Николсон кивнул.
– Правда? – сказал он. – Вы так могли?
– Да, – сказал Тедди. – Это было на пленке… Или, может, это на той, что я записал в прошлом апреле. Я не уверен.
Николсон снова достал сигареты, не сводя глаз с Тедди.
– А как выходят за пределы конечных измерений? – спросил он и хохотнул. – То есть, если начать с самых основ, брусок дерева, к примеру, это брусок дерева. Он имеет длину, ширину…
– Не имеет. Вот здесь вы ошибаетесь, – сказал Тедди. – Все просто думают, что вещи где-то кончаются. Это не так. Это я и пытался сказать профессору Питу, – он поерзал на месте, вынул скомканный носовой платок— серую матерчатую массу – и высморкался. – Почему кажется, что вещи где-то кончаются, это потому, что большинство людей только так умеют смотреть на вещи, – сказал он. – Но это ничего не значит, – он убрал платок и посмотрел на Николсона. – Поднимите, пожалуйста, на секунду руку, – попросил он.
– Мою руку? Зачем?
– Просто сделайте это. На секунду сделайте.
Николсон приподнял предплечье на дюйм-другой над подлокотником.
– Эту? – спросил он.
Тедди кивнул.
– Как вы это назовете? – спросил он.
– Что вы хотите сказать? Это моя рука. Это рука.
– Откуда вы это знаете? – спросил Тедди. – Вы знаете, что это называется рукой, но откуда вы знаете, что это она и есть? Где у вас доказательство, что это рука?
Николсон достал сигарету из пачки и закурил.
– Откровенно говоря, я считаю, это попахивает наихудшей софистикой, – сказал он, выдыхая дым. – Это рука, господи боже, потому что это рука. Прежде всего, ей нужно название, чтобы выделять ее среди других объектов. То есть, нельзя же просто…
– Вы просто включили логику, – сказал ему Тедди бесстрастно.
– Я просто что? – спросил Николсон донельзя вежливым тоном.
– Включили логику. Вы просто даете мне обычный разумный ответ, – сказал Тедди. – Я пытался вам помочь. Вы спросили меня, как я выхожу за пределы конечных измерений, когда мне хочется. Я определенно не включаю логику при этом. От логики нужно избавиться в первую очередь.
Николсон снял пальцами с языка невидимую табачинку.
– Знаете Адама? – спросил его Тедди.
– Кого знаю?
– Адама. Из Библии.
Николсон улыбнулся.
– Лично не знаком, – сказал он сухо.
Тедди чуть помолчал.
– Не сердитесь на меня, – сказал он. – Вы задали мне вопрос, и я…
– Я не сержусь на вас, господи боже.
– Окей, – сказал Тедди. Он сидел, откинувшись на спинку, но голову повернул к Николсону. – Знаете это яблоко, которое съел Адам в Эдемском саду, как в Библии сказано? – спросил он. – Знаете, что было в этом яблоке? Логика. Логика и интеллектуальщина. Вот и все, что там было. Поэтому – к чему я и веду – что вам нужно, это изрыгнуть его, если хотите увидеть вещи такими, какие они есть. То есть, если вы его изрыгнете, тогда у вас не будет проблем с деревянными брусками и прочим. Вы перестанете видеть, как все постоянно заканчивается. И поймете, что такое на самом деле ваша рука, если вам интересно. Понимаете, о чем я? Следите за ходом мысли?
– Я слежу, – сказал Николсон, довольно поспешно.
– Проблема в том, – сказал Тедди, – что большинство людей не хотят видеть вещи такими, какие они есть. Они даже не хотят перестать все время рождаться и умирать. Они просто хотят себе все время новые тела вместо того, чтобы перестать и остаться с Богом, где по-настоящему хорошо, – сказал он раздумчиво. – Никогда не видел столько яблочных обжор, – сказал он. И покачал головой.
В этот момент перед Тедди и Николсоном остановился стюард в белом халате, совершавший обход палубы, и спросил их, не желают ли они утреннего бульона. Николсон ничего ему не ответил. А Тедди сказал:
– Нет, спасибо.
И стюард пошел дальше.
– Если вам не хочется, вы не обязаны это обсуждать, – сказал Николсон довольно бесцеремонно. И стряхнул пепел с сигареты. – Но это правда или нет, что вы сообщили всей исследовательской группе Лейдеккера – Уолтону, Питу, Ларсену, Сэмюэлсу и прочим, – когда, где и как они, в итоге, умрут? Это правда или нет? Вы не обязаны обсуждать это, если не хотите, но по Бостону расходятся слухи…
– Нет, это не правда, – сказал Тедди с нажимом. – Я назвал им места и времена, когда им нужно быть очень-очень осторожными. И подсказал им определенные вещи, которые им стоило бы сделать… Но ничего подобного я не говорил. Я не говорил, что с ними что-то обязательно случится, в этом смысле, – он снова достал платок и высморкался. Николсон ждал, глядя на него. – И профессору Питу я ничего подобного не говорил. Во-первых, его не было с теми, кто дурачился и забрасывал меня вопросами. То есть, все, что я сказал профессору Питу, это что ему не следует больше преподавать после января – вот и все, что я ему сказал, – Тедди откинулся и немного помолчал. – Все эти другие профессора, они практически вынудили меня сказать им все это. Мы уже закончили интервью и записали эту пленку, и было довольно поздно, а они все сидели и курили, и наперебой острили.
– Но вы не говорили Уолтону или Ларсену, к примеру, когда или где или как их, в итоге, настигнет смерть? – не унимался Николсон.
– Нет. Не говорил, – сказал Тедди твердо. – Я бы вообще им не сказал ничего такого, но они все время твердили об этом. Профессор Уолтон как бы начал это. Он сказал, что ему бы на самом деле хотелось знать, когда он умрет, потому что тогда бы он понял, какой работой ему нужно заниматься, а какой – не нужно, и как использовать это время наилучшим образом, и все такое. И тогда все стали так же говорить… Вот, я и рассказал им кое-что.
Николсон слушал молча.
– Но я не сказал им, когда именно их настигнет смерть. Это совершенно ложные слухи, – сказал Тедди. – Я мог бы им сказать, но понимал, что в глубине души они на самом деле не хотят этого знать. То есть, я понимал, что пусть они даже преподают религию и философию, и все такое, они все равно довольно-таки боятся смерти, – с минуту Тедди сидел молча. – Это так глупо, – сказал он. – Все что ты делаешь, это выбираешься нафиг из тела. Все делали это тысячи тысяч раз, елки-моталки. Просто потому, что они этого не помнят, не значит, что они этого не делали. Это так глупо.
– Возможно. Возможно, – сказал Николсон. – Но никуда не деться от логического факта, что, каким бы умным…
– Это так глупо, – повторил Тедди. – Например, у меня занятие по плаванию минут через пять. Я могу подойти к бассейну, а там может не быть воды. Может, в этот день будут менять воду или вроде того. И что может случиться: я могу подойти к самому краю, просто посмотреть на дно, к примеру, а моя сестренка может подойти и как бы толкнуть меня. Я мог бы разбить череп и тут же умереть, – Тедди посмотрел на Николсона. – Такое может случиться, – сказал он. – Моей сестренке всего шесть, и она не слишком много жизней провела человеком, и я ей не очень нравлюсь. Ну да, такое может случиться. Но, что в этом такого трагического? То есть, чего тут бояться? Я просто сделаю, что должен сделать, вот и все, разве нет?
Николсон слегка фыркнул.
– С вашей точки зрения это, может, и не была бы трагедия, но это определенно было бы грустным событием для ваших мамы и папы, – сказал он. – Не думали об этом?
– Да, конечно, думал, – сказал Тедди. – Но это только потому, что у них для всего, что происходит, есть названия и чувства, – он сидел, засунув руки под себя, затем вынул их, положил на подлокотники и взглянул на Николсона. – Знаете Свена? Того, кто смотрит за спортзалом? – спросил он и подождал, пока Николсон кивнет. – Что ж, если бы Свену снилось сегодня, что его собака умерла, он бы очень-очень плохо спал, потому что очень привязан к этой собаке. Но, когда бы он проснулся утром, все было бы в порядке. Он бы понял, что это только сон.
Николсон кивнул.
– И в чем именно смысл?
– Смысл в том, что, если бы собака умерла на самом деле, все было бы точно так же. Только, он бы этого не понял. То есть, не проснулся бы до тех пор, пока сам не умер.
Николсон с отстраненным видом медленно и старательно массировал себе загривок правой рукой. Его левая рука, неподвижно лежавшая на подлокотнике, с новой, незажженной сигаретой между пальцев, выглядела непривычно белой и неживой в ярком солнечном свете.
Тедди внезапно встал.
– Боюсь, мне уже на самом деле пора идти, – сказал он, затем неуверенно присел на подставку для ног, лицом к Николсону, и заправил футболку. – У меня осталось, наверно, минуты полторы, чтобы успеть на занятие по плаванию, – сказал он. – Это на самой нижней палубе Е.
– Можно спросить, почему вы сказали профессору Питу, что ему нужно оставить преподавание после первого января? – сказал Николсон довольно резко. – Я знаю Боба Пита. Поэтому и спрашиваю.
Тедди подтянул ремень из аллигатора.
– Только потому, что он весьма духовен, а преподает сейчас много такого, что не очень идет ему на пользу, если он хочет достигнуть настоящего духовного развития. Это его слишком мотивирует. Ему пора выбросить все из головы вместо того, чтобы еще больше туда запихивать. Он сможет избавиться за одну эту жизнь от большей части яблока, если захочет. Он так хорошо медитирует, – Тедди встал. – Я уже лучше пойду. Не хочу слишком опаздывать.
Николсон поднял взгляд на него и смотрел, не желая отпускать.
– Что бы вы сделали, если бы могли изменить систему образования? – спросил он расплывчато. – Никогда не думали об этом?
– Мне, правда, пора идти, – сказал Тедди.
– Просто ответьте на один этот вопрос, – сказал Николсон. – Образование, вообще-то, мой конек – я его преподаю. Поэтому и спрашиваю.
– Ну… я не слишком уверен, что бы я сделал, – сказал Тедди. – В чем я вполне уверен, это что начал бы не с того, с чего обычно начинают в школах, – он сложил руки и коротко задумался. – Думаю, я бы сперва просто собрал вместе всех детей и показал им, как медитировать. Попробовал бы показать им, как понять, кто они