[5] поет мою любимую рождественскую песню. Я подпеваю, отмывая руки в раковине – тесто совсем не легко отскрести. Позже, когда отправлюсь спать, я найду его на руках, на шее и даже на ноге.
Звонок звенит снова и снова.
– Иду, иду! – Закрываю кран и вытираю так и не отмытые руки. Тесто прилипло к ладоням, пальцам и отслаивается, как кожа зомби.
– А может, это рождественские подарки? – с надеждой говорит Адди.
Она стоит на маленьком стульчике, подпрыгивает, подражая Мэрайе. Нам с Люком удалось убедить дочь, что иногда Санта посылает с подарками своих помощников пораньше. Они не могут нарядиться эльфами, поскольку притворяются работниками доставки.
Я открываю дверь. За порогом стоит моя подруга Джилл, профессор психологии в нашем университете. В руках у нее – большой коричневый пакет из супермаркета.
– Я звонила тебе, но ты не взяла трубку! – Окинув взглядом меня, обсыпанную мукой, мой фартук, Джилл добавляет: – Доктор шеф!
– Телефон на беззвучном режиме.
Она входит и сразу берет тапочки, которые оставила у нас для себя.
– О, Мэрайя Кэри! «Я хочу лишь быть с тобой, все сомнения долой…»
Посмеиваясь, иду за ней: Джилл поет, не попадая в такт, громко и задорно.
– Мне бы лучше ничего не трогать, а то все испачкаю, – говорю я, но Джилл не слушает.
Она ставит пакет на стол.
– Привет, Булочка! – восклицает Джилл, крепко сжимая Адди в объятиях.
Та взрывается смехом. У Джилл нет детей. Она, как и я, не хочет их иметь. Как я когда-то…
– Прости, что прервала вашу кулинарную феерию, но у меня дело к твоей мамочке. – Джилл шумно целует Адди в щеку, покачивая бедрами в такт музыке, и поворачивается ко мне: – А Люк где? Спит?
– Где ж еще?
Джилл начинает доставать покупки: коробку пончиков, шоколад, пакет круассанов из моей любимой пекарни.
– Что это? – удивляюсь я. – Вечеринка?
Джилл вытаскивает свежевыжатый апельсиновый сок и шампанское.
– Что происходит?
– Ты с утра еще не выходила в интернет? Почту проверяла?
– Нет. Рассказывай.
Джилл с улыбкой открывает сок.
– Боже, правда? Неужели я его получила?!
Джилл выдерживает паузу, а потом принимается барабанить по столешнице.
– Да! Ты получила грант! Список выложили сегодня утром.
– Мать твою, да быть не может! – кричу я и захлопываю ладонью рот, когда Адди поворачивается ко мне. – Ура, ура! Обалдеть! Потрясающе! Охренеть!
– Мама!
– Прости, солнышко. Больше не буду.
Направив горлышко бутылки в сторону, Джилл с хлопком ее откупоривает. Адди удивленно охает.
Достаю из шкафчика три бокала. Наверное, вручить один из них Адди – идея так себе, но удержаться я не в силах. К тому же в ее бокале будет только сок.
Ставлю фужеры в ряд на присыпанном мукой столе, а Джилл начинает разливать «Мимозу».
– Это газировка? – спрашивает Адди, показывая на шампанское.
Она наклоняется вперед и внимательно рассматривает бутылку.
– Это мамочкина газировка, – говорит Джилл.
– А-а… – разочарованно тянет Адди.
Детство полно ужасных разочарований, непрерывной череды «нет» – то нельзя, это тоже нельзя, нельзя что-то говорить или делать. Адди все время на это жалуется. Почему ей всегда говорят «нет»? И я когда-то об этом спрашивала, как любит напоминать мне мама. И это тоже сводило ее с ума, с довольной усмешкой рассказывает она.
Джилл, которая стоит у противоположного края столешницы, берет свой бокал. Между нами посреди взрыва муки высится полуготовое тесто.
– За тебя, Роуз!
Беру бокал и помогаю Адди взять свой. Слегка пошатнувшись, дочь наклоняет длинную ножку, и сок капает на стойку.
– Ура-а!
С нашими возгласами смешивается хохот Адди.
Мы чокаемся бокалами, дочь снова проливает сок, на сей раз немного попадает на тесто, но мне плевать. Пузырьки шампанского покалывают кончики пальцев и устремляются вниз по ногам.
– И за нашу Булочку! – Я легонько подталкиваю локтем Адди. – За тебя, солнышко.
Адди улыбается. Кусочки подсохшего, растрескавшегося теста осыпаются с ее щек.
Шумно целую дочку в лоб.
– Мама! – вопит она и отодвигается.
Если бы пять лет назад меня спросили, что будет, если я рожу ребенка, я бы ответила: младенец – это самоубийство в профессиональном плане. Истинная правда. В первый год я думала, что уже никогда не отдохну. Все время была вымотана.
Но однажды ночью, спустя несколько месяцев непрерывной галлюцинации, в которую слился первый год Адди, мне не спалось после кормления. Я открыла ноутбук и просто начала писать, изливая свою тревогу: можно ли стать родителем, когда так упорно сопротивлялась материнству? Делает ли это меня плохой матерью? Имеет ли значение прошлое сейчас, когда я твердо встала на этот путь? Относятся ли теперь люди ко мне пристрастнее, с большим подозрением? Не считают ли они, что моей малышке-дочери не подходит ее мать? А вдруг я не гожусь? Есть ли в мире такие же женщины, как я, которые не хотели становиться матерями, но стали ими, испытывают ли они те же опасения или я такая одна?
Однажды Джилл, пообещав не обращать внимания на мой закапанный детской слюной свитер, пришла и принесла вино, виски и закуски. Я постаралась сделать заранее все, что полагается хорошей мамочке, чтобы иметь возможность выпить с подругой. Во время беременности я с радостью заказывала за ужином вино – всего бокал – и с вызывающей улыбкой смотрела на осуждающие взгляды. Насчет этого мы с Люком тоже спорили. Родители мужа устраивали скандалы. Из-за всего этого мне лишь хотелось заказать второй бокал и запить его рюмкой текилы.
Я рассказала Джилл, что набросала кое-что, просто список тревожащих меня вопросов. Объяснила, вот мне интересно, одна ли я так себя чувствую: раз я не хотела ребенка, означает ли это, что и матерью для Адди стану плохой.
Глаза Джилл загорелись:
– Что ж, профессор Наполитано, почему бы вам это не выяснить?
– Что?
– Все это похоже на отличное исследование, Роуз.
– Серьезно? – удивилась я.
От усталости мои рефлексы притупились. Но затем во мне проснулось знакомое ощущение, то, которое всегда напоминало, для чего я получила докторскую степень. Внезапно оно проявилось снова, пусть слабое, но волнующее.
– О боже, мои вопросы могут послужить основанием для исследования. Это и есть исследование!
Джилл кивнула. Она оказалась права.
Кажется, это случилось целую вечность назад, и так оно и было. Мне потребовалось много времени, чтобы подготовить заявку на грант, больше, чем обычно. Но я это сделала.
И вот я здесь, на своей кухне, праздную получение гранта, пью шампанское и набиваю рот пончиками и шоколадом. Адди уже слопала не меньше четырех карамелек. Ее щеки поверх теста испачканы липким.
– Я так рада! – сообщаю я Джилл, наверное, в десятый раз. – Все еще не верится!
И тут из спальни выходит, потирая глаза, Люк в синем махровом халате.
– Во что тебе не верится, Роуз?
– Милый! Доброе утро!
– Привет, Люк, – говорит Джилл.
– Привет, папочка.
– Ого. – Люк подходит к Адди и снимает ее со стула. Потом поворачивается ко мне. – Обычно по утрам ты со мной не такая ласковая. Что случилось?
– Я получила грант, Люк, грант! – не сдержавшись, визжу я, и Джилл со мной. Мы подпрыгиваем, в бокалах плещутся остатки «Мимозы», разливаясь на пол.
– Ух ты! Потрясающе, Роуз, поздравляю. Молодец!
Я смотрю на Джилл, когда Люк с энтузиазмом меня хвалит. Затем поворачиваюсь к нему и внимательно гляжу на мужа. Остатки возбуждения улетучиваются, у меня перехватывает дыхание.
Я таращусь на Люка – на лице широкая улыбка, он произносит правильные слова, которые и должен сказать гордый за жену муж. И все же за его словами и улыбкой я вижу другое: Люк лжет. Он не радуется за меня. Его чувства совсем не такие. Уж я-то знаю. Жена всегда знает.
19 сентября 2008 года
Роуз, жизнь 2
У Люка роман, я уверена. Это мое наказание, правда? Я наказана за то, что не хочу детей. Что лишила мужа и его родителей ребенка и внука. Что уперлась и не хочу одуматься. У меня был любящий муж, счастливая жизнь, но я сделала выбор, и теперь мой любящий муж любит другую.
Откуда я знаю?
Ну…
По правде говоря, лучше спросить, как я могла не узнать. Как жена может остаться в неведении, когда такое случается?
Дело не в том, что Люку поступают какие-то подозрительные звонки или что-то в этом роде. Скорее просто шестое чувство. То, как он себя ведет. Вернее, как на меня смотрит. То есть не смотрит.
Отстраненность. Мы отстранились друг от друга после той глупой ссоры из-за витаминов, когда все закончилось обещанием Люка перестать на меня давить. Примерно на минуту ситуация улучшилась, но потом…
Люк постоянно чем-то занят, но не домашними делами, работой или электронной почтой. Нет, он все время в своих думах, куда я не могу добраться. А когда пытаюсь до него достучаться, он резко и неестественно возвращается из далей, где блуждали его мысли. Внезапно внимательный, натянуто-веселый… Даже слишком внимательный.
Заводит серьезные разговоры, вроде «Роуз, ты – единственная женщина, которую я когда-либо любил. Ты ведь это знаешь?». И это после того, как я задаю ерундовый вопрос типа «Люк, ты не видел мою любимую футболку?». Или: «Люк, что скажешь, если на ужин будет грибное ризотто?»
Все дело в чувстве вины. Он виноват.
Вина словно запах, что поселился в нашей квартире. Отвратительная вонь, окутывающая Люка, которая тянется за ним, будто он вернулся из хлева.
Но все это неявные доказательства. Ведь есть кое-что еще.
Фото.
Не то фото, другое. Хуже. Более говорящее…
Я заметила его мельком в телефоне мужа. Люк хотел показать мне фотографию какого-то толстого смешного кота. Муж часто снимал кошек, из-за чего мы заговаривали о том, чтобы самим завести животное – некий утешительный приз взамен ребенка, которого никогда не будет. Я хотела кота, настаивала на этом. Пыталась обернуть все в шутку, а иногда Люк и сам шутил, что котенок заполнит пустоту в нашем бездетном браке. Но это никогда не срабатывало, не могло обезвредить гранату, которая металась в нашей жизни, будто воздушный шар без веревки, угрожая взорваться.