-нибудь нам нужно? – спросила она от окна.
– Только хлеб.
– Я оставила вам чек на столе в прихожей, миссис Снелл. Спасибо.
– Окей, – сказала миссис Снелл. – Я слышала, Лайонел вроде как пустился в бега.
Она хохотнула.
– Очень на то похоже, – сказала Бука и сунула руки в карманы.
– Хотя бы недалеко убежал, – сказала миссис Снелл и снова хохотнула.
Бука у окна чуть сменила позу, чтобы стоять не прямо спиной к двум женщинам за столом.
– Недалеко, – сказала она и отвела волосы за ухо, а затем добавила для сведения: – Он регулярно выходит на дорогу с двух лет. Но не слишком упорствует. Думаю, самое дальнее, докуда он дошел – в городе, во всяком случае – это до променада в Центральном парке. Всего в паре кварталов от дома. А самое недальнее – или ближнее – это до парадной двери нашего дома. Замешкался, прощаясь с отцом.
Обе женщины за столом рассмеялись.
– Променад – это где все на коньках катаются в Нью-Йорке, – пояснила Сандра, сама любезность, миссис Снелл. – Детвора и вообще.
– А! – сказала миссис Снелл.
– Ему было всего три. В прошлом году, – сказала Бука, вынимая пачку сигарет и картонку спичек из переднего кармана джинсов. Пока она закуривала, две другие женщины увлеченно следили за ней. – Большой переполох. Мы бросили на его поиски все отделение полиции.
– Нашли? – сказала миссис Снелл.
– Еще бы не нашли! – сказала Сандра пренебрежительно. – Сама как думаешь?
– Его нашли в четверть двенадцатого ночи, в середине… боже мой, февраля, что ли. Ни единого ребенка в парке. Одни жулики, небось, и бездомные дегенераты всех мастей. Он сидел на полу эстрады и катал взад-вперед мраморный шарик по трещине. Чуть не до смерти замерз и выглядел, как…
– Вот те на! – сказала миссис Снелл. – Как ему на ум пришло такое? В смысле, от чего он только убегал? (святые щи?:D)
Бука выпустила рваное колечко дыма в оконное стекло.
– Какой-то ребенок в парке в тот день обратился к нему с мутной дезинформацией: «От тебя воняет, мелкий». Во всяком случае, мы думаем, что дело в этом. Я не знаю, миссис Снелл. Это все как-то не укладывается у меня в голове.
– И давно он этим занимается? – спросила миссис Снелл. – В смысле, как давно он этим занимается?
– Ну, с двух с половиной лет, – сказала Бука с биографической точностью. – Скрывался под раковиной в подвале нашего многоквартирного дома. В прачечной. Наоми как-то там – его близкая подружка – сказала, у нее червяк в термосе. Во всяком случае, это все, что мы вытянули из него, – Бука вздохнула и отошла от окна со столбиком пепла на сигарете. Она направилась к сетчатой двери. – Попробую еще раз, – сказала она вместо прощания обеим женщинам.
Они рассмеялись.
– Милдред, – обратилась Сандра, все еще смеясь, к миссис Снелл, – ты пропустишь свой автобус, если не поторопишься.
Бука закрыла за собой сетчатую дверь.
Она стояла на лужайке перед домом, шедшей чуть под уклон, а в спину ей светило низкое, злое, предвечернее солнце. Ярдах в двухстах впереди сидел на кормовой банке отцовской шлюпки ее сын, Лайонел. Пришвартованная и без грот- и кливер-парусов, шлюпка покачивалась на воде под идеальным прямым углом от дальнего конца пирса. Примерно в пятидесяти футах за ней плавали днищем вверх потерянные или брошенные водные лыжи, но прогулочных лодок на озере было не видно; только за кормой виднелся окружной катер, шедший к пиявочной пристани. Бука обнаружила, что удерживать Лайонела в фокусе до жути трудно. Солнце, хоть и не слишком жаркое, так сверкало, что любой отдаленный объект – будь то мальчик или лодка – казался почти таким же расплывчатым и преломляющимся, как и палка в воде. Через пару минут Бука перестала вглядываться. Забычковав по-армейски сигарету, она направилась к пирсу.
Был октябрь, и доски пирса уже не шибали ее по лицу отраженным жаром. Она шла, насвистывая сквозь зубы «Детку из Кентукки». Дойдя до конца пирса, она уселась на корточки с правого края, хрустнув коленями, и посмотрела на Лайонела. Она могла бы достать его рукой. Он не поднял взгляда.
– Эй, на шлюпке, – сказала Бука. – Друг. Пират. Грязный пес. Я вернулась.
Все еще не поднимая взгляда, Лайонел вдруг услышал призыв продемонстрировать свои мореходные способности. Он крутанул кормовой румпель вправо, затем тут же дернул его обратно к себе. При этом не сводил взгляда с палубы лодки.
– Это я, – сказала Бука. – Вице-адмирал Танненбаум. Урожденная Гласс. Пришла осмотреть стермафоры.
Последовал ответ.
– Ты не адмирал. Ты дама, – сказал Лайонел. Почти в каждом предложении у него прерывалось дыхание, так что часто его ударные слова не озвончались, а оглушались. Бука не только вслушивалась в его голос, она его словно наблюдала.
– Кто это тебе сказал? Кто тебе сказал, что я не адмирал?
Лайонел ответил, но неслышно.
– Кто? – сказала Бука.
– Папа.
По-прежнему сидя на корточках, Бука свесила левую руку между коленей, коснувшись досок пирса для равновесия.
– Твой папа славный малый, – сказала она, – но он наверно самая отъявленная сухопутная крыса, какую я только знаю. Это совершенно верно, что на суше я дама – это правда. Но мое подлинное призвание – первое, последнее и неизменное – это бороздить…
– Ты не адмирал, – сказал Лайонел.
– Прошу прощения?
– Ты не адмирал. Ты все время дама.
Ненадолго повисло молчание. Лайонел тем временем снова поменял курс своего судна, ухватившись за румпель двумя руками. Он был в шортах цвета хаки и чистой белой футболке с переводной картинкой Страуса Джерома на груди, играющего на скрипке. Лайонел прилично загорел, а его волосы, цветом и видом почти такие же, как у матери, выгорели на макушке от солнца.
– Много кто думает, что я не адмирал, – сказала Бука, глядя на него. – Просто потому, что я не треплюсь все время об этом, – удерживая равновесие, она достала сигарету и спички из переднего кармана джинсов. – Мне мало с кем охота обсуждать мое звание. Особенно с маленькими мальчиками, которые на меня даже не смотрят, когда я с ними разговариваю. Меня бы поперли с клятой службы.
Не зажегши сигареты, она вдруг встала на ноги и, стоя необычайно прямо, сложила колечко двумя пальцами правой руки, поднесла ко рту и – в духе казу[30] – пропела что-то вроде зари. Лайонел тут же поднял взгляд. По всей вероятности, он понимал, что позывной липовый, но все равно разволновался; даже рот открыл. Бука повторила позывной – причудливый гибрид отбоя и побудки – трижды к ряду. И церемонно отсалютовала другому берегу. Затем она снова уселась на корточки на краю пирса с явным сожалением, словно тронутая до глубины души этой доблестной военно-морской традицией, закрытой для гражданских и маленьких мальчиков. На миг она устремила взгляд на низкий горизонт озера, а затем словно вспомнила, что она здесь не совсем одна. Бука горделиво взглянула на Лайонела, сидевшего с открытым ртом.
– Это секретный позывной, который можно слышать только адмиралам, – она закурила сигарету и задула спичку, выпустив театрально-тонкую длинную струйку дыма. – Если кто-нибудь узнает, что я дала тебе услышать этот позывной…
Она покачала головой. И снова устремила свой глазной секстант на горизонт.
– Сделай еще раз.
– Исключено.
– Почему?
Бука пожала плечами.
– Слишком много кругом младших офицеров, кроме прочего, – она сменила позу, усевшись по-индейски. Подтянула носки. – Но я тебе скажу, что я сделаю, – сказала она, как бы невзначай. – Если ты мне скажешь, почему ты убегаешь, я пропою тебе все секретные позывные, какие знаю. Хорошо?
Лайонел немедленно снова уставился на палубу.
– Нет, – сказал он.
– Почему нет?
– Потому.
– Почему потому?
– Потому что не хочу, – сказал Лайонел, дернув румпель для убедительности.
Бука прикрыла рукой правую сторону лица от злого солнца.
– Ты мне говорил, что завязал с побегами, – сказал она. – У нас был разговор об этом, и ты сказал мне, что завязал. Ты мне обещал.
Лайонел что-то ответил, но неразборчиво.
– Что? – сказала Бука.
– Я не обещал.
– А вот и обещал. Еще как обещал.
Лайонел снова стал крутить румпель.
– Если ты адмирал, – сказал он, – где твой флот?
– Мой флот. Я рада, что ты спросил об этом, – сказала Бука и попробовала спуститься в шлюпку.
– Вылазь! – приказал Лайонел, но не потерял самообладания и не поднял взгляда. – Сюда никому нельзя.
– Никому? – Бука уже поставила одну ногу на нос шлюпки. Но послушно подняла ее на пирс. – Совсем никому? – спросила она, усевшись по-индейски. – Почему?