Нежно звякнули массивные серьги, когда она упала на колени, утыкаясь лбом в пол:
– Что прикажет господин моего сердца?
Агилар сжал мой подбородок, прошипев:
– Помни! Смотреть, не отводя взгляда, рабыня! – И отпустил, отойдя к кровати.
Улегся в небрежной позе на ложе и приказал Гюзели:
– Танцуй! Покажи, как нужно ублажать своего господина!
Девушка резво вскочила и задвигалась в танце, эротично изгибаясь и подпевая себе приятным голосом. Полетели во все стороны многочисленные предметы одежды, усеивая пол и постепенно обнажая гибкое смуглое тело.
Звенели крошечные колокольцы на ногах, бубенцы на ожерельях и браслетах. Горело мое лицо от незаслуженной обиды и унижения.
Танец был красив и весьма искусен, должен был возбуждать желание. Но Агилар смотрел вовсе не на танцовщицу, он не отрывал взгляд от меня. Тяжелый давящий взгляд, не хуже каменной плиты.
Гюзель закончила танцевать. Приблизившись к ложу, она встала на колени и поползла к господину, предлагая утолить страсть своим телом и демонстрируя полную покорность. То, чего он никак не мог дождаться от меня.
И он взял ее. Взял у меня на глазах, резко входя в податливое тело и не отрывая пристального взгляда от моего лица. Выискивая в моих глазах нечто такое, что заставило бы его остановиться.
Я молча смотрела.
Не было предварительных ласк, поцелуев, жаркого полуночного шепота, страстного единения не только тел, но и душ. Был жесткий секс, простое удовлетворение похоти. Еще – наказание непокорной рабыни, которую заставили смотреть. Но в первую очередь – мучительно-утонченное и безжалостное наказание самого себя.
Агилар еще не понимал, что сейчас карает себя гораздо больнее и глубже, предавая то, что ярким цветком расцвело в его сердце. Погребая под слоем зловонной грязи все хорошее, что между нами было и чего уже никогда не будет.
Потому что он не простит, а я не забуду.
И впервые в своей сознательной жизни, по крайней мере той, что помню, я не взяла предложенный корм. Яростно оттолкнула эту липкую, багрово-серую муть, пренебрежительно отвергла. Отбросила, не желая принимать горькую милость и питаться чужой болью. Уже чужой… И моей…
Даже умирая с голоду, я в рот не возьму подобную дрянь!
Я наблюдала, как отраженная волна нечистой энергии настигла любовников и врезалась в их тела, доставая до глубины души, перемалывая светлые чувства, вытаскивая наружу все уродливое, низкое и животное. Калеча тончайшие слои ауры. Показывая внутреннюю порочную суть происходящего. Добираясь до самых закоулков. Выявляя то, что до того покоилось под спудом условностей.
Они отпрянули друг от друга, словно ошпаренные коты. Будто внезапно увидели себя моими глазами. Через призму моего жгучего отвращения и неприязни. Через то, что поднимало голову и вставало между нами. Загораживало наши души. Агилар узрел себя с противоположной стороны разрушенного моста, который развел нас по краям бездонной пропасти.
Я больше не вожделела его. Не хотела ни как мужчину, ни как способ насыщения. Отвергнув энергию, сотворенную им, я выкинула его из себя, уничтожив зависимость.
Все же я была права. Люди могут делать больно, не думая о последствиях. Они разрушают целые города за один только призрак поманившей власти, в своей низости готовы убить друг друга за ломаную медную монету. Бескрылые двуногие существа легко лгут и предают.
Агилар оттолкнул девушку, загораживаясь ладонью. Потом потер лицо, как будто стирая паутину нечистоты, налипшую сверху. Приказал наложнице:
– Уйди. Тебя одарят.
Гюзель гибкой змейкой соскользнула с постели, быстро собрала свою одежду и украшения. Накинула на себя сверху кафтан и, низко склонившись, попятилась к выходу, подарив мне на прощанье непонятный взгляд, полный странной смеси ненависти, сочувствия и понимания.
Еле слышно стукнули створки, оставляя нас вдвоем. Втроем. Третьим здесь поселилось одиночество. Оно стучалось в нас, ища лазейки, не понимая, что двери наших душ сейчас распахнуты настежь.
– Амариллис, – тихо позвал Агилар. – Ты когда-нибудь сможешь это забыть?
– Нет, – разжала я губы.
Снова воцарилось молчание.
– Что ты хочешь? – нарушил он его спустя какое-то время. – Скажи мне, чего ты хочешь? И я сделаю для тебя все.
– То, что хочу, – спокойно сказала я, без малейших усилий выдергивая цепь из стены и вставая с колен, – я сделаю сама. Я ухожу. – И направилась к выходу, не обращая внимания на свою наготу. Сейчас мои одежды заменяли горечь и одиночество. В них можно завернуться гораздо плотнее, нежели в любую ткань, созданную человеческими руками.
Я только приоткрыла свое сердце и получила столько, что не унести. Что было бы, если бы я распахнула до конца, полностью? Сломалась бы под грузом ожесточения и невыносимой горечи?
Теперь я знаю, что такое любовь! Это в первую очередь уважение. Любить можно кошку, птичку, кисть винограда, персик, одежду, стол, кровать, оружие. Уважать можно только человека. Любовь без уважения превращает партнера в домашнего любимца. В скота. Да, я была на положении рабыни, но не собиралась вставать на четвереньки и ластиться к карающей руке.
– Нет! – крикнул Агилар, срываясь с места и ловя меня около дверей в свои объятия. – Не уходи! Не оставляй меня!
Он медленно опустился передо мной на колени, прижавшись лицом к животу и крепко обнимая руками. Широкие плечи содрогались от сухих горловых спазмов.
Я стояла, вытянувшись в струну и глядя неживыми глазами на склоненную черноволосую голову. Все, что я испытывала, – отвращение. Да простит меня Творец, призывающий к милосердию. Но люди часто не слышат его зов или слышат слишком поздно.
– Я могу дать тебе многое, но ты ничего не просишь, – лихорадочно бормотал Агилар, цепляясь за меня руками. – Я готов положить к твоим ногам весь мир, но ты перешагнешь его и пойдешь дальше. Я отдал тебе свою любовь, но ты отвергла ее. Чего же ты хочешь, Амариллис?
– Уйти, – повторила я, брезгливо стараясь не касаться его.
Я больше не ощущала ту связь, которая позволяла мне быть сытой. Она исчезла, ушла. А то, что я чувствовала к этому мужчине, вызывало лишь тошноту, словно протухшая пища, как завонявший кусок червивого мяса.
– Нет!!! – прижал меня Агилар еще сильнее. – Нет, ты не можешь. Я не позволю тебе! Ты…
– Рабыня? – мягко спросила я, помогая закончить фразу. Грустно улыбнулась: – Я рабыня из-за ошейника, который ты на меня нацепил. Меня нашли в пустыне и насильно сделали несвободной. Но я могу разорвать эту полоску металла, уйти и не оглянуться. А кто ты? Ты свободен, и на тебе нет рабского металла. Но можешь ли ты уйти?
– Нет, – глухо отозвался Агилар, все крепче сжимая руки.
– Потому что нельзя уйти от себя, – договорила я. Пожала плечами и на шаг отступила, размыкая тесные удушливые объятия и отстраняясь. – То, что внутри, останется с тобой и на краю света.
– Чего ты хочешь, сегилим? – поднял он осунувшееся в одночасье лицо, лихорадочно блестя глазами. – Что я должен сделать? – Придвинулся и опять стиснул в объятиях.
– Ничего, – спокойно встретила я его взгляд. – Того, что уже сделано, вполне достаточно. Ты принес мне слова, оставив себе сердце. Я отвечаю тебе тем же. Я не люблю тебя, Агилар. И оставляю свое сердце себе. Ты можешь забрать его, только вырезав из моей груди. Принести тебе кинжал?
Во взгляде Агилара отчаяние сменилось ужасом.
– Но и мертвая я буду принадлежать не тебе, а Творцу, – закончила я. – Я никогда не покорюсь тебе и не признаю хозяином. Ты можешь угрожать мне жизнями близких мне людей, но это лишь добавит ненависти и отвращения. Отпусти меня…
– Нет! – Он снова притиснул меня к себе.
– Отпусти меня, – повторила я. – И, возможно, я когда-нибудь смогу вернуться.
В глазах цвета грозового неба мелькнула надежда, и сильные руки, чуть помедлив, разжались.
– Я сказала – «возможно», – подчеркнула, не желая давать несбыточную надежду, потому что сама не ведала своей судьбы.
Я шагнула к двери. Агилар поднялся на ноги и удержал меня, накинув сверху свой плащ, скрывая мою наготу.
– Вот видишь, – искривила я губы. – Ты даже сейчас раб условностей. Мне все равно, что кто-то увидит мое тело, когда ты вывернул наизнанку мою душу. А ты за этим телом не видишь души вовсе.
– Если я попробую увидеть, – тихо сказал он, – ты вернешься?
– Возможно, – повторила я, выходя. – Иногда, стремясь вперед, стоит возвращаться назад. – И ушла на свой матрас. Потому что ни одни даже самые лучшие покои не могли мне заменить тех женщин, у которых не было выбора, но которые жили вопреки всему. А рядом с ними выживу и я…
Глава 22
Люблю гостей. На большом расстоянии.
Меня разбудили страшный грохот и громкие матюки, заглушаемые еще более громким: «Тсс! Здесь дама!»
Я подняла тяжелую голову с твердой поверхности, продрала слипшиеся глаза и обнаружила, что спала на коленях у Максима Александровича.
– Доброе утро, – сообщил он мне, довольно улыбаясь, как будто кто-то сейчас не громил его дом.
– Я бы так не сказала! – разочаровала его я, сдвигая брови и прислушиваясь к доносящемуся шуму. – Если тут что-то и доброе, то только добро, которое мы уже никогда не увидим.
– Это пустяки! – беззаботно сообщил мне босс, заграбастывая расческу и начиная распутывать мою свалявшуюся за ночь гриву.
– Не надо, – отобрала я у него щетку. – Так страшнее будет. Слышали выражение: «Баба-яга в тылу врага»? Так это про меня.
– Я вот только стесняюсь спросить, – хохотнул Максим Александрович, с неохотой отпуская мои волосы, – чей тыл ты собираешься исследовать?
– Вы ошиблись, – фыркнула я, скрываясь за дверью ванной, прихватив стопку свежей одежды. – Я это буду не исследовать!
– А что? – проникновенно поинтересовался он, подходя к двери и дергая ручку.
– Заперто, – сообщила я, приводя себя в порядок. – И занято, если вы еще не проснулись.