Наверняка моей маме было нелегко дать такой совет, но ради меня она согласилась отказаться от мечты – от внука. И тогда я четко поняла: мама любит меня безусловно. Именно это подразумевают, говоря о слепой любви матери к ребенку.
Я решила довериться маминой любви и ее словам, словам, которые невольно повторила Джилл. Мне нужна была их вера, чтобы поверить в себя.
– Я поступаю правильно, – шепчу я.
Медсестра поворачивается ко мне и смотрит на меня с сочувствием. Я без оглядки захожу следом за ней в дверь.
2 мая 2010 года
Роуз, жизнь 5
Мы с Томасом снова встречаемся – ну, разумеется, – и я жду, пока Люк меня поймает. Оставляю кучу улик: сообщения, чеки, поздние возвращения, пропущенные звонки, брошенный у всех на виду ноутбук с изобличающими письмами во весь экран. Но ничто не может заставить мужа отвести взгляд от Адди. Я практически вешаю на грудь табличку с огромными буквами: «Люк, жена тебя обманывает!» – но муж ничего не замечает, не видит, что я изменилась. Хотелось бы набраться смелости и просто взять и уйти от него, но я все ищу в себе храбрую Роуз и не нахожу.
– Адди! – кричу я.
Я отвернулась всего на полминуты, а дочь успела с помощью одного из стульев вскарабкаться на стол и неустойчиво там покачивается. Пошатнувшись, наклоняется вперед и почти падает, но тут я подхватываю ее, безостановочно вопя. А если бы я не успела? Она разбила бы голову и заработала травму мозга? Или хуже – свернула шею и умерла? Тяжело дышу, крепко сжимаю маленькое тельце; Адди разражается ревом.
– Все хорошо, все хорошо, мамочка просто испугалась, – шепчу я ей на ушко, но она рыдает все горше. Несу дочь на диван, усаживаю к себе на колени, она плачет, извиваясь всем телом. – Все хорошо, – уговариваю я, и Адди утыкается лицом мне в шею. – Только нельзя лазить туда, Сопелка. Там играть опасно, а мама слишком сильно тебя любит.
Мама не вынесет, если потеряет тебя, мое сокровище.
Плач Адди стихает, моя паника тоже, я целую пушистую макушку, а в голове бесконечно проигрывается, как дочь падает со стола. Каждый раз он становится выше, вырастает до десяти футов, а потом пятнадцати, и моя Адди летит вниз с обрыва кухонной скалы. У меня колотится сердце, я обнимаю ее крепче, жалея, что не могу обнять всем телом, укутать своей любовью.
Адди прижимается ко мне, дышит ровно.
Когда-то я так же любила Люка. Помню, как во время медового месяца я чувствовала такое же желание обладать, такой же страх потерять в любой миг, будто Люк может умереть, и тогда мое сердце останется разбитым навек. Стоял полдень, мы лежали в постели. Помню простыни, ярко-белые от солнца, что лилось сквозь стеклянные двери номера. Такие дни бывают только в медовый месяц: каждый день ты просыпаешься, ешь, плаваешь, отдыхаешь, ешь, пьешь вино и коктейли, все время наслаждаясь красотой и дарами новенького отеля, созданного специально для молодоженов, чтобы упиваться супружеской жизнью, заниматься любовью, радоваться друг другу и опять заниматься любовью.
Мы с Люком смеялись, о чем-то разговаривая, о чем – уже не помню. Но помню, как смотрела на мужа и думала, что у него самое красивое, идеальное лицо, неповторимое, что он для меня самый важный человек на свете, и если я его потеряю, вся моя жизнь рухнет. Это ощущение обожгло меня будто вспышкой, оставив огромный шрам, породивший смесь боли, страха и отчаяния. Помню, я еще подумала: «Это такую любовь родители испытывают к своим детям?» А я чувствовала ее к Люку.
Теперь, когда у меня есть Адди, я могу ответить на свой вопрос: «Да и нет. Это одновременно то же чувство и другое. Дело в том, что моя Большая Любовь, которую я испытывала во время медового месяца, пришла и ушла, а любовь к Адди неизменна. Моя тяга к дочери вселяет ужас, это бесконечное головокружение, словно живешь на краю пропасти.
Ненавижу его. Постоянный страх изматывает.
И люблю… Я бы ни на что никогда это не променяла. Я – ходячая банальность, и мне плевать. Что с того? Когда узнаёшь, что на свете существует огромная любовь, которая пребудет с тобой вечно в горе и в радости, все остальное становится неважно».
Адди ерзает, поворачивает голову и, распахнув глаза, смотрит на меня, словно заглядывает прямо в сердце.
– Привет, солнышко.
Раздается звук открывающейся двери. Из коридора на кухню поворачивает Люк, видит, что мы с дочкой сидим на диване. Вернее, он видит Адди, только Адди, а не меня. Я просто держу на руках нашу дочь. С тем же успехом вместо меня мог быть пластиковый манекен.
– Привет, Люк.
– Привет… Роуз… – говорит он, с запинкой называя меня по имени. Будто забыл что-то из списка покупок, яйца или молоко.
Как закончить брак?
Это словно пытаться остановить медленно движущийся поезд, тяжелый, пугающий, которому для торможения требуется вечность. Его естественное состояние – неумолимое движение вперед. Иногда мне кажется, я могу бросить Люка. Найти в себе силы отпустить мужа, сказать: «Я не люблю тебя больше. Не люблю так, как должна любить, не так, как хотела бы любить и быть любимой».
Покинуть его – будет правильно, так ведь? Разве уже не пора?
Сказать ему о Томасе или опустить эту часть истории?
Папе я все рассказала. Не верится, но это правда. Он тогда вернулся из мастерской, я ждала его в доме одна. Мы собирались поужинать, как у нас с ним было заведено, только вдвоем. Мама ушла в книжный клуб.
Я сидела в гостиной, в которой выросла, уперев руки в колени, и разглядывала одну из свадебных фотографий в рамочке на столе: мы с Люком и мои родители. Я пыталась понять, как же так вышло: совсем недавно была счастлива с мужем – и что же сейчас? У меня есть обожаемый ребенок, которого я никогда не хотела; я изменяю мужу, которого считала своей второй половинкой.
Я заплакала.
– Роуз? Милая? – В дверях стоял отец. – Что случилось?
Слезы струились по щекам, капали на губы и подбородок. Я вытерла их.
– Ничего. Прости, день выдался тяжелый.
– И все же? Мне ты можешь рассказать. – Он подошел и сел рядом со мной на диван.
Слезы полились сильнее. Объяснить папе, что у меня на душе, я не могла. Как признаться отцу, что его дочь еще во время беременности завела роман и продолжает встречаться с тем человеком после рождения Адди? Прямо у всех перед носом… Как рассказать об измене, о предательстве кому-то из родителей? О Томасе знала только Джилл. Остальные думали, что у нас с Люком все замечательно, чудесный ребенок, не жизнь, а сказка.
– Что-то с Адди? Может, с Люком?
Я покачала головой, стараясь успокоиться.
– Нет-нет. С Адди все хорошо и с Люком тоже.
Папа взял салфетки с журнального столика и протянул мне. Я вытерла глаза и щеки.
– Спасибо, папа.
– Так в чем дело?
– Боюсь, не могу сказать.
Он внимательно посмотрел на меня:
– Ты можешь рассказать отцу абсолютно все.
– Ты решишь, что я чудовище. Я и есть чудовище. – Я снова начала всхлипывать. – Мама будет в ужасе.
Отец обнял меня и крепко прижал к себе.
– Говори, – прошептал он. – Не бойся.
Давно папа так меня не обнимал. Последний раз, наверное, еще в школе, когда я сломала ногу на соревнованиях по легкой атлетике и пропустила первенство штата.
– Пап, я так устала, – между всхлипами выдавила я, пытаясь остановиться, дышать спокойно и равномерно. Затем выпрямилась, папа отнял руки. Я снова промокнула глаза и вздохнула. – Кажется, я хочу развестись.
Эти слова разорвали тишину, будто собачий лай в ночи. Я опустила взгляд вниз и принялась рассматривать потрепанный серый ковер. Видеть реакцию отца мне не хотелось.
– У вас с Люком проблемы?
Я покачала головой, не отрывая взгляда от пола.
– Папа, я люблю другого. – Ну вот. Я это сказала. Еще хуже, чем признаться, что хочу развода. – Я чудовище. Пожалуйста, не надо меня ненавидеть…
Не знаю, чего я ждала от отца – гнева, обвинений, разочарования, потрясения, чего угодно.
Только не того, что он сказал:
– Как его зовут?
– Кого?
– Того, в кого ты влюбилась.
Я посмотрела папе в глаза и хриплым от слез голосом произнесла:
– Томас.
– Давно это случилось?
– Давно. – От стыда я скукожилась. – Пару лет.
Кажется, отец это принял. По лицу было ничего не разобрать.
– Он хорошо к тебе относится?
– Да, – недоуменно моргнула я.
– И ты хочешь быть с ним вместе?
– Да. – Стоило произнести это вслух перед папой, чтобы осознать – так и есть. – Я не раз пыталась порвать с ним, но ничего не вышло. Я слишком его люблю.
– Иногда люди влюбляются, хоть сами того не желают, Роуз, – сказал отец. – Люк знает?
Я покачала головой.
– Думаешь, он не догадывается?
Я вспомнила обо всех подсказках, которые подбрасывала мужу, глупо, безрассудно воображая, что расставание пройдет легче, если Люк сам узнает о Томасе, чем если просто уйду я. Мне вдруг стало лучше от того, что муж настолько занят Адди и не замечает меня.
– Сомневаюсь, – сказала я. – Думаю, Люк ничего не подозревает. Он только Адди и видит.
Отец вздохнул.
– Как тебе кажется, вы с Люком можете все исправить?
– Думаю, я больше не буду пытаться, пап.
– Что ж… Ладно. – Отец поднял на меня взгляд. Он был таким грустным. – Тогда тебе придется набраться храбрости и попросить развод.
– Знаю, – прошептала я.
– Мне жаль, что тебе приходится пережить все это, милая. Жаль, что у вас с Люком до такого дошло.
– И мне.
Папа опустил руку на мое колено и сжал.
– Я рад, что ты рассказала. Мне ты все можешь рассказать, – продолжил он. – Я знаю, мама всегда готова тебя выслушать, но и я рядом. Я всегда с тобой.
По щекам побежали слезы. Папе пришлось узнать обо мне такие ужасные вещи, вынести мой позор, но он не отвернулся от меня.
– Знаю. Я это вижу, – сказала я.
Это и правда было очевидно.