– Что с тобой творится последнее время? Нет, правда. Ты сама не своя.
Нужно прекратить уходить в себя, пока я разговариваю с людьми, и безостановочно думать о документах на развод, которые лежат на кухонном столе под грудой почты. Возвращаясь вечером домой, я стараюсь эту кучу не замечать. Мне хочется снова стать собой. Обычной Роуз – а не разведенной Роуз, потерянной Роуз.
– Не знаю, Девон. Просто… Со мной все в порядке.
Он смотрит на меня – так пристально, будто не верит. Мои коллеги все еще не знают о Люке. Я им не рассказываю.
Девон вздыхает.
– Итак… В следующий четверг всем отделом идем выпить.
У меня вырывается смешок. Не то я ожидала услышать. Девон настолько весомо произнес свое «итак», будто собирался завести серьезный разговор, а не просто пригласить выпить.
– Да? Я не знала… Кажется, я была немного не в себе.
– Ты обязательно должна пойти. Почему бы нам не отправиться вместе? Я зайду за тобой и…
– Я знаю, что ты делаешь, Девон.
– Неужели? И что же?
– То же самое, что делаем все мы, когда беспокоимся о студентах. Стараемся отвести их в консультационный центр. А ты хочешь отвести меня выпить.
Наступает черед Девона смеяться.
– Может и так. Но, похоже, тебе не помешает развлечься, понимаешь? Повеселиться. Тебе пойдет на пользу.
На миг во мне вспыхивает надежда. Это один из тех драгоценных моментов, когда в душе оживает предвкушение новой жизни, оно загорается внутри, как яркое солнце, согревая тело. Но его тут же смывает сомнение – сомнение, что терзает меня всегда, – я не верю, что без Люка когда-нибудь буду счастлива снова, мой брак разрушен, и мои сомнения гораздо сильнее, чем эти мимолетные мгновения надежды, сомнения могучи, будто суперзлодей, укоренивший где-то глубоко в моем разуме свою ложь.
Улыбка Девона – добрая, обнадеживающая нас обоих, – придает мне сил произнести следующие слова:
– Хорошо. В четверг я буду здесь, у себя в кабинете, ждать, когда ты за мной зайдешь, и мы отправимся выпить.
Девон расплывается в улыбке – от уха до уха. Сияет как фонарь, как маяк, и я думаю: «А почему бы и нет? Почему бы не пойти за этим дружелюбным светом? Кто знает, Роуз Наполитано. Возможно, что-то хорошее поджидает тебя прямо за углом».
Но затем, когда коллега поворачивается и, уходя, бросает через плечо «Увидимся в четверг», суперзлодей, что скрывается в глубинах моей души, объявляется снова, смеется злобным, вредительским смехом и гасит весь свет, что подарил мне Девон.
В четверг в ресторане людно. Я брожу взад-вперед, пытаясь понять, не ошиблась ли, позволив Девону меня сюда затащить.
Мы подходим к длинной мраморной стойке бара, и мой коллега Джейсон, эксперт по поведению религиозных общин и всяким культам, салютует бокалом пива:
– Привет, Роуз! Где ты пряталась весь год?
Девон обнимает меня большой рукой и сжимает плечо.
– Что принести тебе выпить? – спрашивает он, спасая меня от ответа Джейсону.
Вопрос ставит в тупик: в минуты грусти я никогда не пью, потому что от этого только сильнее тоскую. Я почти забыла, какую выпивку предпочитаю.
– Может, «Олд-фешен»[6]?
Девон кивает и наклоняется к стойке, чтобы привлечь внимание бармена.
Джейсон наблюдает за мной, видимо все еще ожидая ответа.
– Скоро вернусь, – обещаю я и направляюсь в дамскую комнату.
В телефоне полно непрочитанных сообщений – наверное, от мамы.
Она за меня переживает, звонит каждый день, проверяет, как я. Я перестала перезванивать, потому что отвечаю всегда одинаково: мне грустно и одиноко, я тоскую.
Вместо мамы я звоню Джилл, но та не берет трубку.
– Джилл, если ты не занята, приходи спасать меня в «Мэйзон», пожалуйста. Девон убедил сходить выпить с нашим отделом, и я уже жалею… наверное…
Дамы толкаются в очереди к кабинкам. Склонившись над раковиной, я смотрю в широкое позолоченное зеркало, и у меня случается одна из вспышек – тех, что мне хочется разлить по бутылкам и выпить до дна, особенно когда я подавлена.
В отражении я вижу женщину – привлекательную, даже красивую, с отличной прической; профессора, но из тех, что следят за модой. Прежде чем я успеваю передумать, нащупываю на дне сумки помаду, наношу на губы и возвращаюсь к бару, где Девон, Джейсон, а с ними Брэнди, Сэм, Уинстон и Дженнифер, мои уважаемые коллеги, болтают с каким-то незнакомым мужчиной.
– Привет, ребята, рада всех вас видеть! – широко улыбаюсь я.
Раздается дружное «Привет, Роуз!», и Девон вручает мне бокал. Делаю большой глоток, тепло окутывает горло, как бы подтверждая – пойти в бар было правильно, Роуз. Ты выходишь в мир, снова становишься человеком! Женщиной, которая красит губы помадой, тусуется с коллегами. Профессором – модным профессором.
Девон кивает на незнакомого мужчину, и я смотрю на него. По-настоящему.
– Вы не встречались раньше? – спрашивает нас Девон.
Что-то мелькает в глубинах памяти, слабое воспоминание вырывается на поверхность. Секунду я не понимаю, но затем вглядываюсь в незнакомца, в копну темных волос, ясный взгляд карих глаз, узнаю его и протягиваю руку.
– Нет, мы не встречались. Я – Роуз.
Мужчина улыбается, приподняв лишь уголок рта, бросает на меня лукавый взгляд и берет протянутую руку.
– А я – Оливер, – заявляет он с прекрасным британским акцентом.
– Оливер из Лондона, как ты понимаешь, – объясняет Девон.
Оливер смеется, и я смеюсь. Мы хохочем так, будто коллега отпустил самую забавную шутку на свете.
– Он взял год творческого отпуска, – продолжает Девон, – преподает на кафедре литературы.
Мой разум и тело считают, что Оливер великолепен, но сама мысль странная, запретная, ведь он не Люк. За этой мыслью возникают следующие, более обнадеживающие: Роуз, ты можешь считать другого мужчину великолепным. Ты разводишься. Тебе позволено думать о подобном.
Эти новые мысли не просто задерживаются, они превращаются в нечто более прочное, начинают шириться, успокаивать и исцелять, даже после того, как мы разнимаем руки.
10 октября 2008 года
Роуз, жизнь 2
– Мама? – окликаю я.
Моя мама по случаю осени нарядилась в свитер цвета тыквы (мамуля всегда одевается соответственно времени года и праздникам). Она поднимает взгляд от романа, который читала. У нее ежедневная послеобеденная «релаксация», обычно это означает чтение книги или журнала и бокал белого вина на столике рядом с креслом в гостиной.
Вино в основном для вида. Маме нравится мысль читать книгу, попивая вино, больше, чем по-настоящему его пить.
– Да, милая?
– Можно у тебя кое-что спросить?
Она резко поворачивает голову, карие глаза внимательно смотрят на меня поверх очков для чтения. Худое лицо выражает любопытство, взгляд пронзительный, сосредоточенный, но мама изображает непринужденность. Ерзает, скрещивает ноги и наконец поджимает их под себя. Берет бокал вина и устраивается поудобнее.
– Конечно! Мамы для того и существуют.
Я киваю, но в глубине души гадаю: правда? Они для того и созданы? Это их задача?
Мне знаком древесный аромат комнаты, где стоит сундук из красного кедра и другая мебель, дар моего отца. Здесь успокаивающе пахнет домом. Я усаживаюсь на диван. Настраиваюсь задать вопрос, приободряю себя и приступаю к делу.
– Ты никогда не думала… что папа может тебя бросить? – начинаю я и с трудом сглатываю. – Ну… развестись? Или что у него другая.
– Почему ты спрашиваешь?
Ого.
В ее голосе – ужас и осуждение, лучше немедленно все прекратить. Но я этого не делаю.
– Ну просто… Люк, может быть… Кажется, он несчастлив. Со мной, – добавляю я.
– Милая. Он тебя никогда не бросит. Никогда не полюбит другую. Он любит тебя.
– А у вас с папой были когда-нибудь… разногласия?
– Конечно. В любом браке они есть, но супруги должны их преодолевать.
– И как вы их преодолевали?
Мама усаживается удобнее; волосы, уложенные в каре и идеальной волной спадающие к подбородку, слегка колышутся.
– Дело не в этом, Роуз. Не переживай за меня и папу, если у вас с Люком нелады. Переживай лучше о том, как сделать мужа счастливым…
– Но ты же говоришь, он меня любит.
– И мы обе знаем, в чем проблема, хоть ты не желаешь это обсуждать. Может, пора? Неужели ты правда хочешь потерять мужа из-за своего упрямства? Ты уже давно избегаешь разговоров на эту тему.
– Мама…
– Ребенок. Ты должна завести ребенка, Роуз. Как, по-твоему, мы с папой продержались все эти годы? Из-за тебя. Нас волновало – и все еще волнует – твое благополучие, твое будущее. Именно ты склеивала наши отношения.
Я с хрипом втягиваю воздух. Невыносимо хочется наклониться и спрятать голову между коленями.
– Мама, я не собираюсь этого делать, да и Люк уже передумал – по крайней мере, он так сказал. И вообще – я не хочу такой жизни и никогда не хотела. И ты это знаешь.
Мама быстро моргает.
О нет… Она плачет? Из-за меня?
– Мам…
– Неужели я была такой ужасной матерью?
Ну началось. Так и знала, что все этим кончится, потому обычно и избегаю подобных разговоров. С тех пор как мы с Люком поженились и мама поняла, что все эти годы заводить детей я отказывалась всерьез, она не перестает твердить, якобы это из-за того, что я считаю ее плохой матерью.
– Роуз, ты опоздала.
Мне было шестнадцать. Я только что вошла в парадную дверь после свидания с Мэттом, моим бойфрендом, с которым встречалась последние годы перед выпуском.
Мама сидела за кухонным столом. Было уже за полночь, все это время мы с Мэттом целовалась. Отец, скорее всего, спал. По крайней мере, я на это надеялась. Я ненавидела, когда мама меня дожидалась.
– На пару минут…
– Нам нужно поговорить о том, как устроена жизнь, – сказала мама, будто я догадывалась, что это значит.