-- Взбейте подушки, -- повелительно сказал доктор, увидев, что Хэммил приготовился распластаться во всю длину.
Пламя ночника горело ровно, по комнате раскачивалась тень от панкхи, и ее колыхание сопровождали рывки полотенец и тихое нытье веревки, трущейся о края дырки в стене. Панкха вдруг замедлила движение, почти остановилась. По лбу Спэрстоу покатился пот. Надо бы, наверное, встать и обратиться с вразумляющей речью к кули. Панкха неожиданно дернулась и снова заколыхалась, от резкого толчка из полотенца выскочила булавка. Едва полотенце опять укрепили, как в поселке у кули забил барабан с мерностью толчков крови в чьем-то воспаленном мозгу. Спэрстоу повернулся на другой бок и тихо выругался. Хэммил не подавал никаких признаков жизни, он лежал неподвижно, в оцепенении, как труп, руки были вытянуты вдоль тела, пальцы сжаты в кулак. Но учащенное дыхание говорило о том, что он не спит. Спэрстоу вгляделся в застывшее лицо: челюсти были стиснуты, веки трепетали, кожа вокруг глаз собралась морщинами.
"Он весь сжался, так он сдерживает себя, -- подумал Спэрстоу. -- Зачем это притворство? И что же, в конце концов, с ним такое?"
-- Хэммил!
-- Да?
-- Не заснуть?
-- Никак.
-- Голова горит? Распухло в горле? Какие еще ощущения?
-- Никаких, спасибо. Мне вообще, знаете, не спится.
-- Скверное самочувствие?
-- Довольно скверное, спасибо. Это что там -- барабан? Я сначала подумал, что это у меня в голове бухает. Спэрстоу, Спэрстоу, ради всего святого, дайте чего-нибудь, чтобы я заснул, хотя бы на шесть часов.--Он вскочил. -- Я уже несколько дней не сплю нормально, я больше не могу -- не могу!
-- Бедняга!
-- Это не помощь. Дайте мне чего-нибудь усыпляющего. Говорю вам, я с ума схожу. Я уже почти не соображаю, что говорю. Три недели как я продумываю и произношу про себя каждое слово, прежде чем сказать его вслух. Я должен сложить каждую фразу в уме до единого слова, чтобы не нагородить чепухи. Разве этого не довольно, чтобы сойти с ума? Мне уже все вокруг представляется в искаженном виде, я потерял чувство осязания. Помогите мне заснуть. Ради господа бога, Спэрстоу, помогите мне заснуть по-настоящему. Недостаточно дать мне просто задремать. Усыпите меня накрепко.
-- Хорошо, дружище, хорошо. Спокойнее. Не так уж ваши дела плохи.
Теперь, когда лед сдержанности был сломан, Хэммил самым буквальным образом цеплялся за доктора, как испуганный ребенок.
-- Вы исщипали мне всю руку.
-- Я вам шею сверну, если вы мне не поможете. Нет, я не то хотел сказать. Не сердитесь, старина. -- Хэммил стер пот с лица, стараясь совладать с собой.-- Правду говоря, мне немного не по себе, аппетит пропал; может быть, вы мне дадите какого-нибудь снотворного -- бромистого калия, скажем.
-- Бромистого вздора! Почему вы мне раньше не сказали? Отпустите мою руку, я поищу у себя в портсигаре чего-нибудь подходящего.
Он порылся в одежде, выкрутил подлиннее фитиль, раскрыл небольшой серебряный портсигар и подступил к ожидавшему Хэммилу с изящнейшим миниатюрным шприцем.
-- Последнее прибежище цивилизации, -- сказал он, -- но я терпеть не могу им пользоваться. Протяните руку. Что ж, мускулы ваши от бессонницы не пострадали. Крепкая шкура, точно буйвола колешь. Ну вот, через несколько минут морфий подействует. Ложитесь и ждите.
По лицу Хэммила расползлась идиотическая улыбка неподдельного блаженства.
-- Мне кажется,-- прошептал он,-- мне кажется, я засыпаю. Черт возьми, какое божественное ощущение! Спэрстоу, вы должны отдать мне портсшар насовсем, вам... -- голос замер, голова упала на подушку.
-- Как бы не так, -- Спэрстоу поглядел на неподвижное тело. -- А теперь, мой друг, поскольку бессонница такого рода вполне способна ослабить нравственный момент в пустячном вопросе жизни и смерти, я позволю себе расстроить ваши замыслы.
Он босиком прошлепал в седельную, расчехлил двенадцатизарядку, "экспресс" и револьвер. С первой он отвинтил курки и спрятал их на дно седельной сумки, со второго снял замок и засунул его в большой платяной шкаф. У револьвера он откинул рукоять и вышиб каблуком высокого сапога шпильку.
-- Готово, -- проговорил он, стряхивая с пальцев пот, -- эти небольшие меры предосторожности по крайней мере дадут тебе время одуматься. Что-то уж слишком тебя привлекают несчастные случаи в оружейной.
Но когда он поднимался с колен, раздался хриплый глухой голос Хэммила:
-- Болван несчастный!
Спэрстоу не раз приходилось слышать такой голос -- голос человека, очнувшегося от бреда, которому недолго осталось жить на этом свете.
Он самым настоящим образом вздрогнул от испуга. Хэммил стоял в дверях, раскачиваясь от обессиливающего смеха.
-- Честное слово, вы прямо невероятно гуманны, -- с трудом выговорил он, медленно подыскивая слова. -- Но пока я не собираюсь накладывать на себя руки. Слушайте, Спэрстоу, ваше снадобье не действует. Что же делать? Что мне делать?
Глаза его были полны панического ужаса.
-- Надо лечь и дать ему время и возможность подействовать. Ложитесь сейчас же.
-- Боюсь. Оно опять подействует только наполовину, и на этот раз мне уже будет не удрать. Знаете, чего мне сейчас стоило спастись? Обычно я быстр на ноги, а тут вы мне их точно спутали.
-- Да, да, понимаю. Идите лягте.
-- Нет, я вовсе не брежу. Вы со мной, однако, сыграли жестокую шутку. Я ведь, знаете, мог и умереть.
Как губка стирает написанное с грифельной доски, так некая неведомая Спэрстоу сила стерла с лица Хэммила все, что отличает лицо взрослого мужчины, и он стоял в дверях с выражением давно утраченной ребяческой наивности. Сон вернул Хэммила в полное страхов детство.
"А что, если он сейчас умрет?" -- подумал Спэрстоу. А вслух сказал:
-- Хватит, сын мой, давайте-ка назад в постель и рассказывайте все по порядку. Вам, стало быть, не удалось заснуть, а остальная чепуха что значит?
-- Место... там внизу есть такое место,-- проговорил Хэммил искренне и просто. Лекарство действовало волнами, и в зависимости от того, обострялись его чувства или притуплялись, его бросало от осознанного страха взрослого сильного мужчины к безотчетному ужасу ребенка. -- Господи помилуй, Спэрстоу, все последние месяцы я этого боялся. Каждая ночь превращалась для меня в ад. Но я твердо знаю: я ничего не сделал плохого.
-- Не шевелитесь, я сделаю вам еще один укол. Мы прекратим ваши кошмары, идиот вы безмозглый!
-- Да, но дайте дозу побольше, чтобы я заснул и не мог выйти из сна. Вы должны меня усыпить накрепко, а не просто дать мне задремать. Иначе трудно бежать.
-- Знаю, знаю, сам такое испытал. Точно такие симптомы, как вы описываете.
-- Да не смейтесь же надо мной, будьте вы прокляты! Еще до того, как меня одолела эта ужасная бессонница, я старался лежать, опираясь на локоть, -- я положил себе в постель шпору, чтобы она вонзилась в меня, если я засну и упаду. Смотрите!
-- Черт побери! Да он пришпорен, как лошадь! Как будто его терзает кошмар настигающей мести! А мы-то считали его таким здравомыслящим. Пошли нам господь разумения! Вы ведь любите поговорить, дружище?
-- Да, иногда. Но когда мне страшно, я хочу только бежать. А вы?
-- А как же. Прежде чем я уколю вас второй раз, попробуйте рассказать поточнее, что вас тревожит.
Хэммил минут десять шептал прерывистым голосом, а Спэрстоу пристально смотрел в его зрачки и раза два провел рукой перед его глазами.
Под конец рассказа на свет опять появился серебряный портсигар и последними словами Хэммила, которые он произнес, откидываясь на спину, были: "Покрепче усыпите меня, а то, если меня поймают, я умру... умру!"
-- Да, да, все мы раньше или позже умрем, и слава богу, он кладет предел нашим страданиям,--сказал Спэрстоу, устраивая подушку под головой у спящего.-- А ведь, пожалуй, если я сейчас чего-нибудь не выпью, я помру раньше времени. Потеть я перестал, а между тем воротничок на мне тесный.
Он вскипятил себе обжигающе горячего чаю -- превосходного средства против теплового удара, если вовремя выпить три-четыре чашки. Потом принялся наблюдать спящего.
-- Незрячее лицо, плачет и не может вытереть слезы. Нда! Решительно, Хэммилу следует как можно скорее уехать в отпуск: в своем он уме или нет, но он, безусловно, загнал себя самым жестоким образом. Да пошлет нам господь разумения!
В полдень Хэммил восстал ото сна с отвратительным вкусом во рту, но с ясным взглядом и радостной душой.
-- Судя по всему, вчера вечером я был в неважном состоянии? -- спросил он.
-- Да, я видал людей поздоровее. У вас, наверное, был солнечный удар. Послушайте, если я вам напишу сногсшибательное медицинское свидетельство, попроситесь немедленно в отпуск?
-- Нет.
-- Почему? Он вам необходим.
-- Да, но я еще продержусь, пока не спадет жара.
-- А зачем, если можно уехать сразу же?
-- Единственный, кого можно сюда прислать,-- Баркет, а он непроходимый дурак.
-- Да забудьте вы про службу. И не воображайте, будто вы такой незаменимый. Пошлите прошение об отпуске телеграммой, если надо.
Хэммил замялся в смущении.
-- Я продержусь до дождей,--повторил он уклончиво.
-- Вам не продержаться. Телеграфируйте в управление насчет Баркета.
-- Не стану. И если хотите знать почему, то, в частности, потому, что Баркет женат, жена только что родила, она сейчас в Симле, там прохладно. а у Баркета есть бесплатный билет, с которым он ездит в Симлу с субботы до понедельника. Жена его, бедняжка, еще не совсем здорова. Если Баркета переведут, она последует за ним. Если при этом она оставит ребенка в Симле, она изведется от тревоги. Если, несмотря на это, она все-таки решится ехать -- тем более что Баркет из тех эгоистичных животных, которые вечно твердят, что место жены подле мужа, -- то она не выживет. Везти сюда женщину сейчас -- убийство. Баркет сам щуплый, как крыса. Здесь он живо помрет. У нее, я знаю, денег нет, и она наверняка тоже долго не протянет. А я уже, так сказать, просолился и к тому же не женат. Погодите, когда наступит пора дождей, тогда пусть Баркет тут тощает дальше, вреда это ему не принесет.