Когда та вернулась, Андрей Григорьевич правил покосившуюся ступеньку при входе. Вдова села подле него на завалинку и в дом не пошла. Полетаев выпрямился и, утерев пот, отложил было инструмент.
– Думаешь, растаяла я? Думаешь, всю душу теперь тебе выворачивать стану? Разбежался! – вдова сузила глаза. – Что метнулся? Делай что делал. Просто в дом идти не хочу, хоть солнышком подышать.
– Вас, право слово, не поймешь! – обиделся Полетаев. – К Вам со всей душой, а Вы! Вот Вы все злитесь на меня, а что я Вам-то плохого сделал?
– Жалеть меня собрался? – она посмотрела из-под бровей. – Не надо! Меня жалеть не надо. Не позволяю.
Полетаев все-таки оставил работу и, тяжело вздохнув, опустился на приступочку рядом.
– А и тяжелый у Вас характер! – он вытирал руки тряпицей.
Вдова пожала плечами. Они помолчали.
– Чего батюшка-то звал, скажешь? – ни с того, ни с сего перешел вдруг на «ты» Полетаев.
– Да все за будущую жизнь спрашивал, – как ни в чем не бывало, отвечала Угрюмова. – Он же меня исповедовал, вот его старец-то и позвал, как я сбежала. Что-то они там обо мне судили, рядили. А ты чего это затеял? – она кивнула на раскуроченный вход.
– Да вот. Давно хотел, все руки не доходили.
– Дошли?
– И что про будущее? – спросил Андрей Григорьевич, не отвечая на шпильки вдовы.
– Да кругами-огородами, а все вел к тому, что надо мне в тот город ехать, где жена сына оставалась.
– А ты что, так и не была там? – действительно с удивлением спросил Андрей Григорьевич.
– Не-а! – вдова покачала головой. – Только не начинай и ты эту песню – единственные родные души, то да се.
Еще месяц назад подобный ход мыслей привел бы Андрея Григорьевича в недоумение и вызвал бы волну возражений и, возможно, даже возмущения. Как так! Это же очевидно! Но сейчас сидел он на свежевыструганной своими руками ступеньке и молча вздыхал. Потом поднял на Катерину Семеновну глаза, боясь увидеть снова ее лицо перекошенным и некрасивым, но оно было спокойным.
– Так и не знаешь, кто родился? Внук или внучка?
Вдова снова покачала головой.
– Страшно тебе? – тихо спросил Андрей Григорьевич.
– А нешто нет? – ответила Угрюмова, и в глазах у нее стали, но так и не пролились слезы. – А если нет их вовсе? Если я и их загубила?
Она встала и, обойдя Андрея Григорьевича, скрылась в сенях.
***
В тот же день другой старец принял ветеринара. Тот был мужик по-деревенски угрюмый, скрытный, его историю так никто и не знал. Но вышел он из скита просветленным, радостным и спокойным. Видимо, его вопросы свои ответы нашли сполна. Тут же Демьянов всем вниманием переключился на него, был у старцев среди дня, потом навестил ветеринара в его жилье. И потом они все ходили парой, как неразлучные друзья.
Андрей Григорьевич остался снова предоставленным самому себе полностью, сидел один на прогулочной скамейке, смотрел с холма вдаль. Потом он попросился к своему батюшке на исповедь, потом долго еще говорил с ним просто по душам. И стало на той душе светло и ясно. На обратном пути он зачем-то зашел в пустующую церковь, пробыл там всего минутку и вернулся в свой домик, минуя трапезную, куда уже собирался народ. Улыбаясь, он постучался к вдове. Та тоже к обеду не пошла и поэтому оказалась дома.
– Чего тебе? – сама открыла она дверь.
– А где Ваша напарница? – через плечо ей заглядывал Полетаев.
– Так ты к ней? – вдова стояла в проеме и внутрь комнаты соседа не пускала. – Отпустила я ее. Насовсем.
– Ну вот! – отчего-то расстроился Андрей Григорьевич. – А я же к вам обеим. Я ж попрощаться хотел.
– За меня все решил? – прищурилась вдова и поджала губы. – Ты, голубь, скор слишком, как я погляжу. Я никуда не поеду, как бы вы все меня не учили. Я тут остаюсь. Отмаливать стану. Или в женский переберусь. А благословение будет – и постригусь.
– Бог в помощь, – покорно согласился Андрей Григорьевич, не желая указывать несчастной женщине на то, что она другим приписывает свои собственные пороки. – А я вот – собрался. Как оказия в город будет, так сразу еду. Потому и зашел, что не знаю точного срока. Вдруг не свидимся?
– И тебя допустил что ли? – удивленно подняла брови вдова.
– Нет, – ответил Андрей Григорьевич и расплылся в непроизвольной улыбке. – Я так.
– Ах, та-ааа-аак? – протянула насмешливо вдова, улыбнуться не сумела, но ухмыльнулась. – Ну, не поминай лихом, голубь.
Полетаев отправился в кузню, узнать, не будет ли обоза хоть до соседнего городка. В ближайшие дни не предполагалось. Батюшка тоже ничего не обещал в этом плане. Андрей Григорьевич совсем уж было собрался в обратный путь пешком, благо вещей у него с собой было – кот наплакал. Он не боялся, что этакое состояние его пройдет и надо спешить, нет. Он твердо чувствовал, что улеглось все не наспех, а надолго, основательно. Что все понятно ему теперь – как быть. А что делать, так то по мере возникновения обстоятельств само ясно будет, главное их принять. А принять его душа была готова сейчас многое. Все, что Бог пошлет. И вот от того, что было все так понятно и ясно, и хотелось поскорей вернуться, чтобы начать исправлять упущенное. Жить! На обратном пути встретил он Рафаэля Николаевича и, улыбаясь тому навстречу, приветствовал его.
– Ты, брат, известный посланник добрых сил. Вот ты меня сейчас и обнадежишь! – радостно вещал Полетаев, уверенный в своем везении.
– А ты, брат, гляжу, сияешь, как новый полтинник, – Демьянов в ответ тоже расплылся в улыбке. – Надо бы нам поговорить, вижу, переменилось у тебя многое! Ты прости, что оставил тебя, да тут такие дела закрутились. Мне заданий таких надавали наши пастыри, что, аж, голова кругом! Завтра надо в Нижний ехать. Ты чего хохочешь? Вон, монахи уже на нас оборачиваются.
– Прости, прости, – утирал слезу Полетаев, давясь смехом. – Мне сейчас так отрадно на душе, что даже фортит. Я тут все, что в карманах оставалось, в порыве пожертвовал, а надо было себе хоть на дорогу оставить. Так хожу теперь ищу попутчиков. Тут – ты навстречу!
– Ах, ты ж! – засветился радостью и Демьянов. – Созрел? Решился? Ну, так, брат, едем! Завтра поутру и едем. В дороге еще поболтаем. Рад за тебя.
– Что за дела в Нижнем, может, чем помочь могу? – поинтересовался Андрей Григорьевич. – У меня там знакомых пруд пруди. И по делам, и по жизни.
– Да, у меня тоже немало, – скромно потупился Демьянов. – Благодарю, может, когда и припомню. Сейчас вот везу нашего ветеринара, ему отцы что-то о просвещении в его уезде наказывали, так вот хочу его с одной дамой от образования познакомить.
– Вот, в этой области, как раз мало кого знаю, – развел руками Полетаев. – Ну, так берете меня, место будет?
– Если что – потеснимся! – подмигнул Демьянов, и они хлопнули по рукам.
***
Лев Александрович полюбил гулять. Он побывал у Антона на фабрике, посетил с визитами и его семейство, и его батюшку, встретился еще с парочкой приятелей из художественной среды. Переделка под детскую была завершена, никаких дел в Москве у него больше не было, а появилась возможность быть некоторое время одному, неспешно бродить по московским улочкам и переулкам, разглядывать дома и особняки, прогуливаться по бульварам. Образ его жизни в Нижнем был подчинен интересам многочисленных видов деятельности и почти не оставлял на такое времяпрепровождение времени. Тогдашняя прогулка с Лизой была редким исключением в его сугубо деловых перемещениях.
Лиза. Мысли все время возвращались к ней, и он представлял себе эту девочку – то в домашнем капоте, всю пронизанную солнечным светом, то в гимнастическом платье, собранную и строгую пред экзаменом, то сжавшую губы в упрямом ожидании, какой увидел он ее из окна конторы, когда пришла она извиняться перед ним. Прогулки располагали к раздумьям и мечтам. Степенность и спокойствие этого города снова и снова возвращали его к мыслям о собственном жилище. Возможно здесь. Рядом с Саввой. И, возможно, вместе с ней. С Лизой. В воображении это становилось допустимым, там можно было легко удалить всех ее молодых спутников, а ее поместить рядом с собой. Смотря теперь на какое-нибудь здание или аллею, Лев Александрович спрашивал себя мысленно – понравилось бы ей это? Как бы она вошла в эту дверь, как бы он подал ей руку, помогая перейти эту мостовую. Что он чувствовал бы, иди она рядом?
Но после он сам гнал от себя подобные видения, ругая за напрасные надежды и несбыточные мечты. Она слишком молода! Не стоит попустительствовать мыслям, которым воплотиться вряд ли суждено. Да, есть браки, где разница в возрасте между супругами гораздо больше, чем у них с Лизой. Он знает многие такие семьи – процветающие, степенные. И многие из них выглядят вполне счастливыми. По крайней мере – со стороны. Ведь не заглянешь же, действительно, в самую душу благополучных с виду спутников, не копнешь – что там между ними на самом деле? Борцов тут же вспоминал брак Элеоноры, к которому был допущен очень близко волею судеб. Нет! Он не сможет жить в ожидании, или лишь надеждами на то, что Лиза когда-нибудь полюбит его. В сомнениях. В унизительном положении просителя. Это было недопустимо для гордости Льва Александровича. Уж лучше всю жизнь быть одному! Заниматься делом, придумывать и строить дома. Хватит ему и этого.
Он пожалел, что не взял с собой эскизов особняка, начал выстраивать их снова. Сейчас он сидел на скамейке и делал наброски, припоминая отдельные, уже продуманные детали проекта и как бы «примерял» их к окружающей обстановке. В теплых лучах мягкого московского заката, ему показался слишком холодным и отстраненным тот фисташковый цвет стен, который был придуман им ранее. Здесь скорей подошел бы теплый песочный, или золотистый оттенок, думалось ему.
На следующий день он решительно отправился узнавать цены на землю, желая тронуть «папину кубышку», приобрести участок под застройку и уже не давать себе путей к отступлению. Он надеялся на выгодные заказы по итогам Выставки, да еще и новый загородный особняк, обещанный чете Мимозовых, да плюс сумма, уже отложенная к сегодняшнему дню. Да. В будущем году у него скорей всего будет возможность начать собственное строительство. Надо только будет определяться со службой – разрываться между двумя городами довольно неудобно, да и, если честно, не собирается же он оставаться на одном месте всю жизнь. Надо идти дальше, ярмарочные дела были ему интересны, пока не превратились в рутину.