Крик его жены тем утром – он ничего подобного в жизни не слышал.
Он помнил, как бросился вверх по лестнице: казалось, он всю жизнь бежал, словно по болоту, словно во сне.
Зак сделал петлю из своего нового пояса.
Это был ремень коричневой кожи от «Р. М. Уильямса», который Хизер ему подарила на Рождество всего несколькими неделями раньше. Он стоил девяносто девять долларов, немыслимая цена. «Дорого», – сказал Наполеон жене, когда она показала ему подарок. Он помнил, как выудил чек из пластикового пакета, вскинул брови, пожал плечами. Зак тогда пришел в восторг от подарка. Хизер слишком тратилась каждое Рождество.
Ты погубил свою мать, приятель.
Мальчик ничего не оставил – ни записки, ни эсэмэски. Он не дал себе труда объяснить, почему сделал это.
– Переносим тигра через гору, – сказал Яо.
Он был молодым, этот Яо, может, всего лет на десять старше Зака. Зак мог бы устроиться на такую работу. Он мог бы отрастить волосы. Он бы неплохо выглядел с бородой – бороды теперь вошли в моду. Столько возможностей. Он был неглуп. Красивое лицо. И руки у него были умелые. Он мог бы заняться каким-нибудь бизнесом. Мог бы работать в юриспруденции, медицине, архитектуре. Мог бы путешествовать. Мог бы принимать наркотики. Почему он не подсел на наркотики? Как это замечательно – иметь сына, который делает неправильный выбор, но не фатально неправильный. Сына, который употребляет наркотики, даже продает наркотики. Сына, которого арестовывают, который отбился от рук. Наполеон мог бы вернуть его на правильные рельсы.
У Зака даже машины своей никогда не было. Зачем тебе понадобилось умирать, не испытав радости, этой необыкновенной радости владения собственной машиной?
Этот молодой идиот перед ним приехал на «ламборджини».
Зак предпочел отвергнуть этот прекрасный мир птичьих криков, «ламборджини», длинноногих девушек и гамбургеров со всякой всячиной. Он предпочел взять материнский подарок и воспользоваться им как орудием убийства.
Ты сделал плохой выбор, сынок. Ты поступил неправильно. Очень неправильно.
Он услышал эти слова и понял, что сам их произнес. Зои обернулась и посмотрела на него. Он попытался успокаивающе улыбнуться ей. Со мной все в порядке, Зои. Так, ругаю твоего брата. Его глаза повлажнели.
– Иголка на дне моря, – сказал Яо.
Мой мальчик. Мой мальчик. Мой мальчик.
Он не был сломлен. Он будет нести в себе скорбь по Заку всю жизнь, но в ту неделю после похорон он принял одно решение. Я не должен сломаться. Его задача заключалась в том, чтобы исцелиться, быть рядом с женой и дочерью, пережить случившееся вместе с ними. Он начал изучать литературу, накупил книг в интернет-магазинах, прочел их до последнего слова, загружал на свой компьютер аудиоролики, гуглил Сеть. Он посещал вторничные вечера группы потерявших близкого в результате самоубийства с таким же постоянством, с каким его мать ходила на мессу по воскресеньям. Теперь он возглавлял такую группу. Хизер и Зои думали, что он слишком много говорит, но Наполеон делал это, только когда того требовала ситуация. По вечерам вторников он редко открывал рот. Он слушал и слушал, сидя на своем складном стуле, слушал не шевелясь, а вокруг него бушевала боль. Он выступал перед родителями в школах, давал интервью на радио, издавал в Сети информационный вестник, помогал с фандрайзингом.
«Это его новое хобби». Он услышал эти слова, сказанные Хизер во время телефонного разговора с кем-то. Он так и не узнал, с кем она говорила, потому что не стал спрашивать, но слов не забыл, как не забыл и ее горького тона, который показался ему близким к ненависти. Эти слова причинили ему боль, потому что были и злобной ложью, и позорной правдой.
Он и в своем сердце находил ненависть, если начинал искать. Но тайна счастливого брака в том, чтобы не искать в себе ненависть.
Наполеон увидел худую руку жены, воздетую к солнцу, чтобы набраться его жизненной силы, и сердце исполнилось мучительной нежности к Хизер. Она не могла исцелиться, она даже попытаться не хотела. Она никогда не ходила в группу поддержки, кроме того единственного раза. Она не хотела слышать других родителей, потерявших сыновей, потому что считала Зака выше их глупых детей. Наполеон тоже считал Зака выше, но при этом находил утешение в том, что отдавал должное этому сообществу, членом которого никогда не хотел состоять.
– Белый журавль распростер крылья.
Иногда не бывает никаких признаков.
Эти слова он говорил на вторничных вечерах родителям, только что потерявшим ребенка. Он рассказывал им об исследованиях, результаты которых показывают, что подростковое самоубийство нередко является следствием импульсивного решения. Многим мысль покончить с собой приходила всего за восемь часов до попытки самоубийства. А некоторые юные идиоты принимали катастрофическое решение всего за пять минут.
Он не сообщал им о других вещах, о которых узнал в результате собственных исследований: несостоявшиеся самоубийцы часто сообщали, что их первая мысль, после того как они проглотили сотню таблеток, после прыжка, после вскрытия вены была: «Боже мой, что же я наделал?!» Он не говорил им, что многие несостоявшиеся самоубийцы преображаются после пережитого и дальше живут счастливо практически без психиатрической помощи. Он не говорил им, что если решение покончить с собой каким-то образом приостановлено, если средства совершения самоубийства изъяты, то и мысли на этот счет часто со временем исчезают и больше никогда не возвращаются. Он не говорил им, что уровень смертей в результате самоубийств в Британии уменьшился на треть, когда каменноугольный газ в домах был отключен, потому что до этого у людей была возможность под влиянием момента засунуть голову в духовку, а теперь появилось время, в течение которого эти темные и ужасные мысли могут рассеяться. Он не думал, что скорбящим родителям поможет знание о том, что потеря ребенка в значительной степени была простым стечением дурных обстоятельств. Что, возможно, требовалось всего лишь чье-то вмешательство, телефонный звонок, отвлечение.
Но Наполеон знал это, потому что его сыном был Зак. Импульсивный Зак. Зак был сама импульсивность. Он жил настоящим мгновением, как оно и полагается. Он жил сегодня. Не вчера, не завтра. Только сейчас. Я чувствую это сейчас, потому я сделаю это сейчас.
Если ты ловишь волны у берега, то знаешь, что твои тапочки промокнут и будут оставаться мокрыми весь день. Если ты бегаешь по улице, когда уровень пыльцы в воздухе высок, хотя мы тебе и говорили, чтобы ты не выходил из дому, у тебя будет приступ астмы. Если ты кончаешь с собой, жизнь не вернется к тебе, малыш, ее больше нет.
«Зак, ты должен подумать!» – нередко кричал на него Наполеон.
Вот почему Наполеон точно знал: если бы он в то утро встал вовремя, как собирался, если бы не нажал на кнопку «разбудить позже», если бы постучал в дверь Зака и сказал: «Поехали со мной грести», то сегодня у него была бы здоровая жена, дочь, по-прежнему поющая в душе, и сын, празднующий свое двадцатиоднолетие.
Наполеон должен был знать и понимать мальчишек. В его столе лежали письма и открытки от мальчиков, которые учились у него, и от их родителей. Во всех говорилось о том, что он особенный, что много для них сделал, что они никогда не забудут его. Что он оттащил их от страшного края, не дал пойти по неверному пути, что они будут вечно благодарны своему замечательному учителю, мистеру Маркони.
Но получилось так, что своему собственному мальчику он помочь не сумел. Единственному мальчику на свете, который имел для него значение.
Он целый год искал ответы. Разговаривал со всеми друзьями Зака, со всеми членами команды, учителями, тренерами. Никто из них не знал ничего. Узнавать больше было нечего.
– Пролистаем назад, – сказал Яо.
Наполеон проделал упражнение и почувствовал, как его мышцы напряглись, почувствовал лучи солнца на своем лице и вкус моря от слез, которые свободно текли по его лицу.
Но сломлен он не был.
Глава 27
Зои увидела бегущие по лицу отца слезы. Знает ли он, что плачет? Ее отец много плакал, кажется даже не отдавая себе в этом отчета. Это напоминало кровоточащую царапину, которую он не замечает, словно его тело выделяло скорбь, а он и не знал.
– Потрогаем небо, – сказал Яо.
Зои повторила изящную дугу рук Яо и теперь повернулась к матери, увидела глубокие морщины на ее лице, снова услышала ее крик в то страшное утро. Словно крик животного, попавшего в капкан. Крик, который врезался в жизнь Зои, как нож.
Завтра будет три года. Станет ли когда-нибудь родителям легче? Пока она не чувствовала, чтобы им стало легче. Бесполезно надеяться, что, перешагнув через следующую годовщину, они почувствуют себя лучше. Зои помнила две предыдущие годовщины. Зои знала: когда родители вернутся домой, все будет по-старому.
Ее родителей словно поразила страшная, неизлечимая болезнь, пожирающая их тела. Как будто их атаковали. Как будто кто-то пришел за ними с бейсбольной битой. Она не понимала прежде, что скорбь – физическое явление. До смерти Зака она думала, что скорбь – нечто происходящее в твоей душе. Она не знала, что все тело начинает болеть, что нарушается пищеварение, менструальный цикл, режим сна, стареет кожа. Такого не пожелаешь худшему своему врагу.
Иногда ей казалось, что теперь она просто пережидает жизнь, помечает галочкой события, дни, месяцы и годы, словно ей нужно перешагнуть некий рубеж, а там все пойдет на лад. Вот только ей никогда не удавалось перешагнуть этот рубеж, ей не становилось лучше, и она никогда не сможет простить брата. Его смерть стала окончательным «пошла ты в жопу».
– Ну, вы хотя бы не были близки, – сказала в ее голове Кара.
Ну, мы хотя бы не были близки. Ну, мы хотя бы не были близки. Ну, мы хотя бы не были близки.