– Да, папа, конечно, – Лиза все равно говорила так, будто речь шла не о насущном, а о чем-то далеком или чужом.
– Лиза! – Полетаев внимательнее всмотрелся в лицо дочери. – Лиза, честно скажу, мне не нравится такое твое спокойствие. Ты ко всему так ровно относишься, что, прости, в твоем возрасте минимум подозрительно.
– Папа, папа! – засмеялась Лиза. – Ну, причем тут возраст? Вот только все обговорили, и снова – подозрения. Просто я такая. Разве я когда-нибудь… Папа, скажи, а какой была мама? Я помню ее всегда спокойной, рассудительной. Это так?
– А, знаешь, дочка, – задумался, вспоминая, Андрей Григорьевич и остановился, опершись на рукоять трости, – а ведь я действительно сейчас не могу вспомнить ни одного случая за все годы, что мы были вместе, чтобы она вышла из себя, или была раздражена. Возможно, ты права, и это в тебе от нее, я не задумывался раньше. Но, все-таки…
– Что, папа? – улыбалась Лиза.
– Все же твоя молодость… – они продолжили путь. – Ты столько лет была вдали от меня! Те летние дни, да редкие праздники – это так мало, чтобы понять, хорошо узнать друг друга. Ты взрослела, менялась. Сейчас ты окунулась в эту жизнь… Эти недели, пока меня не было, ты жила без опоры, самостоятельно. И так все спокойно у тебя? Даже встреча с государем не всколыхнула, как мне показалось, твоих чувств, – тут он тоже улыбнулся и посмотрел на Лизу. – Другие барышни в обморок от счастья попадали бы, а ты, вроде как, и не почувствовала ничего. А, дочь?
– Ну, папа! Ну, зачем мне в обморок? – Лиза остановилась, сошла с тропинки, сначала погладила доски скамейки ладошкой, потом пригласительным жестом указала на нее отцу, тот присел. – Ну, вот и дошли! А я почувствовала, честно. И еще подумала, как стыдно перед maman, она нас столько лет с этим реверансом муштровала, а что кто-то без перчаток может перед высочайшей особой показаться, даже подумать не могла. Вот стыд то!
– Господи, Лиза, причем тут перчатки! – отец смотрел на спокойно улыбающуюся дочь и все не мог понять, есть там что-то за этим, или она действительно чувствует все так поверхностно, а потом сел и, глядя перед собой, сказал, казалось, невпопад: – Да, девочка моя… Как же тебе не хватает материнской любви! Тут я бессилен.
***
Лиза молча обошла скамью и обняла отца за шею, сзади, уткнулась ему в плечо и лица его теперь не видела.
– Посиди со мной, Лиза, – отец похлопал обнявшую его дочь по руке. – Я так долго готовился к подобному разговору. А тут такое чудное место! Мне теперь кажется, что стоит только подняться на холм и посидеть наверху, глядя на простор перед тобой – или за реку, или просто на небо – как тут же приходят решения, которых ждал так долго, или ответы, которых не ждал вовсе. Надо бы на каждом холме поставить по скамье! Как думаешь, дочь?
– И жизнь людей изменится к лучшему, да, папа? – улыбалась Лиза. – Так к чему ты так долго готовился?
– Так и не скажешь мне, что все-таки тогда произошло? – произнес вслух Полетаев давно затаенный вопрос и глубоко вздохнул.
Лиза не стала переспрашивать «Когда тогда?» или делать вид, что не поняла. Сейчас это было так неуместно здесь, да и не нужно. Она села рядом и помолчав немного, подняла спокойный взгляд на отца. Тот, склонив голову набок, тоже поглядел на нее открыто, во взгляде вопроса не было вовсе.
– Да к чему теперь, папа? – Лиза снова смотрела на реку внизу. – Все утекло, все прошло. Как и не было ничего.
– Как же не было, Лизонька? Я же знаю, что тебя тогда обидели. Скажи, ведь в этом замешан… Мужчина?
– Это уже прошло, папа, – твердо отвечала дочь.
– Но я хотел бы знать его имя. Мне невыносимо думать, что я, может быть, раскланиваюсь с ним при встречах, жму руку…
– У него нет имени, – твердо отвечала Лиза. – Я забыла его имя. Ничего не было, папа. Я справилась.
– И все-таки обидно, дочь, – Полетаев открывал сегодня дочери наболевшее. – Неужто, ты меня так стыдилась перед ним? Уж кто ж таков?!
– Нет, папа! Что ты!
– Тогда… Его мне показывать боялась? Что же?
– Ах, папа! Все не так! Но сейчас уж и не ответить на это. Все утекло. Стерлось. Лучше ты… скажи… Почему ты тогда так…
– А я испугался, Лиза, – может быть, сам себе впервые признался Андрей Григорьевич.
– За меня? Я знаю.
– Нет, дочь, – Полетаев оперся подбородком на рукоять трости. – Это очень красиво звучит. И так «правильно». Отец испугался за свою дочь. Но это неправда, Лиза.
– Папа… Что ты хочешь…
– Подожди, Лизонька. Разговор трудный, я все не хотел на бегу, помнишь? Так что давай сейчас договорим его до конца. Я многое понял, но еще больше нам предстоит понимать в будущем. И вместе, и порознь. Давай с чего-нибудь начнем.
– Тебе для этого надо было уехать? – спросила Лиза.
– Уехать мне надо было… – Полетаев задумался. – Да, нет, знаешь. Я тогда скорее сбежал, нежели ехал действительно за ответами. Если бы они были мне необходимы, я бы, наверно, до сих пор жил там и ждал встречи со схимниками. А раз решилось само, значит, все уже было во мне и тогда, просто надо было, чтобы оно… Что бы…
– Как это «сбежал», папа? – Лиза недоуменно смотрела на отца.
– А вот так! – Полетаев развел руками. – Поехал в банк, снял все оставшиеся наличные деньги и оставил тебя одну.
– Я тогда думала, что ты меня так наказываешь, папа, – тихо, опустив глаза к земле, сказала Лиза. – Это так?
– Не знаю, дочь, – разговор становился честным до боли. – Возможно, что не тебя, а себя. Я тогда сильно растерялся. Я понимал, что не смог защитить тебя, а как жить с этим дальше не знал. А по-прежнему уже не получалось.
– Но ведь… – Лиза запнулась. – Но ведь ничего непоправимого не случилось.
– Лиза! Чтобы это понять, нужно было принять и то, что случиться могло! Как ты не понимаешь! – Андрей Григорьевич судорожно провел ладонью по своему лицу, как бы стирая с него что-то невидимое. – Ты умница. Ты сама себя сохранила, потому я и говорил тебе, что виноват, прости! Я не смею, не имею права не доверять тебе, не должен. Но тогда! Тогда я чувствовал только одно – я плохой отец! И не знал, как с этим жить дальше.
– Нет, папа, это ты прости меня, – Лиза закрыла лицо обеими ладонями. – Это я подвергла тебя этим мукам, я поставила нашу честь на грань падения. Я виновата. Это было бы ужасно для тебя, если бы все произошло, как ты боялся. Но я тогда думала только о себе! Я вообще не думала о том, что будет на следующий день, после. Из дома без спросу ушла, уехала…
– Не то, Лизонька, не то! – Полетаев снова был полон нежности и голос его смягчился. – Пусть бы было, как было. Не важно.
– Как это не важно? – Лиза отняла руки от лица и теперь смотрела на отца, как будто вновь узнавая его. – Папа, что ты говоришь?
– А то и говорю, дочь. Только там понял я. И все как-то сразу стало по своим местам. И страх ушел, и ясность образовалась. Не то важно, что случается, важно, что с этим делать дальше.
– Ты сейчас так похоже на Нину сказал, папа! – воскликнула Лиза.
– И Нина твоя… – Полетаев явно вспоминал сейчас кого-то еще. – И та женщина. Я говорил тебе. Они помогли мне понять. Если все время только бережешь, то непременно потеряешь. Упустишь! Не так, так по-иному… Я непонятно говорю?
– Ты говори, говори, папа! – Лиза затаила дыхание.
– Нина. Она оказалась тебе хорошим другом. Понимаешь, родитель, оказывается, тоже может, а иногда и обязан быть своему ребенку другом, – Полетаев смотрел ввысь и от того наверно, его глаза увлажнились. – Не надсмотрщиком, не контролером, не примером или наставником. А просто другом. Просто быть рядом, чтобы ни случилось. И вместе это…
– Расхлебывать? – Лиза позволила себе усмехнуться.
– А хоть бы и так, – спокойно отвечал Андрей Григорьевич. – Ну, вышла бы ты замуж без моего благословения. Пережил бы. Привык.
– А если бы не вышла вовсе? – осторожно спросила Лиза.
– Ты знаешь, там… – Андрей Григорьевич вовсе не удивился такому повороту. – В монастыре. Я видел тебя во сне, это уже после того, как ты приезжала с друзьями. И во сне я хотел, уже мог, уже решился к тебе подойти. А ты там была… Ну, не важно. В общем, я понял утром, что было бы, если бы тогда…
– Что было бы, папа? – Лиза говорила отрывисто и безжалостно к себе. – Было бы то, что наша жизнь была бы разрушена. И моя, но и твоя тоже! От тебя отвернулись бы все в свете. Пропало бы все то, что так важно для тебя. Всё пропало бы, папа, не щади меня.
– Ну, во-первых, ничего же не произошло, ты сама с этого начала, – Полетаев смотрел теперь на свою дочь с тайным восхищением, видя насколько другой, взрослой стала она за это лето. – А во-вторых… Ну, уехали бы куда-нибудь…
– Вот так просто? – у Лизы вырвался нервный смешок. – Просто «уехали» бы? А там что? А твое положение? А мастерские? А Наталья Гавриловна, Савва Борисович, друзья, общество?
– Я думаю, те, кто настоящие, друзьями бы и остались. А остальное… Прах, Лиза! – Полетаев махнул рукой в ту сторону, где за деревьями перелеска находилась их бывшая усадьба. – И без того много с чем расставаться приходится. Вот и дом не наш, и мастерские на волоске. Что-то приходит, что-то уходит. Но пока мы живы и есть друг у друга – это главное.
Они долго молчали.
– Так ты думаешь, что простить можно, что угодно? – спросила Лиза после затянувшейся паузы. – И принять все-все на свете? Так?
– Не знаю, Лиза, – отец был откровенен, и было видно, что раздумывает он над заданным вопросом прямо сейчас. – Все-все, наверно, не в силах человеческих. Да смотря кому. И что. Я там много думал. Когда меньше болтаешь ни о чем, а часто повторяешь в храме обращение «батюшка»… Взываешь: «Отец небесный»… И мысли сами как-то выстраиваются в эту сторону… Наверно, именно ребенку своему надобно научиться прощать все. Но не как попустительство, а именно, чтобы знали оба – да, от одного твоего поступка, слова иногда, может перемениться многое. Всё может перемениться. Но, как бы ни было страшно, тяжко, тебя всегда примут, поймут, ты не будешь один, у тебя есть отец. Хотя…