Но все равно, надежда не покидала всех присутствующих до самого начала представления. Все взоры были прикованы к двум ложам, будто кабошоны впаянных в оправу сцены по ее бокам – директорской и губернаторской. Если высокие гости и появятся здесь, то скорей всего им уступят одну из них. Тем более вся публика знала, что для свиты из Петербурга губернатор дает сегодня торжественный ужин, а, значит, сам воспользоваться своей ложей точно не сможет. Все пребывали в ожидании.
Лиза с отцом миновали обе двери центральной ложи первого яруса и заняли следующую за ней – в левой стороне. Вся сцена, весь партер предстали перед ними как на ладони. Амфитеатр опоясывал зал белоснежным овалом, плафон на потолке вторил этой форме, превратившейся по центру в круг, золотые лучи на лазурном поле лишь оттеняли чистоту белого цвета окантовки. Голубые кресла как будто ловили отсветы этого искусственного небосвода, а изящная люстра свисала, поблескивая хрустальными искрами. Электрическое освещение заливало каждый уголок зала, все рассматривали друг друга, многие не торопились занимать свои места, а, встретившись со знакомыми, обменивались приветствиями или стояли в проходах, чего-то ожидая.
– Лизонька, располагайся, – отец указал дочери на кресло в первом ряду у самого барьера. – Ты не будешь против, если я на время оставлю тебя?
– Ты надолго, папа?
– Зайду в буфетную, после посмотрю, не появится ли в фойе Савва Борисович. Тебе принести чего-нибудь? Может, шампанского?
– Нет-нет, папа, ничего не надо, – Лиза аккуратно расправила складки длинного платья, подобрала незабудковый пояс и присела на краешек кресла. – Ты иди. Мы приехали загодя.
Отец ушел, а Лиза стала рассматривать зал и публику. На нее тоже многие бросали свои взгляды, или даже бесцеремонно наводили бинокли, но никого из знакомых она не заметила. Вот стали заполняться ложи их яруса. В правой из них, что была ближе всех к сцене, отворилась дверь, и вошли сначала две девушки, а за ними семейная чета средних лет, видимо их родители. Пока они рассаживались, Лиза узнала в той барышне, что была повыше свою одноклассницу, та тоже заметила ее. Они приветствовали друг друга легким наклоном головы и движением сложенного веера, как их учили в Институте. Ах, этот веер, эти перчатки! Лиза так и не сумела привыкнуть к ним.
И обе ложи, выходящие на сцену, постепенно заполнялись гостями. Среди них был сам директор театра, несколько банкиров, два генерала, их дети и жены. Но никого похожего на императорскую чету не наблюдалось. По залу разнесся легкий шум разочарования.
Лиза рассматривала партер. Он уже тоже был почти заполнен, вот-вот раздастся первый звонок. Тем заметнее было, как в пятом ряду образовалось пустующее пространство возле одинокой дамы. Возможно, что все стоявшие в проходах и были зрителями именно с этого ряда, но никто из них почему-то не спешил занять место рядом с ней. Дама была, судя по фигуре, молодая, Лиза видела ее напряженную спину и каштановые кудрявые локоны, уложенные в замысловатую прическу. Лиза потянулась за биноклем, что лежал на кресле рядом с ней, чтобы лучше рассмотреть, потому что что-то неуловимо знакомое померещилось ей в осанке той дамы. Но, ах, какая она неуклюжая! Бинокль чуть не выскользнул у нее из пальцев. Это все шелковые перчатки!
Лиза оглянулась по сторонам. Ложи разделяли тонкие деревянные перегородки, чуть скошенные ближе к барьеру, но видеть ее вблизи никто с соседних мест не мог. Она рискнула снять длинные, выше локтя перчатки, которые мешали ей неимоверно. Лиза пальчик за пальчиком освобождалась от них, стянула одну полностью, вторую и повесила их на дубовый бортик перед собой. Стало значительно свободней! Она встала и, уж было, снова взялась за бинокль, но тут и невооруженным глазом заметила, и тот час же узнала его. По проходу партера, направляясь к сцене, прямо перед ней неспешно шествовал Сергей Горбатов. Он поклонился кому-то издалека, сделал еще пару шагов и замер, глядя на ту же даму, что и Лиза перед этим. Потом, как бы передумав, развернулся и стал оглядывать сначала кресла амфитеатра, потом поднял глаза выше.
Лизу охватило инстинктивное желание присесть, исчезнуть, скрыться с его глаз. Но она, вспомнив неприятную сцену в оранжерее, тут же взяла себя в руки. Пусть глядит! Она не должна прятаться, она не сделала ничего дурного или постыдного. Она имеет полное право высоко держать голову, пусть на нее смотрит хоть весь свет!
Но как ни сильна была ее воля, Лизу все-таки настигло леденящее оцепенение, когда сразу после этих ее мыслей, все глаза зала обратились именно на нее! Люди оборачивались, вставали с кресел, перешептывались и… И все как один смотрели теперь на ложу первого яруса. Лиза ничего не понимала, лишь чувствовала только, как по ложбинке ее спины крадется скользким ужом холодный страх. И впрямь колдовство какое-то и есть, чуть не плакала она. Что же это такое? И где же папа!
Всеобщее внимание становилось невыносимым, но тут заскрипели кресла в соседней ложе, там же послышались голоса и весь зал разразился аплодисментами. Лиза вообще перестала понимать что-либо, ноги ее подкашивались, и ей захотелось рухнуть обратно в кресло. Видимо, скованное неловкостью тело совершило какое-то стесненное движение, и незабудковый пояс задел висящие на поручнях перчатки. Одна светлой змеей сразу же сползла на пол, к Лизиным туфелькам, а вторая медленно, как во сне, стала стекать в партер. Лиза не успела даже испугаться, а смогла лишь заметить молниеносное движение, синее сукно рукава, обшитый форменный обшлаг и метнувшуюся кисть руки в белоснежной перчатке, поняв, что только военная выправка позволила обладателю мундира на лету подхватить ее беглянку. И вот уже протягивая ей двумя пальцами перчатку, за загородку заглядывает улыбающееся лицо, так знакомое всем по многочисленным фотографиям и портретам. Вспомнился отчего-то голос Вершининой: «Медам! Если Вам посчастливится встретить высочайших особ, заклинаю – никаких книксенов! Соберитесь! Полный глубокий реверанс, не позорьте Вашу madam!»
– Прошу Вас! – произнес мягкий мужской голос, и Лиза опустилась в реверансе, на секунду коснувшись высочайшей руки.
– Благодарю Вас, Ваше императорское величество! – ответила она и, как ни быстротечно было все происходящее, еще успела подумать, что вот так и запомнит государь нижегородскую дурочку с голыми руками, что роняет при его появлении перчатки на голову зрителям, и добавила: – Прошу простить мне мою неловкость.
– Ничего, мадемуазель, с каждым случается, – ответил император и тут свет в зале стал меркнуть.
На помост вбежал дирижер, оркестр встал, зрители сели. Постучав смычками по пюпитрам, приветствуя высоких гостей, оркестр тоже сел, зазвучала музыка, представление началось. Через пару минут открылась дверь ложи, и вошли сразу трое мужчин. Лиза продолжала оставаться в каком-то завороженном состоянии и воспринимала все происходящее, как будто это было не сейчас, не здесь и не с ней. Она обернулась, после машинально попыталась надеть перчатку, которую до этого так и держала в руках. Потом удивленно посмотрела на свою оголенную левую руку. К ее ногам тут же метнулся Лев Александрович, который разглядел светлое пятно на полу, и подал ей вторую перчатку.
Чтобы не шуметь, они так и сели, кто, где оказался – Борцов рядом с Лизой, ее отец и Мимозов у них за спинами. Полетаев не выдержал, нагнулся и зашептал дочке в ухо:
– Лизонька, прости, что так долго, но там никого не пускали! Перекрыли коридор на время прохождения государя и свиты. Ты знаешь, Лиза, что они тут, вот за этой перегородкой?
– Знаю, папа, – обернувшись, так же тихо отвечала Лиза. – Мы разговаривали.
Отец недоуменно посмотрел на нее в темноте, но переспрашивать сейчас ничего не стал. Лиза смотрела на сцену, но если бы кто-нибудь спросил у нее позже, что именно давали в тот вечер, она вряд ли смогла бы припомнить. Она с какой-то минуты и вовсе престала слышать реплики актеров, потому что в голове у нее все отчетливей крутилась откуда-то прилетевшая фраза: «Царь – на правую, суженый – на левую!»
***
А Татьяна Горбатова, сидя в пятом ряду партера, испытывала, быть может, впервые в жизни, страдания душевные. Она заметила, что вокруг неладно почти сразу – как только они с Сергеем вошли в фойе. Никто с ними не раскланивался, никто не перемолвился ни словом, встречные знакомцы отводили глаза. Усадив ее в кресло, братец тут же исчез. Сначала пустующие места в ее ряду не казались вызовом, много людей переговаривалось друг с другом у сцены и в проходах, но по мере заполнения зала, это становилось очевидным. Таня подняла глаза, и справа в ложе заметила свою одноклассницу с сестрой, улыбнулась, радуясь встрече. Но та, лишь скользнув по ней взглядом, тут же отвернулась и что-то стала говорить родителям, сидящим во втором ряду. В партер она больше не посмотрела ни разу. Из соседней ложи на Таню пялился какой-то корнет. Его лицо показалось ей смутно знакомым, но взгляд молодого человека был настолько навязчив, настолько контрастировал со всем остальным, происходящим с ней сейчас, что от него становилось и вовсе худо. Таня вперила глаза в закрытый занавес сцены и более не шевелилась.
Щеки Танюши загорелись огнем. Она физически ощущала теперь пропасть, которая образовалась между ней и всем этим жестоким, глупым, пафосным и напыщенным залом, который вычеркнул ее из своих списков, сделал в мгновение ока изгоем, брезговал даже сесть с ней рядом. Она услышала, как публика, забыв про нее, переключилась вниманием на что-то иное, происходящее сзади, но повернуться и посмотреть, сил у нее не было никаких. Все силы ушли на то, чтобы сидеть тут, гордо выпрямив спину, не убежать и не разрыдаться от досады. Если бы она могла, она заставила бы себя даже не краснеть, но это было не в ее воле. Затаив дыхание, подобно ее Спящей Царевне, она почти неживая сидела и терпела пустые кресла рядом с собой. Наконец, опустилась блаженная темнота, публика вынужденно заняла свои места. Надо было дождаться хотя бы антракта. Ладно, они все! Но братец?