Но это же невозможно, невозможно, невозможно! О, Господи! Или все-таки есть какая-то надежда? Ну, не может же быть, чтобы вот так на всю жизнь? Сергей… Нет, «он». Лиза даже в мыслях не могла вспоминать его имя, так было больно. А вдруг, она что-нибудь неверно поняла? Что, если он тоже страдает сейчас, но не смеет пойти на сближение? Может быть, если поговорить, встретиться вновь? Но, нет! Она не сможет даже взглянуть ему в глаза. Еще и то письмо! Там все сказано так однозначно. Какое уж тут «счастье»…
А когда она последний раз видела счастливым отца? Да, верно, вот, когда он из Лугового вернулся. Тогда, может не только она может быть залогом его счастья? Спокойствия – да! Но она больше и не выйдет из дома никуда! Да-да! Не выйдет. Лиза ничего не хочет для себя, только душевного спокойствия папе и няне. А счастья, может, ему даст что иное – мастерские, успех? Да, вот это. «Пусть у папы наладятся дела!» Ну, вот вроде так. И еще! «Пусть найдется, наконец, Митя». Лиза подумала еще. «И пусть у Нины все сложится так, чтобы ее душа была довольна и согласна. Пусть она будет счастлива!»
***
Лида провела первую свою самостоятельную, взрослую ночь в родимом доме одна. Долго не могла уснуть, вспоминала. Сначала припомнила старое – как маленькими детьми жили они тут все дружно, как братья опекали ее, как не боялась она ни одного чужого мальчишки, ей стоило только свистнуть – все в округе знали, чья она сестра. Свистеть дочь полковника научилась с раннего детства, все-таки росла с мальчиками. Вспомнила, как родилась потом Леночка. Как не стало папеньки. Как трудно ей самой было первое время в Институте. Там девочки делились на группки, а она долго не могла ни с кем сойтись близко – у тех, кто принадлежал к высшим слоям общества отношение, к таким как Лида, было снисходительным, а принимать его она, выросшая в дружной большой семье, не умела вовсе. А из девочек «попроще» никак дружба ни с кем не завязывалась.
Вспоминала, как позже, когда они все повзрослели, поумнели и во многом сравнялись, стала она много разговаривать с Лизой Полетаевой, как им стало интересно вместе, как они учились помогать друг другу, ничем не ущемляя ни гордости, ни заслуг друг друга. Как потом к их «кружку» присоединилась Нино Чиатурия. Представительница высших кругов аристократии, девочка с волевым характером и вполне уже к тому времени сформировавшимися взглядами перфекционистки, она была сильна и сама по себе. Но, объединившись втроем, они, такие разные, но в чем-то неуловимо схожие – в душевных устремлениях, в чистоте помыслов, в предрасположенности к самопознанию и развитию – они дополнили друг друга и стали чем-то единым. Поэтому очень тяжело для каждой из них давалось расставание и разрушение этой целостности. Теперь приходилось узнавать себя заново и учиться жить и принимать решения, не всегда имея возможность опереться на подруг. Странно, Лида вовсе не могла сейчас вспомнить их обеих в младших классах. Вспомнила про сестренку. Как она там, теперь одна, без нее?
Старый дом напоминал о себе забытыми звуками, поскрипывал половицами, пугал несуществующими шагами на первом пустующем этаже. Лида заснула только под утро, думая как бы не проспать. Она хотела еще успеть приготовить какую-нибудь еду до встречи поезда. У нее оставалась часть тех денег, что субсидировали ей однокашницы, да и maman заплатила ей небольшое жалование за тот месяц, что она выполняла обязанности воспитателя. Хотя готовить Лида умела только в пределах той программы, что давали им в Институте по домоводству. Предмет излагался поверхностно, так как считалось, что дамам света эта часть женских проявлений вряд ли сможет пригодиться.
Лида Оленина приехала на вокзал заблаговременно, встав утром легко, и, на удивление, чувствуя себя отдохнувшей и свежей. Решила купить только молока и хлеба и ничего более не делать заранее. Приедут домашние – решат все вместе, может, сегодня они пообедают в кухмистерской или трактире. Мама скажет.
Стоя на платформе, она опасливо косилась на топтавшегося неподалеку долговязого детину простоватой внешности. Лида вовсе не знала, как вести себя с навязчивыми кавалерами, а ей показалось, что преследует этот персонаж именно ее. Она первый раз столкнулась с ним еще на площади, сходя с извозчика – он задел ее, вроде бы случайно, не заметив, на бегу, и чуть не отдавив ей ногу. Мельком извинившись, он умчался вперед, но пару раз оглянувшись, сбавил свой темп движения. Потом они потерялись в вокзальной толпе. Разобравшись в хитросплетении переходов, Лида нашла нужное ей направление и тут второй раз увидела возвышающийся над головами уже знакомый картуз. Узнав у вокзального смотрителя, где будет остановка нужного ей вагона, она, через пару минут ожидания в указанном месте, снова заметила длинную фигуру, и теперь та маячила постоянно рядом.
Но вот раздался гудок, и показались клубы пара. Прибыл поезд. Из вагона постепенно спустились все пассажиры, и лишь в конце она увидела маму. Та еще сильней поседела, но выглядела энергично и давала кому-то распоряжения вглубь тамбура. Со ступенек ловко соскочил пропущенный ею вперед незнакомый молодой человек, он подал Олениной руку, а после они вдвоем помогли спуститься плохо еще двигающемуся Петру. Его Лида узнала с трудом! Похудевший, осунувшийся и с каким-то странным выражением глаз, брат показался ей не только резко повзрослевшим, а чуть ли не постаревшим. От былого круглолицего весельчака и простака Петруши осталась лишь неясные воспоминания.
Тут полковница заметила встречающую их дочь и, распахнула навстречу ей руки, желая подойти и обнять Лиду, но наперерез кинулся давешний долговяз в картузе и бесцеремонно вклинился меж ними.
– Госпожа Оленина? Мне Вас точно описали, Вы да двое сопровождающих. Ну! Привезли? – и он вопросительно уставился на полковницу.
– Господи, да кто Вы, молодой человек? Что «привезли»? Почему Вы кидаетесь на людей? Алексей, Алексей, разберитесь, голубчик.
– Что Вам угодно? – спросил у картуза молодой человек, помогавший Олениной выйти из вагона. – А! Вы, видимо, Кириевский, как я понимаю?
– Кириевских! Простите, в суете не представился, – долговязый явно пребывал в нетерпении, но стянул с головы картуз в знак приветствия и теперь мял его в руках. – Кириевских Игнат. Игнат Федорович. У мадам для меня должна быть посылка.
– Да, да, дорогой Игнат Федорович. Но не все сразу, – у Алексея были такие глаза, будто он каждую минуту собирался заплакать. – Повремените, как багаж получим.
– Алешенька, что за посылка? – недоуменно спросила Лидина мать.
«Получим», «Алешенька» – с удивлением услышала Лида, – Так он вместе с моими что ли? Знакомый, или так – попутчик?» – Она все-таки решила сама подойти к матери и они, наконец-то, обнялись.
– Так как же, Ольга Ивановна! – продолжал объяснения полковнице большеглазый Алешенька. – Подарок к свадьбе. Помните, просили доставить?
– Ах, это! – мать отстранила от себя Лиду, чтобы лучше рассмотреть, как та изменилась за месяц. – Ничего себе «посылочка», да там целый ящик! Познакомьтесь, Алексей, это моя старшая дочь. Лидия.
После началась вокзальная суета. Лиду оставили с Петрушей, и, пока получался и грузился на ломовика багаж, брат с сестрой беседовали, как бы заново узнавая друг друга.
– Петенька, ну ты как?– осторожно спросила Лида.
– С божьей помощью, сестренка, с божьей помощью! Ты-то как? Я ж тебя с осени не видел. Взрослая. Барышня.
– А я еще не поняла, Петь! – с облегчением ответила Лида, не заметив в речи брата ничего из того, чего боялась после писем матери – ни явной душевной смуты, ни помрачения разума. – Я же только вчера из Института. Только ночь без вас дома была. А кто это с вами?
– Алексей! Божий человек. Спаситель мой, брат теперь кровный. Ты полюби его, Лидушка! Когда-то его, еще там, в Москве, к нам на фатеру селить не хотели, а я настоял, пожалел неприкаянного. Он и на курсе все один, да один мыкался. А мне его тогда, оказывается, ангелы за руку привели, так-то вот.
– Так это тот самый Семиглазов? – Лида аж всплеснула руками. – С собой привезли! Молодцы какие. А я все его мужеством восхищалась, как мамины письма читала. Представляла его совсем другим. А он такой… Мелкий. Щупленький. Совсем не геройской наружности. А глазищи, это да!
– Да уговорили! На старую-то фатеру никто из нас не вернулся. Не смог. – Петр вздохнул. – Он так с нами и ютился после больнички, там, где маменька поселилась. А как ехать нам сюда уж время было, так она и говорит – пока лето, да учебы нет, давайте с нами, Алексей, у нас дом большой. Он и согласился. В первом этаже его поселим.
– Ох, мне сегодня ночью чудилось, что там кто-то ходит, – по секрету, как бывало в детстве, поделилась с братом Лида.
– Думаешь, душа Семкина не угомонилась? – напрямую спросил ее Петр.
– Ох, я не знаю! – перекрестилась Лида. – Я решила, что показалось мне.
– Ничего, сестренка. Я уже почти целый. Вот еще малость поправлюсь, отмолю Семку. И себя, и всех. Сто земных поклонов бить стану! На коленях до заступницы доползу! – взгляд брата стал неистовым и темным, Лида никогда прежде не видела таких глаз у него и испугалась.
– Да ладно тебе, братец. Как Бог сил даст, – она решила от греха переменить тему. – А встречал вас кто? Вот этот длинный? Он что, жених?
– Да не знаю он сам жених, или кто из дружков его. Это с Семкиного курса один знакомец на поминках попросил, как узнал, что мы поездом в Нижний поедем. Переправить подарок к свадьбе, вроде как сервиз какой. Не смогли мы его однокашнику в просьбе отказать, все равно багажом многое пришлось везти. Я же, сестренка, насовсем домой вернулся. Так-то. Со всеми пожитками. Кончилась моя учеба. Баста!
– Может быть, ты еще передумаешь? – Лида была очень удивлена. – Ведь в университет столько сил вложено, столько лет?
Петр посмотрел на нее долгим вдумчивым взглядом и ничего не ответил.
***
У Лизы продолжалась жизнь самостоятельная. Егоровна, попривыкнув к отсутствию хозяина, взяла, что называется, волю. Да Лиза и не возражала, обходились они мирно. Днем, собравшись к Олениным, Лиза принарядилась, ведь она была звана в гости. Увидев ее, Егоровна, не прекращая затеянного дела, оценивающе глядела из проема дверей кухни, пока Лиза обувалась.