Духи Пламени, болит-то как!
Якш и не заметил, как начал считать камни.
Первый… второй… третий… четвертый… пятый… четырнадцатый.
Камней стало четырнадцать, и они окружали Якша со всех сторон. Незримые постороннему глазу, призрачные камни… Он видел их так же отчетливо, как солнечный свет на листьях или тропу под ногами.
Это было очень старое, немногим гномам ведомое искусство. Вытеснение боли посредством созерцания камней. Говорят, придумали его задолго до появления эльфьих обезболивающих эликсиров. А с появлением оных стали забывать. Эликсир-то ведь проще выпить. На это любой дурак способен. Созерцание камней отодвинулось в прошлое. В область преданий и сказок. Превратилось в таинство, хотя никто его таковым не задумывал. Владели этим древним искусством лишь потомственные воины, да и то не все.
Якш им владел.
Страдающие от ран гномы-воины мысленно создавали вокруг себя круг из камней, а потом расслаивали сознание, погружая каждую его часть в отдельный камень. Боль оставалась снаружи. За кругом камней.
Чем больше камней мог вообразить себе воин, тем более боеспособным он оставался. Тот, кто мог вообразить лишь один камень, и сам валялся камнем, лишь дышать и способный. Четырнадцать камней позволяли Якшу двигаться как ни в чем не бывало.
Он шел и шел, все больше погружаясь в неохватную глубину камней, проникая в их сокровенную тайнопись. Это для человека даль раскрывает свои объятия и манит его вперед и вперед к неуловимому горизонту, для гнома даль раскрывается вглубь.
Что-то бурчала скрипка. Бурчала, ворочалась в котомке. Якшу было не до нее. Вот уж чего он не собирался делать, так это возвращаться обратно к боли. По крайней мере, пока не доберется туда, где ему помогут. Так что потерпи, милая, успеем еще наговориться, недосуг мне с тобой разговоры разговаривать. Вот подлатают меня хоть как-то, тогда другое дело, а пока — прости. Мне камни созерцать надо, а это дело тонкое, с разговорами несоединимое.
Скрипка решительно толкнула Якша в бок и вдруг… вывалилась из совершенно целой и абсолютно закрытой котомки. Якш дернулся, ругнулся и, потеряв сосредоточенность, выпал наружу из блаженной глубины камней. Спасительный круг растаял, и боль злобной кусачей тварью вцепилась в руку. А кроме того, Якш заметил еще несколько весьма неприятных вещей:
Во-первых, была уже ночь — и когда успела?
Во-вторых, он, сам того не замечая, сошел с дороги и забрел в дремучий лес — как же это он так? Вот тебе и потомственный воин!
А в-третьих, он был не один. Из глубин леса на него кто-то смотрел.
Среди приятных вещей можно было назвать лишь одну — скрипка никуда не делась. Как лежала себе смирненько в котомке, так и лежит.
«Пригрезилось», — подумал Якш, лихорадочно соображая, что же ему теперь делать со сломанной-то рукой, если тот, кто столь пристально смотрит на него из глубин леса, — враг. Сразу припомнились все гномьи россказни о лесных чудищах, с самого детства и до седых волос слышанные. Да, конечно, старый бард говорил, что их не бывает, но… а если все же? Это он тогда говорил, что не бывает, а страшно-то теперь!
Поймав себя на столь детски жалобной мысли, Якш фыркнул и, наплевав на все страхи, решительно потребовал:
— Покажись!
— Сам покажись! — прозвенел мелодичный смех. — Меня и без того видно!
— Мне — нет, — язвительно возразил Якш.
— А ты глаза протри, увалень бородатый! — откликнулись ему.
— Не до глаз мне — рука болит, — пожаловался Якш.
— Сейчас не будет, — пообещал из леса переливчатый голос.
— Потому что умру? — полюбопытствовал Якш, готовясь к битве.
— Потому что оживешь, — рассмеялось лесное существо. — Ты не о том думаешь и не к тому готовишься, дурень!
«Кто-то уже разговаривал со мной именно в таком тоне», — мелькнуло у Якша, но боль мешала ясно мыслить.
Якшу показалось, что листья запели, пропуская шагнувшее к нему лесное существо.
Прекрасная дева в зеленой одежде, вся в бликах лунного света и переливах зеленого, в каплях росы и отблесках звезд, вышла из зарослей босая, и ночные мотыльки плясали над ней, словно венчая ее трепетной воздушной короной.
— Ты… королева этого леса? — севшим голосом вопросил Якш.
— Меньше болтай — язык не истреплешь, — ответствовала лесная красавица. — Пойдем со мной!
— Послушай, ты прекрасна, и все такое… но у меня рука болит, мне к лекарю надо, — заупрямился Якш.
— Пойдешь со мной — исцелю твою руку, — пообещала дева.
Она шагнула вперед и ухватила Якша именно что за больную руку. Он чуть не заорал, но боль и вправду стала меньше.
— Идем.
Он пошел. А что еще было делать?
Он не знал страшных человечьих сказок о красавицах, заманивающих героев к пещерам чудовищ, не то бы испугался. Впрочем, он и так чувствовал себя не самым лучшим образом.
А лесная дева все вела и вела его сквозь непроглядные заросли, легко расступавшиеся перед нею и смыкающиеся стеной позади.
Наконец она остановилась и положила Якшу ладони на плечи.
— Танцуй со мной, — потребовала она.
— Танцуй?! — возмутился Якш. — Во-первых, я не умею, во-вторых, рука болит.
Рука и впрямь заболела еще пуще, стоило лесной деве ее отпустить. Заболела так, словно какие-то неведомые твари вознамерились немедля ее оторвать, причем непременно раскаленными щипцами.
— Танцуй со мной — вылечу! — приказала дева и вдруг толкнула Якша всем телом.
От этого толчка все вокруг запело, заиграло, задвигалось, понеслось вскачь. Якш и сам не заметил, как включился в общий хоровод, только ощутил вдруг, как его ноги скачут в каком-то неистовом плясе, отрываясь от земли и ударяясь о нее вновь. На миг ему даже показалось, что он-то стоит неподвижно, а это земля пляшет, то отрываясь от него, то вновь ударяя его по пяткам. Наконец все вокруг остановилось.
— Ну как рука, не болит? — весело спросила его лесная дева.
— Не знаю… — пропыхтел задыхающийся Якш. — Но все остальное… болит точно. Что это было?
— Опять глупости спрашиваешь! — фыркнула та. — Ну какая тебе разница?
— Разница? Ну знаешь ли! — возмутился Якш.
— Знаю, — отмахнулась она. — Так. Теперь вот что. Осталась еще одна вещь — самая важная. Ты должен лечь со мной.
— Лечь с тобой? — возмутился Якш. — Ты сама — невесть кто, заманила меня невесть куда, заставила вытворять невесть что, а теперь еще и ложись с тобой?
— Хочешь, чтоб рука не болела? — вопросила дева.
— Хочу, — смирился Якш.
— Тогда не спорь. Ложись.
Одним движением дева упала на землю и оказалась совершенно нагой. Лесная трава приняла ее тело, словно лучшая постель, как королевское ложе.
— Что ж мне, одной рукой одежду снимать? — пробормотал Якш.
И оказался совершенно нагим. Одежда просто пропала. Раз — и нет ее!
Махнув рукой на доводы разума, он опустился на ждущее его объятий тело… и не коснулся его!
Короткий миг абсолютного ужаса. Ужаса висения в пустоте. В чем-то, чего и правда нет. Он кончился, и Якш упал в непроницаемую тьму. Вспыхнуло черное небо, на котором ярко горели черные звезды.
А в следующий миг Якш обнаружил себя мирно бредущим по дороге.
Был день. Светило солнце. Он был совершенно один, вполне одет и никакого леса, никакой девы…
«Вот же прибредилось…» — пробормотал он.
«А скрипка — на месте ли?»
«Хвала Духам Огня — на месте!»
Только тут Якш сообразил, что проверяет наличие скрипки обеими руками. И ни одна из них не болит.
Якш внимательно осмотрел руку — цела. Словно и не ломал. Прибредилось?
Значит, или не ломал, или… или все же была лесная дева и прочие чудеса… Так-то вот. Так не ломал — или была?
Проще предположить первое. Впрочем, его и проверить проще. Якш еще раз открыл котомку — вот она, кольчуга, та самая, гениальное изобретение старого друга, о которое он и сломал себе руку.
Так.
Значит, все-таки была лесная дева?
Вот только… кого же она ему…
Якш вновь распахнул котомку, ухватил скрипку, вытащил ее наружу.
— Это… это была ты… там, в лесу? — прерывающимся; голосом спросил он, вновь вспоминая, как нечто толкнуло его в бок, выпадая из котомки.
— Совсем с ума сошел, — буркнула скрипка. — Клади скорей обратно, не видишь, дождь собирается?
— Но… ты все-таки ответь, а? — почти жалобно попросил он.
— Расспрашивать даму о ее интимной жизни недостойно настоящего кавалера.
— Так, значит…
— Ничего не значит. Застегни котомку, уже накрапывает, не чувствуешь, что ли?
— Но…
— Меньше болтай, язык не истреплешь!
Якш только головой покачал. Рука не болела. Не с чего ей было болеть.
— Хочешь когда-нибудь скрипачом сделаться — береги свои грабли, — буркнула скрипка, поуютнее устраиваясь в котомке. Якшу даже показалось, что она сворачивается клубком, но после всего уже случившегося проверить он не решился.
— А пока сверни вон под то дерево, дождь не на шутку собирается, — продолжила скрипка. — От такого дождя никакая котомка не спасет, да и ты почем зря промокнешь…
Ну и что тут скажешь? Лучше помолчать, нет?!
Реймен.
Идет Якш по улицам и дивится.
Реймен.
Тот самый Реймен, куда ты так долго стремился, о чем грезил ночами, когда сон не шел, когда была только выматывающая душу бессонница, о чем мечтал, промокая до нитки, когда холодный ветер вынимал из тебя душу, о чем яростно помнил, когда сталкивался с чужим презрением, ненавистью, равнодушием, когда…
Тот самый Реймен, твой незримый щит. Ты столько раз рисовал его себе в воображении, то таким, то эдаким… рисовал, перерисовывал по новой, и с каждым разом он становился все сказочнее, все удивительнее, приобретал какие-то совершенно уж фантастические очертания…
Реймен.
Его ворота наконец открылись перед тобой. Те самые ворота, с тем самым гербом — скрипка и лютня — распахнули перед тобой свои скрипучие объятия, и ты вошел. Вошел и замер… потому что это был не Реймен.