ительный евнух вскочил и достаточно проворно для такой комплекции вымелся за дверь. Я проводила его взглядом и снова вернулась к своему барану:
– Слушай меня внимательно! Говорю четко и по словам. Я. Никогда. Не. Буду. Твоей. Женой. Дошло?
– Будешь, – возразил он, ничуть не смущенный моим протестом. – В этом вопросе у тебя нет права голоса.
– А в каком есть? – тут же поинтересовалась я своими мифическими правами.
– Можешь сменить занавески, ковры и выбрать прислужниц, – пожал плечами Агилар. – Остальное оставь мужчинам.
– Счас оставлю, – кивнула я, тоже начиная звереть от чужой глухоты. – И сменю.
Агилар усмехнулся и сложил руки на груди. Обычно это действовало на меня, как афродизиак, но сегодня у меня была ночь покаяния, совмещенного со строгим воздержанием. Точнее, покаяние будет у Агилара, воздержание – тоже!
Я схватила одну из подушек, в изобилии валяющихся по всему помещению, и разодрала ее пополам, не прилагая особых усилий. Вокруг меня закружились пух и перья.
– Я не согнусь пред твоей волей, – сообщила я, откидывая половинки и хватая следующую подушку. – Я так решила.
Агилар внимательно наблюдал за мной, готовый в любой момент вмешаться.
– Я не буду одной из многих! – С легким «крак» подушка погибла в моих руках (на полу появился сугроб из перьев). Я потянулась за кочергой и завязала ее в узел. – Я так хочу!
Мужчина сделал ко мне шаг, я отпрыгнула к окну и сорвала занавесь.
– И будет так, как я сказала! – Мое решение подтвердил сверзившийся со страшным грохотом карниз.
– Ты просто капризничаешь, – сделал типично мужской вывод Агилар. Снисходительно пожал плечами: – Это пройдет.
– Ага, – швырнула я одно из декоративных деревьев в этажерку, расколошматив в щепки и то и другое. Следующей погибла оконная решетка – я сваяла из нее художественное гнездо для крупной птицы – журавля или аиста. – Вместе с жизнью! – Крикнула во весь голос: – Хочешь жениться на трупе? Нет? А зря… Он всегда молчит! Правда, плохо пахнет… так же, как и твои интриги. Но это же сущие мелочи, о великий стратег, верно? Ты не согласен – заставь меня! Попробуй!
Тут через окно запрыгнул маленький длинноухий серый ослик с грустными глазами. И Веселый Дервиш, покачивающийся у него на спине, поведал нам:
Я видел мир, но пусто в памяти моей.
Я слышал, как в саду поет любимой соловей.
Наука без души – вода сквозь решето.
Что ты ни делай, от себя не убежит никто, никто, никто.
– Здравствуйте! – обрадовалась я ему как родному. – Вы не могли бы объяснить этому тупоголовому архару мою точку зрения с мужской точки зрения, но так, чтобы она не противоречила женской точке зрения, потому что моя женская логика сдохла от тяжелого труда, так и не раскопав в этом мавзолее мужского самолюбования хоть малейший намек на проблеск понимания моей точки зрения!
– Не могу, девушка с глазами цвета амариллиса, – сокрушенно ответил старик. – Вы сами мостите свою дорогу и сами идете по ней. Сейчас вы пишете не только историю своих отношений, но историю вашего мира.
– А можно, прежде чем писать… – хмыкнула я, в расстройстве кроша пальцами бронзовый подсвечник. Рявкнула: – Вы ему все же намекнете, что, как женщину ни назови, она покладистей не будет!
Старик грустно улыбнулся и переключил внимание на замершего Агилара:
– Я предупреждал тебя, воин пустыни. Я говорил тебе – не торопись. Но ты захотел все и сразу. Нет вихря в клетке, нет любви в неволе и нет согласия без жертвы. Подумай над этим, глупец, пока не умер в мучительном одиночестве! – И растаял.
– А объяснить ему толком?!! – взвыла я. – У меня уже на языке мозоль!
– Дай посмотрю, – подошел ко мне ничем не пробиваемый мужчина, притягивая к себе и укутывая теплом своего тела, своим неповторимым запахом.
Одна только беда – мое тело осталось глухо к призыву.
– Да хоть пощупай! – в сердцах сказала я. – Нет у меня к тебе никаких чувств. Все внутри словно замерзло.
– Я отогрею, – пообещал он, бережно поднимая меня на ноги и увлекая к кровати. – Просто дай мне возможность показать, как я тебя люблю.
– Покажи это или нет – все равно ничего не изменится. Ты для меня навсегда умер, воин, – вздохнула я, сдаваясь и четко понимая, что сейчас никакие слова ничем не помогут.
Он должен удостовериться сам. Сам понять, какой ущерб нанесен нашим зарождающимся, но так и не родившимся отношениям.
Но Агилар повел себя очень странно. Для начала он достал из поясных ножен кинжал и одним движением разрезал на мне всю одежду спереди. Сверху донизу. Я даже испугаться не успела, с изумлением наблюдая, как он мастерски распотрошил мои одеяния. Потом я удивилась во второй раз, когда он проделал то же самое со своей одеждой.
Ладно мое барахло – в конце концов, я не в златотканых уборах ночью спать ложилась. Но хозяин дворца, в отличие от меня, был одет вполне прилично. И весь блистал золотым шитьем, шелком и драгоценностями убора!
Но и это еще не все!
Он сдернул с меня растерзанные остатки ночных одежд, разоблачился сам и с печальной улыбкой переспросил:
– Так ты намерена навсегда отлучить меня от своей постели, сегилим? И почести первой жены второго военачальника паши тебя не интересуют?
Я с трудом оторвала свои зенки от красивого обнаженного мужчины рядом с собой и неохотно промычала нечто утвердительное.
– Тогда наш последний раз ты никогда не забудешь! – твердо сказал Агилар.
Он хлопнул три раза в ладоши и отдал на ухо указания прибежавшему мальчику-слуге. Затем подхватил меня под коленки и понес на ложе, взяв попутно на кровать перевязь с ножнами. Это меня весьма насторожило.
– Я люблю тебя, Амариллис, – нежно произнес мой партнер и резанул свой бок кинжалом, вынутым из ножен.
Хлынула кровь. Он щедро размазал багряную жидкость по нашим телам и принялся целовать мою грудь.
У меня от удивления глаза полезли на лоб, мало того, впервые вообще стало не до радостей плоти, хотя вид и запах свежей крови, прямо скажем, почему-то весьма взбудоражил.
Я попробовала заглянуть в глаза Агилару, но не получилось. Его лицо с полузакрытыми веками и странным выражением, его дикие, непонятные действия привели меня в состояние, среднее между обалдением и шоком. Хотя кровь разбудила во мне нечто темное и непознанное, страшное. Я облизнула пересохшие губы и твердо спросила:
– Агилар, что ты делаешь?
– Люблю тебя, – с полуулыбкой заявил мой бывший и нынешний (на одну ночь!) любовник. Заявил спокойно и уверенно.
Я даже поперхнулась от уверенности его тона, потому что Агилар все с той же твердой непрошибаемостью расписал кровавым росчерком второй свой бок, одновременно медленно входя в меня.
Не знаю почему, но моя темная часть натуры взбурлила. Я начала паниковать: пришло время всерьез пугаться, причем не Агилара, нет, – себя! Добровольно пролитая кровь туманила мозг, ее сакральный смысл бил по мне почище бочонка крепкого вина или тяжелых ударов молота по голове.
Я дрожала, трепеща с головы до ног, не в силах владеть собой. Ногти на руках несколько удлинились, превращаясь в натуральные когти. Опять зачесались десны, глаза перестроились, и ночь окрасилась в тысячи ярких красок. Но самой яркой для меня была КРОВЬ! Подаренная в знак любви КРОВЬ! Ароматная. Сладкая, как мед! Каждая моя клеточка пела, напоенная бешеной энергией бесценного дара.
А мой мужчина, пятная дорогие шелковые простыни, продолжал вколачиваться в меня со странным неистовством. Не доводя себя до финала, он каждый раз отвлекался, чтобы сделать новый надрез на руках, ногах и на своем теле, отчего вскоре я уже практически плавала в его крови. Он улыбался мне, двигался и… слабел.
Когда до меня наконец окончательно дошло, что происходит, Агилар начал белеть. У меня началась форменная истерика. Страх, злость и гнев – всегда плохие спутники. А уж если они сплелись в тугой клубок и стали не разлей вода…
Я оторвала его руки от своих плеч, спихнула неудавшегося мужа с себя и в страхе заорала:
– Ненормальный, ты что творишь?! А если я джинния и выпью сейчас всю твою кровь?!
– Я люблю тебя. – Его спокойная невозмутимость сведет меня в могилу!
Я всхлипнула, трясущимися руками ощупывая его бока. А он хмыкнул:
– Если хочешь – пей, нафасим! Я весь твой.
Но раньше я туда отправлю кое-кого другого, если только он сам себя туда не загонит!
– Ты мне скажи, с чего ты решил так интересно сдохнуть? – У меня разве что искры из глаз не летели. Под веками пекло, их жгли непролитые слезы. Страх перешел в ужас, а тот – в ярость отчаяния. – У кого-то не голова, а пустой кувшин, а вместо мозгов – коровья лепешка! – Я заорала: – Сын ишака! Дурак! Бестолочь! Совсем ополоумел!
Агилар оскалился, раздувая ноздри:
– Ты же сказала – я тебе не нужен. Эта ночь – последняя. И я проведу ее так, что потом уже ее будет не с чем сравнивать!
– ДА?!! Правда твоя, не с чем! Потому что ты загнешься, а меня казнят за твое убийство! – орала я во всю глотку, выведенная из себя.
– Не казнят, – доверительно шепнул Агилар. – Произнес чуть погромче: – Саид?..
Как глас джинна из колодца, от двери раздался мрачный голос Саида:
– Господин приказал до зари оседлать двух лучших лошадей и двух верблюдов, нагрузить припасами и ценностями, взять с собой десять стражников и проследовать с вами туда, куда вам будет угодно.
Меня заколотило:
– А ты?!
– А меня утром отнесут на носилках в дом вечности, – все с тем же дико раздражающим спокойствием заявил мой невыносимый мужчина.
– И как это понимать? – Я уже от злости пускала ноздрями пар. Только Агилару удавалось за два-три удара сердца доводить меня до подобного состояния.
– Я искупал тебя в своей крови, пока находился в тебе, сегилим. Теперь, чтобы не превратиться в дикого пса, который в жажде господской ласки готов выгрызать себе внутренности, я уйду. – Агилар потянулся перерезать себе горло. Буднично так, спокойно. Ни с того ни с сего.