.
В самый разгар вечеринки я как раз только собиралась наполнить тарелку едой, но вдруг ко мне подошел Люк и кивнул на скачущих, ползающих и играющих детишек в другом конце комнаты.
– Разве они не милашки?
Я взяла кусок домашнего пирога и сунула в рот.
– Да… Наверное… Угу. – Я засмеялась, но Люк не подхватил.
Лицо мужа было совершенно непроницаемым. Положив еды себе на тарелку, он сказал:
– Мне бы хотелось, чтобы ты больше интересовалась детьми. – И ушел, не выслушав ответ.
Грудь окатил прилив паники. Неужели родители Люка за моей спиной опять давят на сына? Неужели он начал склоняться на их сторону?
Поняв, что за мной наблюдают, я заметалась взад и вперед, пытаясь избежать разговоров со взрослыми гостями и их отпрысками. Потом заставила себя опуститься на пол и поболтать с каким-то малышом, а именинница тем временем ползала вокруг нас. Бросив случайно взгляд в сторону, я увидела, что муж смотрит в нашу сторону.
По дороге домой Люк заявил:
– Я знаю, что ты все это делаешь, лишь бы отстоять свою точку зрения.
Я встала будто вкопанная.
– Что ты несешь? Какая вообще разница, как я отношусь к детям. Мы-то все равно не собираемся их заводить.
Люк тоже остановился; мы неловко застыли на тротуаре, от которого веяло жаром. Муж хотел было что-то сказать, но передумал. Просто зашагал дальше.
Зародившаяся в моей душе паника вновь дала о себе знать и разрослась. Да что творится-то?
Я поспешила догнать Люка. Меня одолевали страх и гнев, и вот наконец последний одержал верх. Хотелось ударить мужа.
– А ты кто такой, чтобы возмущаться, Люк? Что-то я не видела тебя на полу, – фыркнула я, – не похоже чтобы ты «интересовался детьми».
Весь вечер после ссоры мы не разговаривали.
Люк перевернулся на другой бок и все еще спит. Теперь он ближе ко мне. Отодвигаюсь, но не слишком далеко, ведь не хочу разбудить Адди. Фантазируют ли другие женщины о смерти мужа или я одна такая? Может, в браке желание освободиться, получить шанс начать все с начала и сделать верный выбор – обычное дело. Иногда Люка сбивает не замеченный им автобус. Или муж отправляется в путешествие и погибает в авиакатастрофе. Никогда – от рук убийцы. Просто поворот судьбы забирает у меня Люка. Но потом я всегда вспоминаю об Адди. Это самое ужасное. Она будет скучать по отцу, я знаю.
А как же я?
Возможно, я была бы убита горем. Возможно, это было бы самое худшее событие в моей жизни. Возможно, если бы Люк исчез, я бы поняла, что по-настоящему его любила, что жить без него не могу, что потерять его – трагедия.
Но что-то подсказывает мне: все будет нормально. Наши с Адди отношения станет некому судить – хорошие они или плохие, проявляю ли я свои лучшие материнские качества или потерпела сокрушительный провал. Можно будет без оговорки насчет Адди спокойно рассказывать, как мне нравится строить карьеру. Жаловаться, что я устала или злюсь, если дочь всерьез меня взбесит. Или – ради всего святого! – я смогу усадить ее перед телевизором, не поругавшись с Люком. Смогу наконец-то наслаждаться материнством. Позволю себе им наслаждаться.
Боже, какая немыслимая свобода…
Смотрю на спящего Люка, чью фигуру освещает лампа. Можно ведь просто попросить развода.
Так и следует поступить, правда?
Из-за своей забавной позы – как в йоге, «собака мордой вниз», – Адди шатается на кровати. Дыхание дочери становится тяжелым, медленным.
– Спокойной ночи, Адди, – тихо говорю я и выключаю лампу.
Я буду скучать по Люку.
Эта мысль не более чем шепот во тьме.
Даже после всех ужасных фантазий насчет того, насколько лучше я стану жить без Люка, это все равно правда. Я хотела бы, чтобы было иначе, но увы.
14 июля 2007 года
Роуз, жизнь 6
– А если усыновить? – Мой вопрос повисает в воздухе.
Мы с Люком возвращаемся домой после бара. Уже поздно, мы устали, но это приятная усталость после хорошо проведенного вечера. В вагоне кроме нас всего несколько человек.
Люк, который сидел, опустив голову на мое плечо, поднимается и поворачивается ко мне:
– Ребенка усыновить?
Меня забавляет его удивление, я подталкиваю мужа в бок.
– Ну да, ребенка.
Или он думал, я про котенка или щенка говорила?
Мы продолжаем придерживаться негласной договоренности не обсуждать беременность, хотя не предохраняемся почти год. Беру Люка за руку, сжимаю ее.
– Просто, знаешь, похоже, у нас ничего не получается.
– Ну да, – признает Люк.
– Может, это я не могу забеременеть. Или дело в тебе. – Здорово наконец высказаться вслух, поговорить о том, что мы делали, но не признавали напрямую.
– Может быть, – отвечает муж.
– Так как ты относишься к усыновлению?
Люк смотрит на наши переплетенные пальцы. Двери вагона распахиваются, закрываются, поезд трогается.
– Не знаю. Я пока об этом не задумывался. – Муж поднимает на меня взгляд. – А ты?
– Немного. – Из головы все еще не выходит разговор с мамой в пляжном домике. Она считает, что я стала бы хорошей матерью. – Я, наверное, не против. Возможно, для нас это неплохой компромисс.
Люк молчит.
Что ж, продолжу. Закрываю на миг глаза, пытаюсь все это представить.
– Может, если убрать из уравнения беременность – наши попытки и то, что ничего не получается, – это немного облегчит стресс, который я испытывала. – Поезд делает очередную остановку. Мы почти дома. – Если мы усыновим ребенка, то будем растить его вместе…
В вагон вваливается толпа подростков, они болтают, смеются. Наверное, возвращаются с вечеринки или из парка, который находится как раз на этой остановке. Они устраиваются на скамье напротив нас, своей энергией поднимая настроение всему вагону.
– Звучит так, будто ты рада, – говорит Люк.
– Не знаю. Может быть. Что-то вроде того. – Одна из девушек отделяется от толпы, тянет другую в конец вагона. Они начинают целоваться. – А тебя радует мысль усыновить ребенка?
– Возможно, – отвечает Люк.
– Ты над этим подумаешь?
– Хорошо. Да. Наверное. Хотя знаешь, мне кажется, нам надо продолжать пытаться. – Мы сидим на скамье бок о бок, поезд несется вперед, Люк внимательно изучает меня взглядом.
Готова ли я согласиться? Продолжить негласные попытки, на сей раз обговорив все вслух, и заниматься этим намеренно? Вспоминаю голос мамы: как она сказала, что я буду хорошей матерью, как верила, что у меня все получится.
– Хорошо. Да. Наверное, – повторяю за Люком я.
Кажется, ему этого достаточно. Он сжимает мою руку, целует меня в щеку.
Женатые так не похожи на свободных подростков. Девушки в дальнем конце вагона обнимаются, тесно прижавшись друг к другу. Мы с Люком больше не целуемся напоказ в поездах. Но привязанность, которую я испытываю к мужу на этом этапе нашей жизни, нежная, устоявшаяся. Это не плохо, просто все иначе.
Поезд прибывает на нашу станцию. Оказавшись дома, мы направляемся прямо в постель, потому что очень устали. Не целуемся, не занимаемся любовью, просто натягиваем пижамы и выключаем свет. Какое облегчение – сегодня мы не пытаемся зачать ребенка. Перед тем как наконец уснуть, я думаю: усыновление было бы идеальным вариантом.
На белой пластиковой палочке – две параллельные розовые полоски.
Беременна.
Я беременна.
Словно мой вчерашний разговор с Люком об усыновлении наколдовал мне ребенка. Или это навеяно беседой с мамой в пляжном домике… Хватаю телефон, чтобы позвонить мужу, но останавливаюсь. Скажу ему лично. Он будет так счастлив.
А я?
Мысль об усыновлении выглядела такой хорошей идеей, и, как сказал Люк, я ей даже обрадовалась.
Осторожно вытерев палочку, я опускаю ее на раковину, на варежку для лица.
Как мне преподнести новость Люку? Просто между делом? «Привет, Люк, как день прошел? У меня – очень интересно. Я узнала, что беременна».
Или устроить из этого событие? Сбегать в магазин за симпатичной коробочкой, только простой, не вычурной, со вкусом. Однотонной, голубой или цвета пыльной розы, хотя кого я обманываю? Ярко-желтой или зеленой, чтобы вышло гендерно-нейтрально. Можно было бы положить палочку внутрь, закрыть крышку, обвязать ленточкой. За ужином поставить перед Люком на стол, пусть откроет как подарок.
Или это мерзко?
Но ведь это действительно дар… Нечто, что только я могу дать мужу, то, что способно подарить лишь женское тело. Гоню эту мысль прочь, мне уже не нравится идея представлять ребенка предметом обмена, словно деньги. Вместо этого начинаю воображать, как рассказываю новости Люку.
Например, дождусь, когда мы отправимся в постель, возможно, напишу милую записку и оставлю на его подушке.
– Ой, что это, Люк? – спрошу я его. – К тебе зубная фея приходила?
Фу, пошлятина. И вообще нелепо.
Пока я все это обдумываю, внутри у меня нарастает какое-то странное ощущение, будто бурлящие пузырьки в животе, в горле…
Счастье.
Я же счастлива. Так ведь?
Встряхиваю руками, запястьями, разминаю пальцы. Выхожу из ванной и направляюсь в гостиную.
Неужели это правда? Я на самом деле рада беременности? Неужели это было так легко? Стоило лишь отдаться на волю судьбы, упасть в ее объятия, раскинув руки, и позволить себя поймать?
Не доходя до кухни, замираю на полпути. Совершенно застываю.
И жду.
Может, теперь, когда я перестала двигаться, волнение стихнет? Даю себе время осознать свою беременность: пусть мысль медленно, словно капельница с антибиотиком, просочится в мое тело. Стою долго, наверное минут двадцать или больше. Дышу, моргаю, гадаю – не распадется ли счастье на мельчайшие частицы, на атомы, не превратится ли в небытие. Взгляд блуждает по дому: вот большой стол, один его угол завален почтой, с самого Нового года так и не прочитанной. На спинке дивана – толстовка Люка.
Проходит много времени, наконец счастье все же рассеивается. Перерождается в нечто иное. Кажется, в покой.