Хизер не видела слез Наполеона.
Она вспоминала кое-что, случившееся на прошлой неделе после долгой, изматывающей ночной смены, в течение которой она помогала принимать двух младенцев.
Каждый раз, когда она держала на руках новорожденного и смотрела в эти печальные мудрые глаза, она не могла не думать о Заке. У всех младенцев был такой понимающий взгляд, словно они явились из другого царства, где узнали какую-то прекрасную истину, которой не могли поделиться. Каждый день приносил поток новой жизни.
Хизер после смены отправилась выпить кофе в больничное кафе и увидела знакомое лицо из прошлого. Она мгновенно узнала ее. Отворачиваться и делать вид, что они незнакомы, было поздно. Одна из матерей, чьи мальчишки играли в футбол. Перед тем как Зак бросил играть. Лиза… фамилию она забыла. Дружеское, жизнерадостное лицо. Она не видела ее много лет. Лицо Лизы засветилось, когда она увидела Хизер. Ой, я вас знаю! А потом, как это случалось уже не раз, ее лицо помрачнело – она вспомнила о том, что знала от других. На ее лице словно было написано: О черт, та самая мать, но отворачиваться уже поздно!
Некоторые переходили на другую сторону улицы, чтобы не сталкиваться с Хизер. Она видела это. Некоторые чуть ли не отскакивали. В буквальном смысле, словно то, что случилось с семьей Хизер, было мерзким и позорным. Эта женщина оказалась из смелых. Она не стала отворачиваться, прятаться или притворяться.
– Я очень расстроилась, когда узнала про Зака.
Она назвала его имя, даже не понизив голоса.
– Спасибо, – сказала Хизер. Она посмотрела на мальчика, стоявшего рядом на костылях. – А это, вероятно, Джастин?
Имя выплыло на волне воспоминаний о холодном воскресном утре на футбольном поле, и вдруг ярость так и взорвалась в ее груди, и объектом ее стал этот мальчишка, этот живой глупый мальчишка.
– Я тебя помню, – прошипела она ему. – Ты тот самый мальчик, который никогда не давал мяч Заку.
У него отвисла челюсть, он смотрел на Хизер с неприкрытым ужасом.
– Ты никогда не пасовал Заку! Почему? – Хизер посмотрела на Лизу. – Вы должны были заставить его пасовать!
Голос ее зазвучал неприлично громко для общественного места.
Большинство людей в такой ситуации извинились бы и поспешили прочь. Некоторые ответили бы: «Смерть вашего сына не дает вам права на грубость». Но Лиза, эта женщина, которую Хизер едва знала, женщина, которая (Хизер теперь вспомнила) как-то раз привезла ее детей к себе домой и накормила ланчем после того, как у Зака на футбольном поле случился приступ астмы, просто посмотрела на Хизер немигающим печальным взглядом и сказала:
– Вы правы, Хизер, я должна была заставить его пасовать.
И тогда Джастин, которому было девять лет, когда он играл с Заком, заговорил низким детским голосом:
– У Зака был отлично поставлен удар, миссис Маркони. Нужно было чаще пасовать ему. Но я так не любил расставаться с мячом.
Какую щедрость, какую доброту, зрелость проявил этот молодой человек. Хизер посмотрела ему в лицо – веснушки на носу, пробивающиеся черные усы над юным ртом – и увидела карикатуру на сына в последний день его жизни.
– Простите меня, – сказала она, ослабев и дрожа от раскаяния, и сразу ушла, не посмотрев больше им в глаза, не выпив кофе. Она опять направила злость не в ту сторону. Никто не виноват в случившемся, кроме нее.
– Змея ползет в траве, – сказал Яо.
Она видела себя в комнате Зака: вот она сидит одна, открывает ящик его прикроватного шкафчика. Хизер была той змеей, которая проползла в траве.
Глава 29
Было почти три часа дня, когда Фрэнсис с некоторым нетерпением спустилась в комнату для медитации, чтобы прервать молчание. Она не ела ничего существенного с прошлого вечера и сейчас была очень голодна. Когда отзвонил полуденный колокол, призывавший в столовую, Фрэнсис отправилась туда и обнаружила бокалы с коктейлями на приставном столике. На каждом из них были бирки с именами. Фрэнсис нашла свой и попыталась пить медленно и с чувством, но выпила все разом. В ее животе тут же началось громкое урчание, и она сконфузилась.
Она не то чтобы умирала от голода, но есть хотелось. Причем хотелось еды, соответствующей распорядку дня. Дома, в повседневной суете, можно легко пропустить один-другой прием пищи (однако она всегда с трудом понимала выражение «Я забыла поесть»), но здесь, особенно в период молчания, прием пищи был важен, чтобы поторопить день.
Фрэнсис пыталась отвлечься, читая в гамаке, но сюжет принял неожиданный поворот, и она не могла это вынести на пустой желудок.
Настроение у нее поднялось, когда она прошла в комнату для медитации. Электрический свет был выключен, лишь мерцали свечи. В комнате стояла прохлада, какая-то масляная горелка выжигала дурманящий туман, и музыка, от которой пощипывало спину, звучала через невидимые громкоговорители.
Фрэнсис отметила, что вдоль стен расставлены низкие переносные кушетки с одеялами и подушками. На подушках лежали наушники и маски для глаз, рядом стояли бутылочки с водой, словно это места в бизнес-классе, предусмотрительно оборудованные для долгого и трудного полета.
В середине комнаты сидели, скрестив ноги, Маша, Яо и Далила, а также трое Маркони и высокий темноволосый красивый человек.
– Добро пожаловать, присоединяйтесь к кругу, – сказала Маша, когда вслед за Фрэнсис в комнате появились и другие люди.
На Маше было длинное белое кружевное платье без рукавов – нечто среднее между свадебным нарядом и ночной рубахой. Она подвела глаза, отчего ее взгляд стал еще пронзительнее. Яо и Далила, чрезвычайно привлекательные молодые люди, казались неинтересными и блеклыми рядом с этим небесным существом.
Еще несколько секунд – и все гости собрались в комнате. С одной стороны от Фрэнсис сидела Хизер, с другой – Бен. Интересно, как себя чувствует Бен, подумала она. Верно, тоскует без своей машины. Она разглядывала его загорелые волосатые ноги, но не с сексуальным интересом, слава богу, а как будто зачарованная, поскольку вся эта безмолвная вдумчивая медитация в последние несколько дней все делала удивительным. Каждый отдельный волосок на ноге Бена напоминал крохотное дерево в прекрасном маленьком лесу.
Бен откашлялся и переместил ногу. Фрэнсис выпрямилась и встретила взгляд высокого красавца с противоположной стороны круга. Тот сидел торжественно, с прямой спиной, но по его виду было ясно, что он не относится ко всему происходящему серьезно. Она непроизвольно стала отворачиваться, но он задержал ее взгляд и подмигнул. Фрэнсис подмигнула ему в ответ, а он словно испугался. Подмигивала она ужасно: ей говорили, что это напоминает чрезвычайно сильную лицевую судорогу.
– Таким образом, мы подошли к концу нашего благородного молчания, – сказала Маша, улыбнулась и ударила кулаком по воздуху. – Мы сделали это! – (Никто не произнес ни слова, но по комнате прошел тихий гул: восклицания, движения тел, смешки согласия.) – Я бы хотела, чтобы мы теперь медленно вернули в наш обиход разговоры и зрительные контакты. Мы будем по очереди представляться, говорить несколько секунд о том, что придет в голову, может быть, о том, почему вы приехали в «Транквиллум-хаус», что вам более всего понравилось из вашего опыта на данный момент, что вам показалось наиболее трудным. Умираете от желания выпить чашечку капучино или бокал совиньон блан? Прошу, поделитесь вашими болячками с группой! Тоскуете по близким? Расскажите нам об этом! А может, вам захочется сообщить какие-то факты – ваш возраст, род деятельности, ваши привычки, знак зодиака. – Маша улыбнулась своей необычной улыбкой, и все заулыбались в ответ. – Или прочтите строчку из стихотворения, если есть желание. Не имеет значения, что вы скажете. Просто насладитесь процессом говорения и возможностью смотреть в глаза своим соседям.
Все гости начали откашливаться, усаживаться поудобнее, поправлять волосы перед публичным выступлением.
– Пока мы будем знакомиться друг с другом, Яо и Далила разнесут дневные коктейли, – сказала Маша.
Харизматическое обаяние Маши было так велико, что Фрэнсис даже не заметила, как поднялись со своих мест Яо и Далила. Они уже двигались по комнате, разнося высокие стаканы. Сегодняшние коктейли были изумрудно-зелеными. «Шпинат?» – подумала с тревогой Фрэнсис, но когда взяла свой бокал и попробовала его содержимое, оказалось, что у него вкус яблок, мускатной дыни и груши с едва ощутимым привкусом мха и коры. Коктейль наводил на мысль о прогулке по зеленому, пронизанному солнечными лучами лесу вдоль журчащего ручейка. Она выпила его залпом, как текилу.
– Почему бы не начать вам, Фрэнсис? – предложила Маша.
– Мне? Хорошо. Итак, меня зовут Фрэнсис. Всем привет. – Она поставила пустой бокал, провела языком по зубам, проверяя, не осталась ли на них помада. Она осознала, что сейчас принимает свою публичную ипостась – тот вид, с которым она выступала перед публикой: дружелюбная, застенчивая, любезная, но несколько сдержанная, чтобы не допустить никаких объятий и очередей за автографами. – Я приехала в «Транквиллум-хаус», потому что как-то сбилась с пути: мое здоровье, моя личная жизнь, моя карьера – все оказалось под угрозой. – Фрэнсис позволила себе взглядом обвести всех. То, что она снова смотрела всем в глаза, давало ощущение странной близости. – Я пишу книги о любви, зарабатываю этим на жизнь. И моя последняя книга была отвергнута. Кроме того, меня сильно ранила мошенническая романтическая разводка в Интернете, жертвой которой я стала. Вот.
Зачем она рассказывает им про разводку? Бла-бла-бла.
Тони не сводил с нее глаз. За это время щетина на его лице стала длиннее, а лицо сделалось более очерченным. Мужчины легче теряют вес, вот ведь сукины дети. Фрэнсис замялась на мгновение. Он что, опять ухмыляется? Или просто… смотрит на нее?
– Так вот, первые пять дней были хороши! – Ей вдруг отчаянно захотелось говорить.
Если она выдаст им слишком много информации о себе, ну и пусть! Слова легко срывались с губ. Фрэнсис подумала о слюноотделении, которое вызывает у человека отличная еда, когда он голоден. И вот он садится за стол, не спеша пробует первый кусочек, а потом набрасывается на еду, как волк.