– Да не кричи, не рви так душу, сердешный! Пойди, ляжь, эк тебя разобрало, – нянька потянула гостя за рукав, и тот покорно поплелся за ней обратно в спальню.
Там он понуро сел на краешек кровати и стал рассказывать все первой попавшейся благодарной слушательнице. История выходила такая.
Вся жизнь семейства Гаджимхановых испокон была связана с виноградарством. И дед, и прадед занимались этим. Многое менялось, случались неурожаи, выводились новые сорта, семейному промыслу суждены были взлеты и падения. И, если ислам отвергает все, что пьянит, то в христианских общинах вино необходимо хотя бы для церковных нужд. Поселившаяся неподалеку колония немцев принесла новое занятие в не знающую доселе спиртных напитков местность – изготовление вин и коньяков. Очень быстро взлетело оно на невиданную высоту и получило признание своих результатов, как в стране, так и по всему миру.
Строгие запреты веры отошли в прошлое, хозяева стали дегустировать произведенное ими самими, дабы знать вкус и предлагать покупателям лучшее. А для производства стали необходимы другие объемы сырья, и несколько поколений Гаджимхановых занимались тем, что расширяли владения земель под виноградники. Успех был заслужен трудом и усердием, и вот, несколько лет назад, Ваш покорный слуга, удостоился чести сопровождать продукцию своей губернии на Парижскую выставку. Там он впервые попробовал французские коньяки и впал в уныние. То, что этим же словом называлось дома, было лишь жалким подобием, и ни в какое сравнение не шло ни по мягкости и глубине вкуса, ни по легкости послевкусия, несмотря на всяческие награды и призы. Если не превзойти, то хотя бы приблизится к тому, что он посчитал совершенством, стало отныне делом всей его жизни.
Вернувшись на родину, Руслан Гаджиевич Гаджимханов стал объезжать все крупные коньячные центры империи и знакомиться с их продукцией и заводчиками, стремясь отыскать наилучшее. Ему повезло, и он встретил единомышленника – «Батоно Дато». Батоно Дато был человеком не только увлеченным, но и по-европейски образованным. Он изучал секреты коньячного вкуса на химическом уровне, исследовал в лабораториях состав различных сортов винограда, обучал своих людей за границей, да и сам отучился как в Германии, так и в самой Франции.
Пробуя грузинские коньяки, которые тот создал на момент их знакомства, Руслан Гаджиевич понял, что эта встреча не случайна. Батоно Дато также был энтузиастом своего дела и уже открывал заводы в тех местах страны, которые считал подходящими по качеству выращенного материала. Гаджимханов стал расхваливать своему новому знакомцу родные виноградники и тот, поддавшись такому напору и вере, посетил Бакинскую губернию. Результатом этой поездки и взятых там образцов стало то, что несколько лет назад совместными усилиями оба радетеля коньячного дела открыли маленький ректификационный заводик на пробу, благо мазута для организации производства в округе было в достатке.
Подоспела Нижегородская Выставка. Хотя никто в империи знать не знал про их небольшое производство, Гаджимханов решил ехать с первыми трехлетними образцами. Батоно Дато, напутствуя его, сказал: «Дерзай, Русланчик! Если поймешь, что мы можем конкурировать, что нас узнают и помнят, то будем расширяться! Быть тебе управляющим на новом большом заводе, обещаю. А то и одним из директоров! Удачи!»
На стенде Бакинской губернии Гаджимханов выкупил себе местечко, но все усилия его направлены были здесь на то, чтобы использовать собрание в одном городе огромного количества заинтересованных лиц, дабы ознакомить их со своей продукцией, так сказать, в ее естественном качестве. Он понимал, что никаких наград неизвестным производителям не светит, заметить их среди корифеев и монстров этой отрасли вряд ли кто сможет, но действовал своим, пусть и «кустарным» способом.
– Обидно, тетенька, понимаешь? – продолжал рассказ молчаливо внимающей Егоровне гость. – Говоришь «французский коньяк» – все многозначительно сдвигают брови и целуют пальцы, вот так «Ах!». Говоришь «Эривани. Коньяк! Пробовал?» – чешут затылок, тыр-пыр, вроде как припоминают. Говоришь: «Бакинский попробуй, от французского не отличишь!» – смеются. Вот я и приглашаю неверующих вечером в ресторан. Тары-бары, слово за слово, знакомимся. Они заказывают бутылку французского коньяку, я привожу полдюжины своего. Завязываем глаза, пробует один из компании, потом другой, потом все хотят, видят, что не хухры-мухры. Потом по плечу меня хлопают, потом прощения просят, что не верили, потом до утра гуляем как братья.
– Вот кто-то из «братьев» тебе и сыпанул отравы! – Егоровна рассказ приняла близко к сердцу и теперь сочувствовала постояльцу. – Ах, ты ж бедолага. А тебе-то! Тебе, самому, зачем с ними столько пить? Ну, рюмку-другую выпил вначале и сиди, закусывай.
– Ты, тетенька, душевная женщина! – вздохнул Гаджимханов. – Только не понять тебе, что такое купеческая гульба. Там чих-пых не выйдет! Там же все – мужчины! Настоящие мужчины! Как можно обидеть? Нет, взялись гулять, так уж всем вместе держаться надо, каждого уважить. Как же!
– Вот я и смотрю, что женщин там на вас нету! – нянька встала и собралась уходить, и так, больно уж засиделась. – Ты хоть жирного и острого там не ешь! Попроси, чтобы на пару тебе что-нибудь приготовили, да без соли. Эх!
– Женщины, – закатил глаза к потолку жилец. – Нет, тетенька, коньяк – мужской напиток.
– И то верно, – уже в дверях отвечала Егоровна. – Да и клопами пахнет, даром, что французский!
– Да ты, никак, пробовала его, тетенька? – удивился Гаджимханов.
– А чего ж нам! – Егоровна уперла руку в бок. – На прошлой Пасхе благодетелю в дар поднесли, так и Наталья Гавриловна хвалила, да и мне рюмочку налили. А то!
Гаджимханов вскочил с кровати и нагнал уходящую няньку уже в коридоре.
– Тогда возьми, тетечка! – он указал на распахнутую до сих пор дверь в детскую. – Кабы я знал, что и дамы-медамы его пробуют! Возьми, сколь унести сможешь! Хоть чем тебя отблагодарю.
– «Дама»! Да ну тебя, совсем дурной! – Егоровна раскраснелась, махнула на постояльца полотенцем и, громко расхохотавшись, вышла из апартаментов в вестибюль.
***
Сергей, придерживая сестру ладонью за талию, следовал к указанному половым столику. Это было заведение среднего пошиба, он специально выбирал такие – во-первых, здесь было меньше возможностей встретить людей их круга, чтобы лишний раз не доложили тетке, а потом глупо было истратить весь полученный от гнома-искусителя гонорар в первый же вечер. Он вспоминал цены в выставочном ресторане и мысленно качал головой. Нет, тогда цель была – показать себя, посмотреть людей, да и деньги были теткины, чего уж. А нынче простой ужин, да еще и не с дамой, а с собственной сестрой. А эти ужины уже становились традицией. Сегодня Татьяна, усаживаясь в коляску после «сеанса», удовлетворенно потянулась и велела:
– Вези-ка меня кормить, братец!
Тот, ставший для всех первым раз, оказался настолько удачным, что барон собрал участников для следующего буквально за неделю. Таня имела уже некоторый опыт и помнила, как в тот раз еле дотерпела, пока не погаснет последняя свеча и не удалится последний гость. Она еле дождалась, пока не услышала тихий шепот братца:
– Не уснула? Можешь вставать, Царевна, все разошлись.
Тогда она, открыв глаза, уже полные слез, и прошептала ему:
– Помоги мне подняться!
Лишь ступив на ковер, она сбросила, оставшуюся единственной, туфельку и босиком, на ходу задирая юбки, и не думая уже ни о каких приличиях, метнулась по коридору в поисках уборной. Облегчение было неимоверным! На вопросы братца, как все прошло, Таня отвечала: «Потом, потом…». И, лишь переодевшись и усевшись в коляску, каждую секунду помня, что в радикюле у нее теперь лежит бумажка в пятьдесят рублей, она рассмеялась и спросила:
– А ты ничего не слышал, как они причитали? Как будто, действительно, родная сестра померла! Ах, смеху-то!
– Нет. Я сидел в той комнате. Ждал. Потом поскребся барон, и я пошел к тебе.
– Барона голос я узнавала, он ими управлял. То есть не управлял, конечно, в том смысле, что… Он торопил, если кто-то слишком долго меня трогал, или подсказывал, что делать, если кто-нибудь тянул время.
– Трогал? – Сергей оглянулся с козел. – Сестренка, скажи. Они не позволяли себе… лишнего? Никто тебя не… не обидел?
– Не будь ханжой! – фыркнула Татьяна. – Они для того и устроили весь этот балаган, чтобы позволить себе «лишнее». Иначе откуда бы денежки и за что? Я же знала, на что иду.
– И все же? – настаивал Сергей, которого терзало какое-то нездоровое любопытство. – Скажи, что они себе позволяли?
– Ну, один, который плакал больше всех и, видимо, взаправду, потому что мне капнуло что-то на щеку, когда он наклонился над моим лицом. Очень я тогда испугалась. Даже вздрогнула! Так вот он все перебирал пальцами мои бусы, теребил их так, что одна нить порвалась. От него пахло таким же табаком, как у тебя. Барон шептал ему: «Ты старший, братец! Можешь снять на память о нашей сестрице что угодно, мы все подождем». Тот всю шею мне измусолил, пока отцепил что-то.
– А еще?
– Да ну, что ты пристал! Надоело! – Татьяна откинулась на сидении коляски. – Другой так долго гладил мою ногу, что барон даже цыкнул на него. Тогда тот заскулил шепотом: «Эти туфельки я сам подарил Царевне!», потом стало горячо, наверно он прижался лицом к моей лодыжке и снял одну. Сергей, а, может, мы еще успеем поужинать, как собирались? Так не хочется нынче домой.
На следующий раз Таня была умнее, и собиралась, как перед выпускным балом в Институте, не есть и не пить ничего с вечера. Давалось ей это с трудом, потому что покушать она любила. И брат, который накануне их выезда никуда из дома не отлучался и сидел за одним столом с ней и с тетушкой, видимо, понял ее тайные планы. Улучив момент, когда Удальцова давала какие-то распоряжения и на них не глядела, он прошептал сестре на ухо: «Не думаю, что кому-то понравится, если у Мертвой Царевны будет урчать в животе от голода. Не переусердствуй, сестренка!» И Таня стала ужинать. Но утром выпила лишь чашку чая, и весь день «держала характер».