– Пожалуйста, скажи, что Адди не убьется, ныряя с этих камней, – то ли в шутку, то ли всерьез говорит Томас, который сидит в кресле в яркую сине-зелено-розовую полоску. Он подается вперед, приложив руку ко лбу, чтобы солнце не слепило.
Подростки всех возрастов, возможно, даже несколько студентов колледжа толпятся на вершине скалы на краю пляжа. Высотой она по меньшей мере футов двадцать[14]. Девчонка с длинными рыжими волосами, радостно визжа, летит в воду.
– Не переживай. – Я стряхиваю песок с рук и ног. – С Адди все будет хорошо. Она веселится. Я ныряла с этой скалы в ее возрасте. И делала это много лет подряд!
– Но теперь родители стали более тревожными и бдительными, – замечает Томас. – Странно, что прыжки с этой скалы не объявил вне закона местный родительский комитет. Давай вынесем на обсуждение закон, запрещающий подобное поведение.
– Чепуха, – говорю я, целуя его в плечо.
Приятель Адди, Тим, зовет девчонку в воде подняться наверх для очередного прыжка.
– А я ведь даже не шучу. Ты только взгляни! Это ж хренов Эверест посреди пляжа в Новой Англии.
Я подталкиваю его локтем в бок.
– Она не такая уж и высокая. И там довольно глубоко.
– Вот именно!
Спинка моего шезлонга откинута слишком низко, и мне не видно, как Адди взбирается на камни. Я перевожу его в другое положение и сажусь ровнее. Подобно нам с Томасом, отдыхающие на пляже наблюдают, как молодежь прыгает со скалы, карабкается наверх и опять ныряет, повторяя снова и снова. Благодаря августовским выходным и жаре атмосфера царит праздничная. Пляж усеян зонтиками – красными и розовыми, оранжевыми и желтыми, фиолетовыми и зелеными, в цветочек и в горошек. Полотенца и купальники на фоне раскаленного белого песка и холодного синего океана тоже выглядят буйством красок.
Мама с самого детства прививала мне любовь к пляжному отдыху и поощряла ее, когда я становилась старше. Как и все матери, она порой была склонна к осуждению, могла держаться отстраненно, замкнуто, но также бывала замечательной и веселой, любящей и щедрой. Мама всегда побуждала меня рисковать и следовать за мечтой. Я скучаю по ней, особенно здесь, на пляже, ведь пляжи она обожала.
– Боже. Адди готовится прыгнуть. – Томас закрывает глаза ладонями. – Не могу на это смотреть.
– Все будет хорошо, – уговариваю я, безотрывно глядя на высокую длинноногую девушку в лаймово-зеленом бикини. Вокруг лица свисают влажные волосы. Адди долго носила короткую стрижку, но потом решила отращивать. Теперь они снова ниже плеч. Адди смотрит вниз, в глубокие темные воды – и мое сердце замирает от страха. Правда ведь, все будет хорошо? Ничего ужасного не случится?
Как мне жить, зная, что позволила ей туда влезть? Это ведь я пичкала ее россказнями из собственного детства о том, как делала то же самое в ее возрасте.
– Вот Люк бы сейчас читал нотации, – продолжаю я, – что ни одному ребенку нельзя позволять подвергать свою жизнь опасности, ни одному ребенку нельзя позволять рискованные забавы.
Адди отводит руки назад, сгибает колени.
– Тут я на стороне Люка, – отвечает Томас, все еще не убирая ладоней от глаз.
– Вряд ли.
– Я серьезно!
– Прыгает! – кричу я, пока Адди взвивается со скалы вверх и сразу падает в воду, через секунду она уже всплывает на поверхности. Другие ребята радостно приветствуют ее. – Она крутая!
Томас открывает глаза и облегченно вздыхает.
Потом смотрит на меня:
– А чего это ты ухмыляешься, Роуз?
Я встаю и беру полотенце.
– Смотри!
– Хочешь прыгнуть? Ты рехнулась?
– Не переживай. Я с этой скалы тысячу раз прыгала.
– С обрыва.
Он тянется ко мне, я хватаю его за руку.
– Все будет хорошо.
– Ну отлично. А мне теперь переживать, что сегодня не одна, а две девицы погибнут ужасной смертью.
Томас не отпускает меня, я слегка встряхиваю рукой – и мои пальцы ускользают из его хватки.
– Да, здорово, давай, иди к Адди, – говорит он, качая головой. – Все равно мне не нравится, что она там одна. Если что-то случится, ты ее спасешь.
Я упираюсь рукой в бок, притворяясь оскорбленной.
– А если со мной что-то случится?
– Ясно же: тогда Адди спасет тебя.
– Уверена, она обрадуется, когда увидит меня.
– Думаю, в глубине души будет в восторге.
– Вот и посмотрим!
Прогулка до скалы занимает около пяти минут. Дети резвятся в воде, строят песочные замки, отдыхающие смеются, шуршит прибой, наигрывая свою музыку. До места я добираюсь, промокнув от пота. Сейчас, наверное, градусов тридцать пять.
Высокий мускулистый мальчишка в плавках, лет примерно шестнадцати, бомбочкой ныряет в воду, а те, кто ждут своей очереди, вопят и аплодируют. Некоторые замечают меня – я готовлюсь плыть к месту, откуда все взбираются наверх. Адди увлечена беседой со своим приятелем Тимом.
Он что-то говорит – и она заливается смехом.
Я энергично машу ей:
– Адди!
Она переводит взгляд на меня. Я ныряю в холодный бурлящий океан, в жару это очень освежает. Плыву брассом; шелест волн, плеск воды о мое тело – как я скучала по этой мелодии! Доплываю до скалы, хватаюсь мокрыми руками за влажные камни; мгновенно пробуждаются воспоминания: как я впервые в тринадцать лет осмелилась на прыжок, стояла, уверенно держась, в купальном костюме, а Рэй, мальчик, в которого я влюбилась, кричал мне снизу. Примерно тогда же отец выяснил, что я его ослушалась, и явился утащить меня домой и наказать.
– Вам помочь, доктор Наполитано? – кричит Тим, а я смотрю на высокого юношу, который, похоже, нравится Адди.
Недавно за ужином она провозгласила себя бисексуалкой. Возможно, именно Тим поспособствовал этому открытию, поскольку до того дочь Томаса увлекалась лишь девочками.
– Я же просила называть меня Роуз, Тим.
– Не выходит! Вы же типа профессор и все такое.
– Как хочешь, – смеюсь я, глядя на ребят.
Как выяснилось, мне нравятся друзья Адди. Оказывается, подростков я могу искренне любить.
Вдоль края утеса есть подобие лестницы, ступеньки природного происхождения. Тим глазеет на меня сверху вниз, должно быть, ему любопытно, зачем столь почтенная леди приплыла к молодежи на скалу.
Адди стоит с ним рядом. Кажется, она нервничает и будто старается телепатически передать мне силу подняться туда, где ждут они.
Когда я почти добираюсь до вершины, Тим протягивает мне руку, и я ее принимаю.
– Благодарю вас, сэр.
Он смеется.
– Поверить не могу, что ты здесь! – У Адди недоверчивый и вместе с тем счастливый вид.
А может, она просто счастлива, что я не разбилась насмерть, пока карабкалась. Надеюсь, Томас набрался храбрости отвести от лица руки и тоже испытывает облегчение.
Я обнимаю Адди.
– Подумала, что это как езда на велосипеде – разучиться невозможно. – Поворачиваюсь к Тиму. – Надеюсь, ты не возражаешь, если мы прыгнем следующими.
Тим жестом указывает на обрыв.
– Да пожалуйста!
– Давай, Адди, идем!
– Серьезно? – потрясенно спрашивает она.
– Конечно, почему нет? Или ты думаешь, я просто так сюда забралась?
– Хорошо, – кивает Адди.
Мне хочется снова ее обнять, но я сопротивляюсь. Мы вдвоем – Адди с худощавыми загорелыми ногами, облаченная в лаймово-зеленое бикини, и я в сплошном пурпурном купальнике – подходим к краю скалы. Взгляды всех ребят устремлены на нас, разговоры и болтовня постепенно смолкают. Мы беремся за руки.
– Готова? – спрашиваю я, а потом мы со смехом прыгаем вниз.
23 мая 2000 года
Роуз, жизни 1–9
Люк опускается на колено. Так внезапно, что я даже смущаюсь.
Я стою, держа руки у груди, сжимая и разжимая трясущиеся пальцы.
Он смотрит на меня, расплывается в широкой улыбке, но молчит. Слегка пошатывается, но ловит равновесие. А затем принимается копаться в кармане.
Пока Люк возится, выискивая в тесных джинсах маленькую коробочку, мое сердце начинает бешено биться, я вся покрываюсь мурашками, даже под свитером. Приоткрываю рот, напоминая себе, что надо дышать. Кажется, я улыбаюсь. Я ждала этой минуты, предвкушала ее, надеялась, что она скоро наступит.
Люк выуживает коробочку и открывает. Внутри помолвочное кольцо. Он протягивает его мне, а оно мерцает и искрится в дрожащей руке.
– Роуз, ты любовь всей моей жизни навеки… – начинает Люк.
Я слышу эти замечательные слова, но и еще кое-что: голос у меня в голове, у которого есть собственное мнение по поводу происходящего. Я стараюсь заставить его умолкнуть, но он сильный и раздражающий.
Роуз, спрашивает он, а почему Люк встал на колено? Это дань традиции. А ведь ты тысячу, нет, миллион раз, твердила ему, что не хочешь традиционного предложения, традиционной помолвки, за которой последует традиционная же свадьба. Притом специально упомянула: вот не желаешь, чтоб тебя позвали замуж, опустившись на колено. И в шутку пригрозила: если Люк это сделает, ты во всеуслышание ответишь «нет».
– До конца жизни я хочу быть только с тобой…
Он говорит так красиво. Как это может не нравиться? Как не растаять от таких слов? То есть – ну подумаешь, встал на колено, хотя я просила так не делать. Да, я феминистка, и что с того? Разве феминисткам не нравится, когда им признаются в любви? Всем нравится! Милая традиция. Так почему я должна быть против? У меня тоже есть право порадоваться. Разве нет?
Но вдруг это признак грядущих проблем?
– Роуз Наполитано, окажи мне честь стать моей женой. Ты выйдешь за меня?
А что, если Люк и по другим вопросам не будет ко мне прислушиваться?
Он с сияющей улыбкой смотрит на меня. И я улыбаюсь в ответ.
Почти улыбаюсь. В глубине моей души живет еще одна Роуз, и она тревожится. Мне хочется, чтоб она заткнулась и дала мне насладиться происходящим.
Роуз…
ЗАТКНИСЬ.
Люк ждет, чуть покачиваясь в неустойчивой позе.