Не сдержавшись, Роберт тихо охнул от изумления.
— Роберт, мой мальчик, оставь нас, — с тихой улыбкой молвил епископ Марк.
Лорд-канцлер вышел, плотно прикрыв дверь. И стал ждать. Он не смел даже догадываться, что за беседа происходит сейчас между его учителем и наставником всех гномьих лазутчиков. То, что вдруг сказал мастер Ханс, было… поразительно.
Или нет? Что, если это очередная уловка?
А то, что сказал в ответ его учитель… «Роберт, мальчик мой…» так и звучало у него в ушах. Никогда епископ Марк не обратился бы так к нему при постороннем. Так не значит ли это…
Значит.
Именно это оно и значит, потому что ничем другим просто быть не может. Вот поэтому его и выставили. Первая беседа ученика и учителя — дело настолько личное, что никто, никто, даже другой ученик, особенно другой ученик, не смеет при этом присутствовать.
Распахнувшаяся дверь выпустила наставника Ханса.
Он вышел с таким удивительным выражением лица, что Роберт и не подумал его остановить, даже сказать ничего не сказал. А тот просто ушел куда-то, оставив Роберта в полном недоумении.
— Роберт, — позвал его учитель, и он вновь повернулся к распахнутой двери.
— Учитель…
— Ты знаешь, я тебе его не отдам…
— Но учитель…
— Грех такой талант попусту переводить, — решительно объявил епископ Марк. — И не спорь, мальчик мой, ты и без него справишься.
Пожилые гномы сидели, плотно прижавшись друг к другу, и боялись.
Там, за тонкими и ненадежными деревянными бортами — бортами, сляпанными кое-как, — да разве эти долговязые могут, как надо? Руки у них не из того места растут, вот что! — Там, за таким хрупким и почти не существующим щитом, плескалось море. Чужое, непонятное, страшное… небывалая вода.
Даже гномики и гномочки, взапуски носившиеся по палубе, слегка присмирели — и отнюдь не под грозным взглядом своей владыки — просто страшновато как-то стало. Вот отошли как следует корабли от берега — и стало. Корабль — он, конечно, большой, даже очень большой… ну так это пока он у берега, он большой. А чем дальше отплывает, тем меньше становится. Вот оно как, оказывается.
Страшновато стало гномикам и гномочкам. Правда, страшновато. Впрочем, у этих-то в глазах все едино чертики бегали. А один молодой гном вдруг подошел к Фицджеральду и, посмотрев прямо ему в глаза, храбро объявил:
— Эйвинд, сын Годрика, из клана Железных Скал. Хочу быть моряком. Ты тут гросс, вот и передай кому следует!
— Обязательно, — удивленно откликнулся Фицджеральд.
«Ну надо же!»
Пожилые гномы сидели, плотно прижавшись друг к другу, и вполголоса обсуждали невероятное событие. Нет, это надо же, гном решил моряком сделаться! Бородатые старейшины из его клана просто ошалели от эдакой выходки, они не могли решить, что им делать — гордиться или негодовать? Кое-кто втихомолку над ними посмеивался. Кто-то, напротив, осуждающе качал головой. Кто ворчал, что молодежь совсем обнаглела, ишь какие, мол, моряками они сделаться удумали. Кто, наоборот, ругал тупоумных стариков, дальше своей бороды не видящих. Малышня начинала потихоньку оживать и приставать к морякам с вопросами. Моряки, такой же бородатый народ, как и гномы, казались им почти своими, вот только занимались они чем-то чудесным и даже таинственным — как тут удержаться от расспросов?
— Дядя, а почему вы такие большие все выросли, потому что по морю плаваете? — даже спросил один из гномиков.
— Потому что рыбы едим много, — нашелся в ответ моряк. — Будешь много рыбы кушать, вырастешь точно таким же!
Юная владыка одним движением выхватила свой ритуальный нож и молча поднесла его к глазам вскинувшегося было старейшины Пихельсдорфа.
— Он же просто пошутил! — прошипела она.
«Вот только посмей что-нибудь вякнуть, старый паскудник, я тебя и правда зарежу!»
— Пошутил?! — возмущенно прохрипел старейшина.
— Конечно, — кивнула она. — А я вот — не шучу. Нисколечко не шучу.
Лезвие уперлось в горло старейшины. Надави сильней — кровь брызнет.
— Сядь, — ласково шепнула владыка, и старейшина мешком обрушился на свое место.
Владыка медленно выдохнула. Голова слегка кружилась.
Ничего. Все хорошо. Все уже хорошо. Гномы не бросятся на моряков. Моряки не выбросят их за борт.
— Потаскуха, — одними губами прошелестел Пихельсдорф. — Человеческая…
— Ты даже представить себе не можешь, какая… — с наслаждением шепнула ему владыка. — А уж что я с тобой утворю, если ты немедля не заткнешься…
Похоже, у старейшины была неплохая фантазия. Он замер. Содрогнулся. И заткнулся. Ни слова больше не сказал. Даже когда его о чем-то постороннем спросили.
Вот и хорошо. Вот и молчи. А то ведь мне придется исполнить свою угрозу. А это будет страшно. Очень страшно. Хотя бы потому, что я и сама не знаю, чего пообещала.
А остров уже виднелся, и Гуннхильд вздохнула с облегчением. Ничего страшного так и не случилось. Еще немного, и гномы сойдут с корабля на берег своей новой родины.
Она не знала, что так же, одновременно с ней, вздохнул и Тэд Фицджеральд, причем по той же самой причине. Ничего страшного все-таки не случилось.
А остров все рос и рос из воды, и даже самые закоренелые цверги уже не могли его не замечать.
«Вот он, ваш остров, засранцы твердолобые! Кто там бормотал, что вас всех попросту утопят?! Кто шипел, что король Джеральд предатель и клятвопреступник?! Ну?! Хоть одна бородатая сволочь покраснеет?! Как же… дожидайся!»
Фицджеральд отвернулся.
Говорят, что старейшина Пихельсдорф с того дня так никогда и не отведал рыбы. До самой смерти ни кусочка в рот не взял. На всякий случай. Очень боялся человеком сделаться. Зря боялся. Ну какой из него человек? Из него и гнома-то не вышло. Так, какое-то бородатое недоразумение. Это вам не Шарц, который и человеком стал, и гномом остался.
Лучшие музыканты жили в городе Реймене. А сам этот город находился в Троанне и был столицей всего, что имело отношение к музыке. Это оказалось настолько общеизвестным фактом, что Якш даже удивился. По словам его многочисленных собеседников, выходило, что любой, чувствующий в себе музыкальное призвание, должен беспременно отправиться в город Реймен, «а уж там-то тебя всему научат, можешь не сомневаться, приятель!»
Порасспросив о дороге, Якш решил немедля отправиться в Реймен, а денег на обучение у кого-нибудь из тамошних мастеров заработать по дороге. Не такое это уж трудное дело здесь, наверху, где мастеров по гномским меркам немного, а мастерство в почете, а значит, и в цене.
Возможность подзаработать не замедлила. Ближе к вечеру, когда Якш пересчитал все заколдобины и выбрался наконец на большую дорогу, впереди обнаружился осевший на бок фургон и суетящийся вблизи оного толстенький невысокий крепыш.
«Почти гном, — про себя усмехнулся Якш. — Только основательно разъевшийся. Старейшина, одним словом, даром что безбородый…»
— Что случилось, почтенный?! — громко спросил он, подходя к пыхтящему от усилий человеку.
— Сам почтенный! — огрызнулся тот. — Болтают тут всякие! Не видишь — колесо отвалилось, чека потерялась, да еще и ось треснула! Что теперь делать прикажешь?!
— Прикажу быть чуточку повежливее! — развеселился Якш. — Я твой фургон не ломал.
— Еще не хватало! — возмутился толстяк. — Не ломал он, видите ли! Ходят тут всякие! Да я с этого болвана, что фургон мне продал, три шкуры спущу! Дай только до города добраться! Совсем новый фургон, говорит! Нет, ты это видел?! Совсем новый, только крыша в одном месте протерлась! Ах ты, крыша!
— А почем фургон покупал, уважаемый? — полюбопытствовал Якш.
— Сам уважаемый! — вновь огрызнулся тот. — А еще этого болвана Вилли пришлось выгнать за пьянство! Кто ж мог знать, что он мне пригодится?
— Пьянство — это очень плохо, — с умным видом покивал Якш.
— Сам знаю, что плохо, дубина! — фыркнул толстяк. — Ну, чего стоишь, болван? Живо принимайся за работу!
— Что? — Якш наконец услышал то, на что надеялся, но виду не подал.
— Чини давай! — потребовал толстяк. — Чего стоишь, рот разинув?
— Я?! — весело удивился Якш.
— А ты здесь кого-то другого видишь, к кому я мог бы обращаться? — возмущенно выпалил толстяк.
— Ну, например, к себе, — подсказал Якш. — Некоторым, говорят, очень нравится с собой разговаривать…
— К себе?! Издеваешься?! — взвился толстяк. — Нет уж, хватит с меня! Я себе уже все руки сбил! Теперь твоя очередь!
— Ты, наверно, что-то не то этими своими руками делал, — предположил Якш. — Или они у тебя какие-то не такие…
— Поговори мне! — рассердился толстяк. — Руки мои ему, видите ли, не нравятся! Принимайся-ка лучше за работу, да поживей!
— А что мне за это будет? — полюбопытствовал Якш.
— А вот что заработаешь — то и будет! — отрезал толстяк. — Знаю я вас! Вам только плати, а как работать — так шиш.
— Э-э-э… нет! Так не пойдет! — усмехнулся Якш. — Я тебе не Вилли, чтоб бесплатно на тебя отработать, а потом за пьянство вылететь. Сколько дашь за то, что я тебе этот фургон обратно на все четыре колеса поставлю?
— И колесо, и чеку, и ось наладишь? — деловым тоном осведомился толстяк.
— Конечно, — подтвердил Якш.
— А за какое время?
— За малое, — посулил Якш, уже разглядевший поломку и прикинувший, за какое время он с ней разберется.
Пустяк поломка! В самом деле — пустяк! Видать, этот болван или лентяй каких мало, или совсем безрукий!
— За малое время и плата малая! — отрезал толстяк.
«Ах ты, жадина!»
— Вот как? — ехидно обрадовался Якш. — Что ж, могу дня три провозиться…
— Кровопийца! — возопил толстяк. — Этак весь мой товар протухнет!
— Так ты у нас торговец? — вопросил Якш.
— Не твое дело. Проваливай! Ты уволен! — величаво объявил толстяк.
«Уволил один такой!»
— Так ведь я у тебя еще и не работаю, — усмехнулся Якш.
— Убирайся! Я другого найду!