– Он хороший человек. – Ларс с удивлением обнаружил, что у него слезы наворачиваются на глаза, потому что ему пришло в голову: если он умрет, Рэя тут же перехватят, как товар повышенного спроса в супермаркете, и кто-то другой легко влюбится в него и будет любить так, как он того заслуживает.
– Бедняга Рэй, – пробормотала Фрэнсис, словно прочтя мысли Ларса.
– Вы почему так сказали?
– Ой, потому что вы такой красавец! В юности я ненадолго влюбилась в красивого мужчину, и это был сплошной ужас, а вы… – она показала на него, – такой вздорный.
– Это как-то обидно, – сказал Ларс.
В отношении тех, кто выглядел как он, существовало немало предубеждений. Люди и представить себе не могли сколько.
– Да, хорошо, давайте дальше, – сказала Фрэнсис. – Значит… детей нет?
– Нет, – ответил Ларс. – Рэй хочет детей. Я – нет.
– Я тоже никогда не хотела детей, – сказала Фрэнсис.
Ларс вспомнил мать Рэя на тридцатипятилетии сына в прошлом месяце. Она, как обычно, «перебрала» шампанского, то есть выпила два бокала. «Почему ты не позволяешь ему взять одного ребенка, Ларс? Всего одного малюсенького ребеночка? Тебе и пальцем шевелить не придется, это я обещаю».
– И психоделическая терапия помогла вам достичь какого-то прозрения относительно вашей жизни? – спросила Фрэнсис. – Маше, вероятно, понравится, если упомянуть об этом.
Ларс задумался о прошедшей ночи. Некоторые ее фрагменты были весьма эффектными. В какой-то момент он понял, что может видеть музыку, исходящую из наушников. Она походила на волны всех цветов радуги. Он разговаривал с Машей, но никакого прозрения не заметил. Он пространно рассказывал ей про цвета музыки и чувствовал, что она, вероятно, скучает. Ему это казалось оскорбительным, потому что говорил он очень красноречиво и возвышенно.
Кажется, Ларс ничего не сказал Маше о маленьком мальчике, который постоянно появлялся в его галлюцинациях прошлой ночью. Ее бы это заинтересовало.
Он знал, что темноволосый мальчуган с грязной физиономией, хватавший Ларса за руку, появлялся для того, чтобы напомнить Ларсу о чем-то значительном и травмирующем из его детства, об одном из таких ранних воспоминаний, которые так любят выуживать из тебя психотерапевты.
Он отказался пойти с маленьким Ларсом. «Я занят, – повторял он, лежа на берегу и наслаждаясь цветами музыки. – Попроси кого-нибудь другого».
Мне все равно, что пытается сказать мне мое подсознание, но в любом случае спасибо.
В какой-то момент у него завязался разговор с Далилой, отнюдь не целительный, скорее бессмысленный треп. Ему все время чудилось, что легкий морской ветерок треплет его волосы, пока они болтают.
Далила сказала тогда: «Вы похожи на меня, Ларс. Вам на все наплевать, правда? Вам просто все равно».
В этот момент у нее в руке, кажется, появилась сигарета. Да нет, определенно нет.
«Что вы имеете в виду?» – лениво спросил Ларс.
«Вы понимаете, что я имею в виду», – ответила Далила, словно знала Ларса лучше, чем он сам.
Фрэнсис быстрым движением ударила костяшками пальцев по щекам.
– Прекратите себя бить, – сказал Ларс.
Фрэнсис уронила руку:
– Я прежде никого не защищала в суде.
– Это не суд, – возразил Ларс. – Это просто дурацкая игра.
Он посмотрел на предположительно беременную Джессику.
– Скажите Маше, что мы с партнером собираемся взять ребенка, – небрежно бросил он.
– Мы не можем лгать! – Фрэнсис явно злилась на него.
Бедная женщина!
Выражение ее лица напомнило ему Рэя в те моменты, когда Ларс делал что-нибудь, чтобы раздразнить его. Сжатые губы. Смиренно ссутуленные плечи. Разочарованные глаза.
Он вспомнил озорное лицо мальчишки из видения прошлой ночи и, вздрогнув, понял, что это был вовсе не он в детстве. У ребенка были карие глаза. Глаза Рэя. У Рэя, его сестры и матери одинаковые глаза. Глаза, которые вызывали у Ларса желание закрыть свои собственные из-за всей этой пугающей любви, и доверия, и преданности.
– Скажите Маше, что, если я умру, я подам на нее в суд за умышленное причинение смерти, – сказал Ларс. – И выиграю. Я вам гарантирую, что выиграю.
– Что? – Фрэнсис нахмурилась. – Это полная бессмыслица!
– Тут все полная бессмыслица, – сказал Ларс. – Абсолютно все.
Он снова увидел темноволосого мальчика с карими глазами, почувствовал, как тот тянет его за руку, и снова услышал его настойчивый голос: «Я должен тебе что-то показать».
Глава 64
Джессика и Зои сидели, скрестив ноги, друг против друга на ковриках для йоги, как будто собирались заняться пилатесом.
Джессика что угодно отдала бы, чтобы оказаться сейчас в фитнес-клубе. Хотя бы в том дешевом, куда она ходила, пока они не выиграли в лотерею, – в продуваемом сквозняками общем зале со всеми местными мамочками.
– Ты как думаешь, это серьезно? – Зои стрельнула глазами в родителей, и Джессика помимо воли обратила внимание, что у Зои прекрасные натуральные брови.
– Да, я так думаю, – ответила Джессика. – Я чувствую, что Маша такая, она способна на что угодно. Кажется, она очень неуравновешенная.
Она пыталась контролировать дыхание. Страх нарастал, а потом опускался ей в желудок, вызывая тошноту, как на русских горках в парке аттракционов.
– Ну не будет же она кого-то казнить на самом деле. – Зои натужно улыбнулась, словно решив показать, что она шутит.
– Нет, конечно, – сказала Джессика, хотя откуда ей было знать, что на уме у этой женщины? Она давала им наркотики без их согласия, и еще неизвестно, что она сотворила с Яо и Далилой. – Это всего лишь упражнение, чтобы заставить нас подумать. Вообще-то, довольно дурацкое упражнение.
– Я боюсь, как бы мать не разозлила Машу. – Зои бросила быстрый взгляд на Хизер.
– Не волнуйся, я ее так защищу – лучше и не придумаешь, – сказала Джессика. – Твоя мама – акушерка. Она помогает приходу в мир новой жизни. Кроме того, я состояла в дискуссионном клубе. Была первым спикером.
«Джессика – ответственная ученица» – такой комментарий она чаще всего видела в своем табеле успеваемости.
– А я постараюсь хорошо защитить тебя! – Зои распрямила спину с видом такой же прилежной ученицы. – Так вот, я подумала, что прежде всего следует сказать о твоей беременности, как думаешь? Невозможно казнить беременную женщину. Это нарушение какой-то конвенции или чего-то такого, да?
– Правильно, – неуверенно сказала Джессика, хотя и сама не знала, откуда взялись ее сомнения.
Не объясняются ли они тем, что беременность ее никак не была подтверждена? Что это выглядит как попытка проскочить в лазейку? Она заслуживает жизни только потому, что заслуживает жизни ее невинный ребенок?
А если она не беременна, то почему она должна жить? Только потому, что хочет? Потому, что родители любят ее? Потому, что она знала: ее сестра тоже любит ее, хотя они теперь и отдалились друг от друга? Потому, что ее поклонники в «Инстаграме» нередко писали, что она порадовала их? Потому, что в прошлом финансовом году ее пожертвования на благотворительность были больше, чем годовой заработок в прежние времена?
– Знаешь, – сказала она Зои, – когда мы выиграли деньги, мы очень старались не быть эгоистами. Делиться ими, жертвовать. – Она, словно гребнем, провела рукой по волосам и понизила голос. – Но мы раздали не все.
– Никто этого от вас и не ждал, – сказала Зои. – Это же ваш выигрыш.
– Кое-чего из нашей старой жизни мне все-таки не хватает, – призналась Джессика. – Прежде чем мы разбогатели, нам даже не нужно было думать о том, хорошие мы люди или нет, потому что у нас не оставалось времени на то, чтобы быть хорошими. Мы оплачивали счета, пробивались, жили обычной жизнью. Это было как-то проще. – Она поморщилась. – Похоже, как будто я жалуюсь, но я тебе клянусь – ничего подобного.
– Я читала про людей, выигравших в лотерею, которые уходили в запой, у них рушились отношения, они теряли все и в конечном счете оказывались безработными, – сообщила Зои.
– Знаю, – ответила Джессика. – Когда мы выиграли, я принялась разыскивать информацию о других счастливчиках. Так что я знала об опасностях.
– Я вижу, ты хорошо над этим поработала, – заметила Зои.
– Спасибо, – благодарно кивнула Джессика, которой иногда требовалось, чтобы кто-то поставил ей хорошую отметку за то, как разумно она обходится с выигранными деньгами.
Она так старалась стать добропорядочной победительницей лотереи. Правильно вкладывать, справедливо делиться, получать советы по налогам, ходить на роскошные благотворительные балы, где до невозможности элегантные люди попивали французское шампанское и за неприличные деньги покупали на аукционах бог знает какие несуразные вещи: «Все на доброе дело, леди и джентльмены!» Она вспомнила Бена, который оттягивал свой галстук-бабочку и бормотал: «Что за хрень, кто все эти люди?»
Не следовало ли ей больше тратить на этих балах? Меньше? Вообще туда не ходить? Посылать чек? Что сделало бы ее лучше, чтобы теперь быть более достойной жизни?
Если бы это случилось до выигрыша, то что бы могла сказать Зои? Джессика заслуживает жизни, потому что она работает не покладая рук на своей скучнейшей работе и никогда в жизни не летала бизнес-классом, не говоря уже о первом классе, – так что это тогда за жизнь?
Теперь ее личность определялась деньгами. Она даже не знала, кем была до выигрыша.
– Бен не хотел принимать каких-либо решений, за исключением того, какую машину ему купить, – сказала она Зои. – Он не хотел ничего менять… И это просто невозможно.
Она прикоснулась к губам и опустила взгляд на свою невероятную грудь.
Стала бы позиция защиты лучше, если бы она выглядела иначе? Если бы она не тратила столько денег на свое тело?
«Почему ты хочешь выглядеть как одна из этих жутких Кардашян?»[22]