Мышцы на ее руках и ногах были очерчены четкими изящными линиями. Волосы цвета выбеленной платины подстрижены так коротко, что казалось, она могла выйти из-под душа, тряхнуть головой по-собачьи и ступать по делам.
По мере того как глаза Фрэнсис изучали тело Маши, пребывавшее в исключительной форме, и сравнивала его со своим собственным, ее настроение падало. Она показалась себе Джаббой Хаттом из «Звездных войн»: грудь и бедра как подушка, плоть мягкая, дряблая.
«Прекрати!» – сказала она себе. Погружаться в ненависть к своему телу было не в ее характере.
И все же было бы неискренне отрицать то эстетическое удовольствие, которое она получала, глядя на Машу. Фрэнсис никогда не покупалась на утверждение «красивы все», такую банальность приходилось втюхивать только женщинам, поскольку мужчины могли быть красивыми или нет, не чувствуя себя при этом так, будто они и не мужчины. У этой женщины, как у красивого мужчины, внешность была выдающаяся, чуть ли не потрясающая. Фрэнсис приходилось говорить, или писать, или флиртовать, или шутить, чтобы произвести впечатление на окружающих, в остальных случаях, как показывал опыт, она могла стоять у прилавка в магазине часами, никем не замеченная. Не заметить Машу было невозможно. Для того чтобы привлечь к себе внимание, ей требовалось просто быть.
Маша долгое, мучительное мгновение оглядывала находящихся в комнате, медленно поворачивала голову, примечая их позы со скрещенными ногами, их безмолвную покорность.
«В этом есть что-то унизительное, – подумала Фрэнсис. – Сидим как детсадовцы. Мы молчим, она говорит». Кроме того, правила требовали избегать глазных контактов, а Маша, казалось, их только провоцирует. «Я за это плачу, – подумала Фрэнсис. – Вы работаете на меня, дама».
Маша встретила взгляд Фрэнсис с теплотой и юмором. Словно они были старыми друзьями и она точно знала, что думает Фрэнсис, и потому считала ее достойной восхищения.
Наконец она заговорила опять:
– Спасибо вам за вашу готовность принять участие в благородном молчании. – Она сделала паузу. – Насколько я понимаю, некоторым из вас этот период может показаться особенно трудным. И еще я понимаю, что молчание оказалось неожиданным. Некоторые из вас, может быть, сейчас испытывают разочарование, даже злость. Может быть, вы думаете: но я на это не подписывался! Я понимаю и говорю вам: те из вас, кто считает молчание самым трудным, в конечном счете сочтут его и самым результативным.
«Мм, – подумала Фрэнсис. – Посмотрим».
– Сейчас вы находитесь у подножия горы, – продолжила Маша, – а ее вершина кажется недостижимой, но я здесь для того, чтобы помочь вам добраться до нее. Через десять дней вы станете другими людьми. Позвольте мне остановиться на этом, потому что это важно.
Она сделала еще одну паузу. Медленно оглядела комнату, словно изображая политика, выступающего с предвыборной программой. Ее речь была настолько вычурной, что это даже не казалось забавным. Должно было казаться, но не казалось.
Маша повторила:
– Через десять дней вы станете другими людьми.
Никто не шелохнулся.
Фрэнсис почувствовала, как надежда, словно тонкий туман, заполняет комнату. Преобразиться, стать кем-то другим, стать лучше.
– Когда вы покинете «Транквиллум-хаус», вы будете чувствовать себе счастливее, здоровее, легче, свободнее, – сказала Маша.
Каждое слово казалось благословением. Счастливее. Здоровее. Легче. Свободнее.
– В последний день вашего пребывания с нами вы придете ко мне и скажете: «Маша, вы были правы! Я стал или стала другим человеком. Наступило исцеление. Дурные привычки остались в прошлом вместе с химией, токсинами и мыслями, которые связывали меня. Мое тело и мой разум чисты. Теперь я совсем другой или другая, произошедшие со мной изменения казались мне невозможными».
«Что за бред, – сказала про себя Фрэнсис, думая одновременно: – Пожалуйста, пусть это будет правдой».
Она представила, как едет домой через десять дней без боли: голова холодная, спина гибкая, как эластичный бинт, боль и унижение, одолевавшие ее после истории с романтическим жуликом, давно прошли, она очистилась. Она живет с высоко поднятой головой. Она готова ко всему, что бы ни случилось с ее новой книгой. Рецензия поблекла и перестала существовать.
Она чуть ли не физически ощущала теперь, что эта рецензия была словно острый шип, вонзившийся ей в горло, затруднявший дыхание и глотание.
Может быть, даже – и тут она почувствовала вспышку детского предвкушения, словно перед Рождеством, – удастся застегнуть до конца это поразительное платье модного дома Циммерман, то самое, которое гарантировало море комплиментов (нередко от мужей других женщин, что всегда радовало).
Возможно, ее преображенное «я» отправится домой и напишет триллер или старомодный роман-загадку с убийством, с красочными персонажами, с секретами и обаятельным злодеем. Было бы забавно укокошить кого-нибудь канделябром или чашечкой отравленного чая. Действие могло бы происходить в лечебном пансионате. Орудием убийства могла бы быть резиновая эластичная лента, какую она видела в физкультурном зале. Или она могла бы сделать его историческим санаторием, где все, выздоравливая от туберкулеза, порхают по дому, имея вид бледный и привлекательный. Она наверняка сможет ввести любовную линию второго плана. Читателям это нравится.
– В нашем путешествии вас ждут сюрпризы, – сказала Маша. – Каждое утро вы будете получать расписание на день, но будут и неожиданные маневры, и меняющиеся планы. Я знаю, кому-то из вас это покажется затруднительным, ведь некоторые живут, подчиняясь жесткому распорядку.
Сказав это, она улыбнулась. У нее была поразительная улыбка: теплая, светящаяся и чувственная. Фрэнсис поймала себя на том, что улыбается ей в ответ, и оглядела комнату – не среагировал ли кто-нибудь из присутствующих так же, как она. И в самом деле. Улыбался Маше даже серийный убийца, впрочем, казалось, что его губы искривились всего лишь временно и без его разрешения, но как только он овладел собой, челюсть его вернулась в прежнее отвисло-мрачное состояние, а пальцы принялись равнодушно теребить обтрепавшийся ворот футболки.
– Представьте себе, что вы лист в потоке, – сказала Маша. – Расслабьтесь и наслаждайтесь путешествием. Поток будет нести вас туда и сюда, но все равно вперед, к пункту вашего назначения.
Наполеон задумчиво кивнул.
Фрэнсис разглядывала неподвижные прямые спины сидящих перед ней Бена и Джессики, которые казались какими-то уязвимыми в их хрупкой молодости. Это противоречило здравому смыслу, потому что они, вероятно, не произносили «о-хо-хо» каждый раз, поднимаясь со стула.
Бен повернулся к Джессике и открыл рот, словно чтобы нарушить молчание. Джессика шевельнула рукой, и огромный бриллиант на ее пальце пустил солнечный зайчик. Бог ты мой! Сколько же карат в этой штуке?
– Прежде чем мы начнем нашу первую медитацию, я хочу рассказать вам историю, – сказала Маша. – Десять лет назад я умерла.
Ух ты, это было неожиданно. Фрэнсис села чуть прямее.
Машей овладела странная веселость.
– Если не верите мне, спросите Яо.
Фрэнсис посмотрела на Яо, который, казалось, предпринимал немалые усилия, чтобы не улыбнуться.
– У меня остановилось сердце и наступила клиническая смерть.
Зеленые глаза Маши светились сумасшедшей радостью, словно она рассказывала о лучшем дне своей жизни.
Фрэнсис нахмурилась. Почему ты упомянула Яо? Он при этом присутствовал? Давай-ка, Маша, рассказывай свою историю.
– То, что я пережила, называют «околосмертный опыт», – сказала Маша. – Но я считаю, что терминологически это ошибочно, потому что я была не около смерти. Я фактически умерла. У меня есть опыт смерти – привилегия, за которую я буду вечно благодарна. Мой опыт, мой так называемый околосмертный опыт в корне изменил мою жизнь.
В комнате теперь не было слышно покашливаний, все замерли. Что-то ввело людей в оцепенение – то ли чувство неловкости, то ли благоговение.
«Сейчас пойдет рассказ о туннеле света», – подумала Фрэнсис. Разве не доказано, что у этого явления есть научное объяснение? Но при всем саркастическом настрое она почувствовала, как по ее телу побежали мурашки.
– В тот день десять лет назад я временно оставила свое тело, – сказала Маша. Она сказала это с непринужденной убежденностью, словно и мысли не допускала, что ее слова могут быть подвергнуты сомнению, и обвела комнату взглядом. – Среди вас могут быть сомневающиеся. Возможно, вы думаете: а умерла ли она на самом деле? Так вот: Яо был одним из парамедиков, которые в тот день возвращали меня к жизни. – Маша кивнула Яо, и он кивнул ей в ответ. – Яо может подтвердить, что мое сердце и в самом деле остановилось. Впоследствии мы подружились, у нас появился общий интерес к здоровому образу жизни.
Яо кивнул, на сей раз интенсивнее. Фрэнсис это почудилось или другой консультант по велнессу, девушка, закатила глаза? Профессиональная ревность? Как ее зовут? Далила.
Что случилось с Далилой, после того как она обрезала волосы Самсона? Фрэнсис захотелось погуглить это. Как она сможет прожить десять дней без мгновенных ответов на праздные вопросы?
А тем временем Маша продолжала:
– Мне бы хотелось рассказать вам побольше о своем околосмертном опыте, но подыскать точные слова трудно, и я скажу вам почему: просто это лежит за пределами человеческого понимания. У меня нет словаря для этих понятий.
Хотя бы попытайся. Фрэнсис раздраженно поскребла предплечье, а это, как она прочла в одной попавшейся ей в Интернете статейке, является симптомом болезни Альцгеймера, хотя она и не была на сто процентов уверена, потому что так потом и не смогла прогуглить эти сведения.
– Я могу сообщить вам вот что, – сказала Маша. – Существует другая реальность, расположенная рядом с этой физической реальностью. Я знаю, что смерти не нужно бояться.
«Но все же лучше ее избегать», – подумала Фрэнсис. Чем серьезнее становились люди, тем более легкомысленной становилась она. Страдала таким пороком.