Теперь ей казалось вполне вероятным, что ничего особенного с ним и не происходило во внешнем мире. Только в его голове. Побочный эффект лекарства от астмы вызвал временное помутнение рассудка.
Может быть. Наверняка она никогда не узнает.
Откровения матери не исключали вину Зои, но хотя бы появился кто-то, с кем можно было разделить вину. На мгновение она позволила себе злорадную ненависть к матери. Мать не должна была допустить, чтобы Заку назначили эти дурацкие таблетки. Мать, если она была ответственной матерью, должна была прочитать инструкцию. Особенно мать с медицинской подготовкой.
Со стороны матери было неверно, даже инфантильно, скрывать это, но именно от этой материнской инфантильности настроение Зои улучшилось. Впервые в жизни она увидела в Хизер девчонку. Девчонку, которая совершает ошибки, которая может сесть в лужу, которая живет со своим горем и пытается забыть.
Да, мать должна была прочесть пункт о побочных эффектах, и точно так же Зои должна была войти в комнату брата, когда увидела, что тот лежит и смотрит в потолок. Войти, сесть на краешек его кровати, схватить его за огромную ногу, встряхнуть и сказать: «Что с тобой, лузер?»
Может, он и поделился бы с ней, и, если бы не отделался шутками, она пошла бы к отцу и сказала: «Сделай что-нибудь с этим». Отец сделал бы. Зои посмотрела на отца, единственного невиновного в трагедии их семьи. Наполеон стоял, опираясь на руки и колени, и разглядывал замок. Он их выведет отсюда. Он, если дать ему шанс, все сделает. Ему просто не дали возможности спасти Зака.
Нет, небо не безоблачное и никогда не будет безоблачным, но Зои чувствовала, что напряжение в ней ослабевает, и не противилась этому. Раньше, когда она начинала чувствовать облегчение, когда ловила себя на том, что смеется или даже с нетерпением ждет чего-то, она тут же одергивала себя. Прежде она считала, что позволить себе расслабиться означает забыть брата, предать, а теперь оказалось, что можно помнить не только ссоры, но и смех до упаду. Можно думать не только о тех днях, когда они переставали разговаривать, но и о тех, когда разговаривали обо всем на свете. Помнить о тайнах, которые они скрывали друг от друга, и о тайнах, которыми делились.
Зои изучала профиль Фрэнсис, не забывая поглядывать и на группу взломщиков. Фрэнсис сегодня выглядела моложе без яркой губной помады, которой пользовалась каждый день, даже приходя на физические упражнения. Как будто красная помада была частью ее одежды, без которой невозможно обойтись.
Зои тут же представила себя на месте Фрэнсис: женщина средних лет, которая пишет любовные романы, но сама попадается на любовную разводку. Она представила себя на месте отца, который плачет все время, даже не замечая этого, а сейчас стоит на коленях, пытаясь отпереть замок. Она представила себя на месте матери, злящейся на весь мир, но главным образом на себя за собственные ошибки; представила себя на месте этого крутого парня, которого, кажется, вовсе не радует выигрыш в лотерею; представила себя на месте его жены с ее помешательством на красоте; на месте адвоката, специализирующегося на разводах; на месте женщины, которая кажется себе толстой; на месте мужчины, который когда-то улыбался и играл в футбол. Она была всеми ими, оставаясь в то же время собой.
Вау! Может, она до сих пор под кайфом?
– Для меня важно, что моя книга вам понравилась, – сказала Фрэнсис, повернувшись к ней лицом с горящими от счастья глазами. Это было приятно. Казалось, мнение Зои что-то значит для нее.
«Молодец, малышка! – сказал Зак. – Ты занудная жестокосердая колючка».
Зак все еще оставался здесь. Он никуда не спешил. Он будет поблизости, пока Зои не закончит университет, не попутешествует, не найдет работу, не выйдет замуж, не состарится. Если он выбрал смерть, это еще не значит, что Зои не может выбрать жизнь. Он оставался с ней, в ее сердце и памяти, и он будет рядом до самого конца.
Глава 49
Попытка вскрыть замок ничего не дала. Бен с самого начала мог сказать, что из этого ничего не получится. У них не было нужных инструментов, а замок явно только-только установили. Не обошлось без ругательств и язвительных замечаний: «Вот сами и попробуйте!»
Подходили с новыми предложениями насчет пароля, но красный диодик продолжал подмигивать им сигналом отказа. Бен буквально возненавидел его.
Он подумал, что даже его дружок Джейк, замочный мастер, был бы тут бессилен. Он как-то раз спросил Джейка, может ли тот вскрыть любой замок. «Был бы инструмент», – последовал ответ.
Инструмента не было.
Наконец Бен сдался. Он оставил Кармел и мужчин постарше, Наполеона и Тони, – пусть попробуют, все равно бесполезно, а сам отошел и сел у стены с Джессикой, которая кусала свой фальшивый ноготь. Она посмотрела на Бена и робко улыбнулась. Губы у нее были сухие и потрескавшиеся. Вот к чему привели бесконечные поцелуи прошлым вечером на глазах у всех. Иногда к ним подходила Маша, садилась рядом, а они продолжали целоваться, как два сексуально озабоченных подростка.
Но они чувствовали себя иначе, не как озабоченные подростки, потому что не ставили перед собой конечной цели. Они целовались не ради секса, поцелуи были самоцелью. Бену казалось, что он может заниматься этим вечно. Это не походило на слюнявые пьяные лобзания, все было гиперреально, словно в этом участвовала каждая часть его тела. Он не мог делать вид, что ненавидит свой первый опыт приема наркотиков. Случившееся с ним казалось невероятным. Не ради этого ли погубила жизнь его сестра?
Неужели Бен будет готов воровать, чтобы переживать такое еще и еще раз?
Он задумался. Нет. Ему, слава богу, не хотелось повторить этот опыт. Нет, с одного раза он не станет наркоманом.
Мать говорила, что заботы о его сестре изнуряли ее с тех пор, как Бену исполнилось десять. «Бен, хватает одного раза, а дальше твоя жизнь уже разрушена». Он слышал это снова и снова, как сказку перед сном. Сказка повествовала о прекрасной принцессе, его сестре, которую похитило злое чудовище – наркотики. «Ты не должен, никогда-никогда, никогда-никогда, никогда-никогда», – говорила мать, так крепко сжимая его плечо, что ему становилось больно, смотрела на него таким пронзительным взглядом, что ему всякий раз хотелось отвернуться, но он должен был смотреть на нее, потому что стоило ему отвернуться, как она снова начинала свою песню. Никогда-никогда, никогда-никогда, никогда-никогда.
Ему не нужны были убеждения матери, чтобы понять: наркотики разрушают жизнь. Когда это началось, ему было десять, а его сестре на пять лет больше, но он все еще помнил прежнюю Люси, первую Люси, настоящую Люси, которую у них забрали. Настоящая Люси играла в футбол и была замечательной. Она сидела за столом, ела, говорила умные слова и смеялась, когда слышала что-то забавное, она тогда не хохотала по несколько часов подряд беспричинно, а если и выходила из себя, то ее ярость проявлялась естественно, а не так, что глаза Люси становились красными и злыми, как у демона. Она не крала, не била посуду, не приводила домой тощих мальчиков с крысиными лицами и такими же, как у нее, красными демоническими глазами. Бену не требовалось бесконечных никогда-никогда. Он знал, на что способно чудовище.
Несчастная мать Бена впала бы в панику, узнав, что он принимал наркотики.
– Все в порядке, Бен, – тихо сказала Джессика, словно читая его мысли. – Никакой ты не наркоман.
– Я знаю. – Он накрыл ее руку своей и подумал, что несколько консультаций, возможно, сыграли свою роль.
Впрочем, если так, то почему он не чувствует ликования? Может быть, у него что-то вроде ломки? От этого люди становятся наркоманами. Эйфория так прекрасна, а похмелье после нее такое, что люди готовы на все, лишь бы вернуться в состояние блаженства.
Они с Джессикой поговорили. Обо всем. Может быть, за всю историю их отношений они столько не разговаривали. Они говорили о деньгах. Бен помнил. Он говорил, что ему не нравится, как она изменила лицо и тело. Это было странно, а раньше Джессике казалось таким важным, чуть ли не важнейшим в жизни, а теперь вроде не стоило и ломаного гроша. Так почему же прежде он считал это настолько важным? Ну, ему не нравились ее новые пухлые губы. Но это же не конец света?
И машина. Это она поцарапала машину. Теперь и это не казалось таким уж важным. Словно фруктовые коктейли выкачали весь воздух из их споров и споры превратились в нечто морщинистое, сдувшееся и незначительное. Словно раньше они делали из мухи слона.
Они говорили и еще кое о чем. О чем-то гораздо более существенном. Через мгновение он вспомнит.
Джессика выпустила блузочку из брюк, наклонила голову, принюхалась к себе в ворот одежды.
– Я воняю. Пойду попробую помыться губкой над раковиной.
– Хорошо, – отозвался он.
– Мне нужно вымыть лицо. – Джессика провела рукой по щеке.
– Ладно. – Бен посмотрел на жену. – Ни один человек в этой комнате не возмутится, если ты будешь без косметики.
– Один человек возмутится, – заявила Джессика, поднимаясь на ноги. – Я. Я возмущусь. – Но она не выглядела сердитой.
Он проводил ее взглядом до туалета.
Неужели мы выздоровели? Неужели у нас теперь есть нужные инструменты?
Он съел бы макмафин с беконом и яйцом. Он хотел работать с ребятами, которые слушают ФМ-радио, возвращая красоту машинам. Когда они вернутся домой, он снова начнет работать.
Сколько еще они будут здесь торчать? Ему нужно увидеть небо. Даже на работе он никогда не проводил целый день в помещении, не выходя перекусить.
Он вспомнил телешоу об одном парне: тот сидел в тюрьме, но приговорен был, возможно, ошибочно, и он семь лет не видел луну. Бен покрылся холодным потом, когда услышал об этом. Бедный, несчастный мошенник.
– Эй, ничего, если я здесь присяду?
К нему подошла Зои, девушка, которая приехала с родителями.
Она села рядом.
Когда Бен видел ее в последние дни, то недоумевал, почему девчонка ее лет, явно спортивная и в хорошей форме, оказалась в таком месте. Теперь он знал.