Он развернул меня к себе лицом, подул на мои прикрытые веки и отодвинулся на шаг:
– Милая…
Когда Агилар провел своей рукой по моей груди, у меня подкосились ноги. Причем он ничего особенного вроде и не делал – просто стоял напротив и пристально смотрел, пока его рука плавно двигалась по моему телу.
– Сегилим…
Энергия страстного, безумного желания фонтанировала та-ак… все вокруг пропиталось этим золотисто-алым маревом. И если раньше я от Агилара ее получала ощутимо, то теперь – безумно много, целый океан! Захлебнуться можно.
– Нафасим…
Яркое, сильное, какое-то необычное чувство в груди мужчины, стоящего напротив, разгоралось, действуя на меня почище любого афродизиака или наркотика.
– Исталган…
Я видела по зрачкам, что у него тоже кружится голова. Замечала слегка дрожащие пальцы, сжатые мучительным пароксизмом дикого желания губы, напряженные скулы… Другой бы уже со стоном вколачивался в податливое женское тело. Но не Агилар.
Этот мужчина был силен, очень силен. Единственный из всех, способный соперничать со мной. Даже умирая от скручивающего все тело сильнейшего желания, он продолжал властно играть с жертвой, не то дисциплинируя себя, не то наказывая. Действительно силен.
И уже полностью мой раб, хотя до сих пор сам себе так и не признался.
Он достал с пола запечатанный кувшинчик и плеснул в крошечную фарфоровую пиалу знакомой розовой жидкости:
– Пей!
– Нет. Мне не нужно быть одурманенной, чтобы желать тебя. И тебе не нужно.
Агилар молча перелил сладкий дурман обратно.
– Хорошо. – Улыбнулся опасной для женских сердец улыбкой. – Поиграем?
Ну что ж, играть так играть. Я облизнула язычком пересохшие губы и на полшага приблизилась к одомашненному хищнику.
Мужественность этого человека вызывала прямо-таки наркотическую зависимость. Я втайне улыбнулась: ты мой, воин, давно мой! Со всеми потрохами. До кончиков ногтей мой. И я докажу тебе это!
И опять невесомое поглаживание подушечками пальцев вдоль позвоночника с заходом на бедра. Ниже, ниже… Звучный стон, полный страдания, совмещенного с удовольствием.
Опять мои руки поднялись выше. Тело невольно подается за моими пальцами, кожа, реагируя, движется под ними, словно пугливый конь под рукой хозяина.
Дыхание Агилара звучит часто и отрывисто, он прикусывает губу, но хриплый стон все равно рвется наружу:
– Амариллис!
Вскоре мы уже не держались на ногах, но, подстрекаемые собственной гордыней, даже опустившись на колени, соревновались – кто сдастся первый.
Первым сдался – кто б сомневался! – Агилар. Не выдержал моей ласковой пытки, когда невесомые пальчики почти неощутимо ласкали его бедра, временами шаловливо забираясь еще кое-куда.
Чтобы избежать морального поражения, мужчина привлек мое лицо для поцелуя, но не выдержал и простонал в губы мое имя, каменея всем телом. Я проказливо отстранилась, и тогда в Агиларе победила властность. Он скрутил меня, бережно укладывая на спину:
– Шалунья! – И взялся за меня уже всерьез.
Я усмехалась, подставляя лицо последним лучам вечерней зари и лелея кожу светом нарождающихся далеких звезд: глупый!
Ветер смеялся над нами вместе со мной. Ему вторили озеро и сад. Перешептывались туманы. Орали сверчки и цикады. Мягко шумел камыш.
Пусть доказывает. Пока это мне в радость и на пользу, пусть доказывает, что он главный в постели, хозяин горы, самый-самый и кто-нибудь еще. Пусть.
Его глаза умоляют о любви. Его сердце говорит за него. Тело предало тебя, Агилар, разве ты не слышишь?! Оно плавится от глубинной нежности к презренной рабыне. Отдавая мне себя, ты растворяешься во мне. Я – огонь, чистейшее перворожденное пламя. Разве не говорила тебе в детстве мама не играть с огнем? Вот и доигрался. Сгорел вчистую.
Агилар не слышал моих чувств, не внимал моим мыслям. Неспособный распознать шепот звезд, понять голос ветра и разглядеть беззлобные подначки коренастых яблонь и умирающих от старости цветущих абрикосов, он, как слепой с чуткими пальцами, пытался научиться играть на мне, будто на музыкальном инструменте, чтобы создать прекрасную мелодию. МЫ пытались. Вслепую, на ощупь, интуитивно.
Мой партнер брал и давал, давал и брал, требуя все больше страсти, покорности, возвращая все больше ласки и мучительно нуждаясь в подтверждении своих чувств, смертельно боясь невзаимности, внутренне ужасаясь возможному обману; тому, что я могу любить его не из естественного чувства или потребности, а по приказу, будучи рабыней, вещью.
Он не говорил мне ничего, но эта жажда светилась в его глазах, уродовала его лицо, мучила болью сердце. Мой партнер отчаянно хотел завоевать мою любовь, но давал то, что мог и привык, то есть тело. Человек – воистину странное животное!
Я тоже давала ему свое тело, уверенно и расчетливо. Меня не царапало стремление неведомого, я не лезла ни к кому в душу – тем более к Агилару. Но его поведение было для меня внове и довольно интересно. Интересен сам способ завоевания любви. По большому счету его позицию я воспринимала благосклонно, как мне подходящую.
В конце концов, ЕДЫ И СЕКСА МНОГО НЕ БЫВАЕТ! А в моем случае это одно и то же.
Сумасшедший! Я еле вырвалась, сгорая от стыда, когда Агилар чуть было не впустил к нам в беседку служанку и евнуха с подносами еды. Не то чтобы мне было на самом деле особенно стыдно, но очень уж фонили этим самым стыдом и смущением наши прислужники. Видимо, и мне как-то передалось.
А сексуальная мощь и сила Агилара впихивалась в меня почти насильно, она просачивалась через все поры, брала приступом, как лавина, сель, камнепад. И для победы, для морального порабощения своей нынешней любовницы мой партнер согласно выработанной привычке делал все – ВСЕ! – не понимая, что это невозможно в принципе.
Невозможно привязать меня ни ласками, ни сексом, ни подарками. Даже щедрой порцией энергии похоти, хотя она у него очень вкусная. Наверное, я просто по натуре очень свободная. Или слишком независимая. Или просто… другая.
Заснули мы на рассвете, разморенные и уставшие, словно рабы на галерах, буквально изможденные обоюдным голодом. С одной стороны – сытые и довольные, с другой – до конца так и не удовлетворенные. Потому что мы оба не хотели уступать ни на шаг. Потому что сильные толчки внутри не заменяют сильных движений сердца и души, а сладкие крики оргазма – мягкой преданности и уюта настоящего женского чувства.
Возможно, мы оба вообще на них не способны, на истинные чувства. Только я это понимаю, а вот мой пламенный любовник, жаркий мужчина – нет. Смешно и грустно. Вроде бы умный и сильный, а считает всех дураками – хочет дать медный грош, а купить на него золотой…
Но об этом я подумаю потом, а пока время ласк и исступленных стонов. Время доверия, пусть и ограниченного парой-тройкой дней и территориально – домиком для отдыха и беседкой. Озером и ста локтями земли вокруг него. Все равно это что-то. Все равно это много.
Утром и днем мы купались, ели, спали, отдыхали и резвились, как дети. Играли в прятки, скакали на лошадях – Агилар взялся учить меня ездить верхом. Вечер и ночь – особенное время. Время войны и страсти. Время священного единения.
Но потом праздник пиршества тела и единения душ закончился, и нам пришлось возвращаться обратно, в этот загон для обездоленных женщин и царство мужского эго. И мы поехали обратно…
Глава 21
Хочешь ненависти? Поковыряй любовь!
– Скажи, что ты любишь меня! – потребовал Агилар наутро следующего дня после возвращения. Он зажал в своих ладонях мое лицо, требовательно заглядывая в глаза. – Скажи, что ты чувствуешь то же, что и я!
Я молчала, не отводя взгляда.
Что я могла сказать? Что такое любовь? Что подразумевают люди, говоря друг другу «люблю»? Что нужно испытывать при этом? Страсть? Да, я испытывала к нему страсть. Желание? И это тоже. Я желала этого мужчину до самых кончиков пальцев. Невозможность жить без него? Но я могу. Тогда что есть такое – эта любовь?
– Скажи мне, сегилим! – настаивал Агилар, начиная приходить в неистовство. – Неужели тебе все равно?
Я все так же молчала, не зная, что сказать в ответ. Любое слово было бы ложью.
– Значит, так? – прорычал он, хватая меня за волосы и спихивая с постели. – Пошла вон! Убирайся!
Все так же молча я встала и потянулась к кафтану под его яростным взглядом.
Агилар вскочил, отшвырнул меня к стене, разрывая тонкую ткань на лоскутки. Я снова встала на ноги.
– Танцуй! – приказал он, раздувая ноздри. – Ублажи своего господина, ничтожная рабыня.
– Ничтожную рабыню не научили танцевать, – возразила я, не опуская ресниц и не падая на колени. – Найди себе другую игрушку.
Агилар кинул на меня бешеный взгляд. Подошел, намотал на руку волосы и потащил к кровати. Там приковал за ошейник к цепи, вделанной в одну из колонн в изголовье, и как был, обнаженный, направился к двери.
– Приведите ко мне Гюзель! – приказал он страже за дверью. – Быстро!
Вернулся ко мне. Заставил встать на колени, регулируя длину цепи, и пригрозил:
– Опустишь глаза – прикажу утопить в нужнике твою юродивую и продам рыжую в караван-сарай! Поняла, рабыня?
– Поняла, – шевельнула я онемевшими губами.
– Не слышу! – тряхнул он меня. – Почему не говоришь «господин»?
Я сжала зубы, понимая, что не смогу выдавить из себя это слово. Не смогу признать его господином даже ради спасения своей жизни. Что-то внутри меня стояло насмерть, противясь этому. Что-то, ради чего я пожертвовала очень многим, хотя и не помню этого…
«Тук-тук-тук!» – бешено заколотилось сердце. Мне показалось, Агилар сейчас меня ударит. Ударит, чтобы причинить такую же боль, которую испытывал сам. Боль разбитого сердца. Муку израненной отказом души.
В дверь проскользнула Гюзель, которую я знала как «голубую». На этот раз девушка была разодета в изумрудно-золотое и увешана с головы до ног побрякушками.