олгу службы, так что… Вы… обещали. Вы не явились в Пароходство, поэтому правление откомандировало меня на переговоры к Вам лично. Вы уж простите за назойливость.
– Да Вы садитесь, садитесь, – Варвара продолжала сохранять беспечную безмятежность в тоне. – Право, Вы так серьезны! Я никогда Вас таким не видела, даже при команде. И я снова в недоумении – что я обещала? Кому? Когда?
– Милая Варвара Михайловна, – Емельянов присел обратно и, видимо, выбирал тон, с которым он сможет пробиться к сознанию собеседницы, что для него было, как видимо, важно. – Помните ли Вы собрание, произошедшее в Рыбинске и решения, принятые там?
– Помню, помню! Конечно, помню. Я не страдаю склерозом, это же было так недавно, – снова переводила все в шутку Варвара. – Я даже помню, что просила собрание дать мне две недели на раздумья.
– Ну, так они миновали, дорогая хозяйка. Вcю неделю Вас ждали в Пароходстве, но день так и не был назначен.
– Назначен для чего, простите? – Варвара нахмурила бровки. – Я, по всей вероятности, не вникала в мелочи тех решений. Я что-то упустила?
– Ну, хорошо! – капитан дотронулся до края стола и разгладил рукой скатерть. – Не сердитесь на меня, дорогая Варвара Михайловна, это не в упрек Вашей великолепной памяти, просто, чтобы картина была более стройной. Разрешите восстановить все, как было?
– Да, конечно, Вы очень любезны.
– Так вот. На собрании учредителей и крупных акционеров обсуждалось несколько жизненно важных для Товарищества вопросов. Первым было избрание пятого директора, потому как со дня кончины Вашего супруга это место вакантно, а необходимо по уставу именно такое число. Претендовали несколько акционеров, имеющих на руках не менее 30 акций, а к этому сезону и Ваш покорный слуга набрал, выкупив у частных держателей, необходимое число. Так что именно я сейчас и представляю официально решения Совета.
– Так Вы победили? Избрали именно Вас? – опровергая все дифирамбы своей памяти, простодушно обрадовалась Варвара. – Поздравляю Вас, дорогой мой. Мне это очень приятно, общаться именно с Вами.
– Благодарю Вас, – наклонил голову Емельянов и чуть улыбнулся такой непосредственности. – И, наверно, из приятного – это все. Далее говорилось об уменьшении прибыли, о неудачном планировании выставочного сезона, о конкуренции, о необходимости пересмотра – срочного пересмотра – стратегии пароходства и исправлении ошибок еще в эту воду… Простите – навигацию.
– И, так что же? – спросила Варвара, когда тот замолчал, глядя прямо ей в лицо.
– И Вы попросили две недели отсрочки, не высказав своего мнения ни по одному пункту.
– А что, их было много? – снова, улыбаясь как девочка, спросила игриво Варвара.
– Переориентация с пассажирских перевозок на легкие грузы. Либо открытие постоянного рейсового сообщения с Рыбинском. Перегон готового заказа из Бельгии. Закладка новых судов, либо барж – по выбранному курсу. И мой вопрос. Прошло времени больше запрошенного. Вы в Пароходство не пришли, сбор не назначили.
– А что за Ваш вопрос? – как будто не слыша последних слов капитана, переспросила Варвара. – Простите, я право, видно не была внимательна тогда. И это все я должна решить?
– Вы – совладелец. Да, решить должны Вы. Или лицо, официально представляющее Ваши деловые интересы. Управляющий или что-то в этом роде. А мой вопрос о собственности на «Полкана».
– То есть как? – Варвара Михайловна была мало сказать, что удивлена. – «Полкан» – первое судно, с которого и началось пароходство мужа, он сам говорил. Вы – его капитан и не более! Я ни разу не слыхала, чтобы часть собственности выводилась из владения пароходных компаний. Это – общая собственность!
– Активы и не выводятся, – продолжал растолковывать ей Емельянов. – Но любая собственность подлежит купле-продаже. Наш договор с Вашим супругом был составлен так, что я обязуюсь пять лет отработать на компанию, а после на выбор – либо выкупаю «Полкана» и могу делать с ним, что хочу. Могу войти с ним в наше же Товарищество, но уже как пайщик. Могу открыть собственное дело. Я только из-за этого условия согласился оставить государеву службу, дорогая Варвара Михайловна. Либо мне выделяется количество акций, равное по сумме нынешней стоимости судна, и я все равно вхожу в число соучредителей. Либо предоставляется иная собственность равной цены, причем с возможной доплатой с моей стороны. Вы же не хотите отдать мне новый пароход, что только сходит со стапелей Коккериля? Хотя у Вас есть выбор. На подходе еще парочка – наших, Сормовских.
– Вы улыбаетесь? – Варвара не могла ума приложить, что же ей говорить и делать дальше. – Это шутка, Константин Викторович?
– К сожалению, нет, Варвара Михайловна, – Емельянов посмотрел на нее с сочувствием. – Я уполномочен не оставлять Вас вниманием, пока не будет назначен точный день. Пайщики согласны собраться в Нижнем, коли Вам так будет удобнее, но в этот раз все решения необходимо довести до конца.
– Ну, давайте, перенесем это еще раз? – взмолилась Варвара. – Дело в том, что я уезжаю на некоторое время, поездка уже назначена.
– Позволите поинтересоваться, поездка эта деловая? Представляет интересы нашего пароходного общества? – спросил Емельянов.
– Да нет, – Варвара снова растерялась, но врать не посмела. – Это мое. Личное.
– Варвара Михайловна! – Емельянов снова встал. – От имени директоров Товарищества прошу Вас отложить, отменить или перенести все личные дела, и не далее, как через неделю назначить общее собрание пайщиков и администрации. Дела не терпят отлагательств.
– Ну, хорошо, – сдалась под таким напором Варвара. – А Вы? Вы не согласились бы представлять мои интересы как управляющий?
– Это невозможно! – опешил Емельянов. – Вы же понимаете, что у меня есть свои интересы в компании, и они, как это не грустно, но иногда могут расходиться с Вашими, дорогая, милая Варвара Михайловна! На этом месте должен быть человек сторонний, на жаловании или представляющий Ваши интересы по степени родства. Вы уж избавьте меня от такой ноши, никак нельзя.
– Ну, простите, простите, голубчик. Назначьте день сами, я согласна. Я поняла про выбор претендента.
– Пусть это будет будущая суббота. Я оповещу, все съедутся.
– Хорошо, голубчик, пусть будет суббота.
***
Утро в доме Горбатовых было вовсе не добрым, а скорее – предгрозовым. И погода за окнами вторила утреннему затишью – если больше месяца стояла жаркая, солнечная погода, то сегодня небо заволокло клокастыми тучами и все ожидало дождя. Племянники воротились в дом только под утро, этого скрыть от Удальцовой никто из слуг не посмел, когда молодежь не явилась к завтраку. А чуть позже доставили прессу.
Сергей забылся тревожным сном, но спал плохо, вскочил около полудня, и тут же бросился в комнаты сестры. Испуганная горничная не пускала его, утверждая, что пробовала будить барышню, но безрезультатно, хотя приходили от самой барыни уже трижды. Сергей отодвинул ее с пути и бесцеремонно вошел в спальню Татьяны. Та, вольно раскинувшись на широкой кровати, спала глубоким сном на смятых простынях, чуть похрапывая. Брат, не в пример горничной, сейчас больше опасался гнева теткиного, чем Таниного, и, взяв с туалетного столика кувшин для умывания, не раздумывая вылил его на лицо и подушку сестры. Она вскочила.
– Ты что творишь, братец! – гневно воскликнула она спросонья.
– Это я творю? – Сергей выдвинул стул и сел нога-на-ногу, лицом к постели. – Это ты творишь! Ты хоть что-нибудь помнишь из прошедшей ночи?
– Ночи? – непонимающе спросила Таня, начиная подозревать, что братец не шутит таким глупым образом, а что-то действительно неладно. – Вечер помню, а ночью… Ночью же мы спим! Спали…
– Спали? – Сергей театрально захохотал. – Ха-ха-ха! Да я гонялся за тобой по всему городу до рассвета!
– Твои фантазии мне сейчас не ко времени! – снова разозлилась Таня, все-таки подозревая розыгрыш. – Ты испортил мне всю постель! Я спать хочу, пойди прочь!
И она, проверив сухость собственного одеяла, стащила его и, волоча по полу, побрела к дивану, стоявшему у стены.
– А ну-ка сядь! – пригрозил ей брат, и Таня затихла на диване. – Ужин помнишь? – та кивнула. – Как коньяк пила помнишь? А как выходили оттуда? Как ехали домой? Ну, так слушай, сестренка!
Рассказ получился не быстрым. Выходило, что Таня многого не помнила. А, по словам Сергея, дело было так. Прогнав с ее законного места ресторанную певичку, Таня объявила во всеуслышание, что будет петь сама. Публика зааплодировала. Таня села за фортепьяно, и аккомпанируя себе, спела три романса. Публика была в восторге, потому что пела она, действительно, недурно. Но, распаленная, то ли всеобщим вниманием, то ли парами крепкого алкоголя, Таня на этом не остановилась. Она встала, кивнула местному таперу, и, шепнув ему что-то, когда он подошел, приподняла подол платья, как ее на каникулах учил брат, и приготовилась исполнять что-то, видимо, с танцем. Сергей побледнел, потому что понял – что именно.
Он поспешил к месту действия, желая вовремя перехватить и увести сестру, но вокруг импровизированной эстрады уже собралось небольшое общество поклонников новой дивы, желая рассмотреть ее ближе. Они подбадривали Таню колкими репликами и возгласами, а Сергея остановили.
– Погодите, сударь, всем любопытно, но не надо же быть таким назойливым. Постойте здесь!
Двое придерживали его за плечи, не лезть же было с ними в рукопашную, самому создавая скандал, от которого он всеми силами и пытался оградить их с сестрой. Таня начала исполнение. Дамы легкого поведения, присутствующие в зале, встретили первые такты песенки приветственными криками и свистом, потому что это был знакомый им репертуар. Когда ближе к завершению, Таня попыталась изобразить в узком платье, что-то напоминающее канкан, то стоящие ближе всего мужчины приветственно захлопали и, переглянувшись между собой, подхватили Таню и поставили на крышку рояля. Сергей готов был провалиться на месте.
– Ах, какой шурум-бурум, как неудобно получилось, молодой человек, – услышал он шепот над своим ухом, это давешний бородач-азербайджанец сокрушенно качал головой, глядя на непотребство, творящееся у них на глазах. – В этом есть и моя вина, нельзя было давать пить совсем юной девушке. Эх! Не умею я с барышнями, у самого-то только сыновья, с ними все по-другому. Давайте вместе выпутываться, сударь.