– Вот как чувствовал я! – апеллировал теперь ко Льву Александровичу визитер, тот лишь согласно кивал в ответ. – Не зря сердце ныло.
– Так твердо решили со своей долей расстаться? – спросил Савва.
– Да я с ними дел никаких иметь не желаю больше! – воскликнул гость. – Чуть не замарали меня в этаком дерьме, прости господи. Извините, господа, за выражение. Накипело.
– Да ничего, ничего, все понятно, – успокоил его Лева.
– Так хотите, я у Вас пай выкуплю? – предложил Савва. – По всем правилам, по совести, ничего не нарушая. Вот прямо сейчас. Сегодня! Пошлем за стряпчим, а к вечеру уж и домой отправитесь?
– Савва Борисович! – гость вскинул взгляд с надеждой и воодушевлением. – Это было бы прекраснейшим разрешением ситуации. А то мне и видеться с ними завтра противно, честное слово. А так отпишусь, да уеду. Ну их, еще объясняться. Они того не стоят!
– Ну, и по рукам! – Савва потер ладони. – На какую сумму, Вы, голубчик рассчитывали?
– Тут никаких выгод искать не стану, как и сказал – вступительный взнос, да прибыль за этот год, вот все на что рассчитываю.
– Честно, честно, голубчик. На том и поладим.
Когда, через пару часов, гость ушел, Лева спросил друга:
– Тебе это зачем, Савва? Из принципа? Или желаешь контрольным пакетом владеть? Теперь же у тебя самая большая доля, так ведь?
– Не так, Левушка, – довольно улыбался чему-то Савва. – Я эту долю не на себя, я эту долю на одну барышню выкупил и записал. Из принципа, это ты верно подметил!
– На барышню? – удивился Лева. – Тоже дочкам?
– Точнее дочке! – хихикал Савва. – Деньги для меня малые, а удовольствия – море! На дочку Андрея Григорьевича оформил, пусть у них в семье дело остается. Полетаев в него всю душу вкладывает! Я-то знаю. Пока Лиза несовершеннолетняя, я все равно одним из ее поручителей числюсь, ее отец перед монастырем так оформил. Им до поры не открою, а как время придет, то ей как приданое пойдет. Не откажутся! Подарю. Э-эээ… Ну, если к тому времени… – Савва махнул рукой и замолчал на полуслове.
– А что? – осторожно спросил Лева. – Дела его действительно так плохи?
– Ох, Лева! – вздохнул Мимозов. – Боюсь, что еще хуже, чем говорят. Ты ж его гордость знаешь! Похлеще твоей станет! От него разве что услышишь? Думаю, что он всем, поди, рискнул – вижу по переписке, каков масштаб затей его. Исследований да новых разработок. Это не одной такой доли стоит! Ежели отдачи в ближайшее время не случится, боюсь, по миру они пойдут, все имущество с молотка пустить придется. Так-то вот, друг мой. Только умоляю! Пощади гордость старика, не упоминай при нем об этом. Я сам не смею. Он и не знает, что я догадываюсь. Я тебе по секрету, как близкому человеку доверился. Уж, не подведи!
– А есть ли надежда, что все еще обойтись может? – с искренней озабоченностью спросил Лева.
– Судя по интересу в этом деле англичан, есть даже больше, чем надежда, – уверенно прогнозировал Савва. – Поживем – увидим!
***
Отец и дочь медленно шли по подъездной аллее своей бывшей усадьбы от особняка к воротам. Лиза огляделась. Еще сильно щемило от той неудачной прогулки, хотя боли уже не было, осталась только досада. Но и беспечная радость, какая бывала здесь в детстве, о которой грезилось в стенах Института, так и не вернулась больше. Летний визит, окончившийся так плачевно, стер, заслонил собой безмятежность воспоминаний. Новые же дни, один за другим как бусины, собирающиеся на нить нынешнего лета, в свою очередь делали воспоминаниями и то происшествие.
– Все-таки не надо было заходить в дом, – прервала молчание Лиза. – Я теперь поверила окончательно, что он нам больше не принадлежит. Эта пыль. Эти чехлы на мебели, на портретах.
– Ты, Лизонька, просто приезжала всегда, когда комнаты уже отмывали к лету, – отвечал Полетаев. – А на зиму всегда так делали – укрывали все. Господину управляющему так хотелось сделать тебе приятное напоследок. Он то и сообщил мне, что дом выкупил некто, пожелавший остаться неизвестным, сам он не знает нового хозяина, ему сообщи лишь то, что его место и обязанности по-прежнему остаются за ним. А приобрели все заочно, на смотрины никто не являлся. Ты уж не говори ему, что расстроилась.
– Я не могу сказать, что я расстроилась, папа. Просто как будто точку кто поставил. И белый рояль – совсем чужой. Даже сесть за него не хотелось.
– Ой, ли? – спросил отец.
– Да так, папа, – Лиза взяла его под руку и положила голову на плечо Андрея Григорьевича. – Но мне спокойно сейчас.
Они вышли из ворот.
– В Луговое? – подняла глаза на отца Лиза. – Или…
– А давай, дочь, прогуляемся до маминой скамьи! – угадал Андрей Григорьевич. – Я сегодня чувствую прилив сил.
Лиза снова прижалась щекой к его плечу, и они свернули в сторону города. На дороге попадались еще не желтые, но уже жухлые отчего-то листья. Пахло осенью.
– А что земли? Луга? Деревни?
– В закладе. В рассрочку. Банк ждет с процентами, – Полетаев вздохнул. – Лиза, мне жаль, что именно домом я решил пожертвовать сразу, а на остальное имею надежду вернуть. Прости.
– Папа, почему «прости»? Мне же есть, где жить. Ты так решил, значит так правильней, – она подняла взгляд на отца. – А почему именно деревни, ты скажи мне, я хочу понимать, как ты думаешь?
– Помнишь голод лет пять назад? – Полетаев посмотрел за реку, они только что миновали Комариный спуск. – Ты уже была не такая маленькая, должна помнить. Так вот. Наши деревни и Луговое были чуть ли не единственными по уезду поселениями, которым удалось избежать детской смертности. Потому что я предвидел и организовал запас. И поля запахивали попеременно. А убедить арендаторов вести хозяйство разумнее, не всегда удается словами. Нам повезло, что прошлый и нынешний год такие благополучные и пока все идет само собой. Я хочу держать все, что только удастся, под контролем, чтобы потом не болела душа. Но это, если Бог даст. Так что главное – это там, где люди.
– А что в мастерских, папа? Что с докладом?
– В мастерских тоже не все ладно, дочь. Никогда не видывали мы этой заразы прежде, а тут нате вам… Листы, Наташа говорит, какие-то подкинули. Кто выбросил сразу, кто ей принес, а кто и прочитал от корки до корки.
– Что за листы, папа? И почему «зараза»?
– Да социалисты всё… Воззвания пишут, мутят рабочих. Многие поддаются, впадают в сомнения. У нас-то все до того довольны были, а как начитались, так разброд среди мужиков пошел. Неладно!
– Откуда ж они взялись, папа, эти призывы? Я слышала, что бывают распространители, но это же на больших заводах. Как у Саввы Борисовича, например. Так их разыскивают, ловят… А у нас-то в глуши, откуда им взяться? Ведь тут все друг друга в лицо знают.
– Да, понимаешь ли, дочь, – Полетаев запнулся. – В том еще и расстройство, что обнаружила это Наташа только после возвращения Мити.
– Папа! – Лиза изумилась. – Вы считаете, что это он принес? Откуда? Его не только в городе, его несколько месяцев в стране не было! Уж не думаешь ли ты…
– Да, Лиза, так… Он сам тоже все отрицает. Но… Хотя «после», и не значит «вследствие», но…
– Что, папа, «но»? – Лиза защищала друга детства, уверенная в любом человеке, пока он сам не докажет ей обратное. – Это же Митя! Наш Митя. Как вы можете! Это не у мужиков, это у вас какие-то неправильные сомнения.
– Ты права! Мы мало доверяем вам, дети, – отец с гордостью взглянул на свою дочку. – Но как ты вступилась за «жениха»! Молодец, дочка. Оставим это. Все разъясниться когда-нибудь само собой.
– Так как там дела, помимо брожений в умах, папа?
– С заказами не густо, дочь. И доклада скорей всего не будет. Съезд все больше смещает свои интересы в сторону пересмотра таможенных тарифов. Сельское хозяйство приоритетней производств оказалось. Я съездил на собрание, послушал. Тут не до моих изысканий. Но посмотрим, посмотрим.
– Ты расстроишься, если доклад не состоится, папа? – Лиза внимательно вглядывалась в лицо отца. – И не думай схитрить, чтобы меня саму не расстроить. А то снова как раньше будет!
– Нет, Лизонька, – Андрей Григорьевич улыбнулся ее проницательности и успокаивающе погладил ладонью руку Лизы. – Как раньше не будет. Я все никак не мог понять тогда, что и ты уже выросла, да и я не тот вовсе. Довольно мы друг друга щадили по делу, и не по делу. Так что вот, чуть не потерялись вовсе. Что смогу, я буду говорить тебе. Открыто. Пусть больно, пусть даже страшно. Поймешь, так поймешь, значит, вместе выплывать станем. А нет, то хоть не будут давить на меня невысказанные сомнения. Ты как?
– Я папа, за то, чтобы выплывать вместе.
– А ты, Лизонька, все-все мне рассказывать будешь?
Лиза надолго задумалась. Они как раз шли мимо того злополучного места, где Лиза плела венки и терялась в буйстве высоких трав. Теперь все было выкошено, и поляна казалась совсем мелкой и голой. Отец и дочь свернули за поворот, откуда летом вышли косцы, спугнув Лизино несостоявшееся свидание. Она вспомнила Нину, ее слова про то, что своих надо щадить, про то, что со всем сказанным тем приходится «что-то делать».
– Нет, папа, – медленно подбирая слова, отвечала Лиза, стараясь, чтобы отец ее понял как можно лучше. – Не все. Все не смогу, прости. Но, если выплывать вместе, то тогда конечно, скажу!
Полетаев в ответ одобрительно похлопал по ее руке.
– Все верно, дочь. Все верно! Это ответ повзрослевшего человека. Всегда остается что-то, что никому высказать не получится. Это я теперь знаю. Ты спрашивала про доклад – конечно расстроюсь. Даже не столько за себя – такой труд проделан, столько было переписки, проб, ошибок, удач. Это же не только железки, это – люди, Лизонька.
– Я так хочу, папа, чтобы у тебя все наладилось!
– У нас, Лизонька. У нас, – Полетаев не обиделся на отстраненность дочери, понимая, что сам долгое время отодвигал и ограждал ее ото всех живых соприкосновений с мастерскими, а видя лишь бумаги да выставочные образцы, она и не могла почувствовать свою полную к ним принадлежность. – Завтра пойдем, я тебя с мастерами и рабочими познакомлю, сама все увидишь. А их труд – это, в конце концов, и Наташино благополучие, и Митина учеба и других пайщиков завтрашний день. И наш с тобой, тоже.