– Ох, Савва, – вздохнул Полетаев. – На что выкупим? Этот дом того и гляди с молотка пойдет. Я не знаю, как Лизе сказать, что возможно нам в деревню вскоре перебираться придется, при мастерских там ютится зиму. Наташа Мите учебу и квартиру оплачивать должна. Я сам… Эх! Последнее проедаем.
– Ясно. Забыли пока, – Мимозов не стал испытывать гордость товарища и сменил тему. – Так вот обо мне. Что менять в своей жизни многое пора настала, это я еще с начала лета знал. Потому и избавляюсь от излишков и мелочи, так как чую, что созрел для чего-то нового, большого. А что это будет, веришь, как за пеленой? Думал производством самодвижущихся экипажей заняться, в Петербург писал, узнавал, спрашивал. После думал, что по своей линии надо дальше идти, только с паровых турбин на современные переключаться. Потом… Э-эээ… Как государь-то к нам приехал, так я в его свите пару раз имел возможность с нашим министром мыслями обменяться. Наскоро. Вскользь. Но! – Савва поднял вверх указательный палец. – Веришь? Мне тех его нескольких слов хватило, чтобы понять, что все суета эти мои метания. Если кто достиг до состояния созидательной силы, приобрел умения, опыт, то самый лучший путь – положить то на благо Отечеству.
– Так все мы, по мере сил, именно для того и стараемся, – недоуменно вставил Полетаев. – Разве булочник, что две улицы хлебом кормит, не для Отечества старается? Не России свои умения и опыт отдает? Или ты только при определенных масштабах то в людях допускаешь? Не гордыня ли это?
– Прав! Сто раз прав ты, дорогой мой Андрей Григорьевич! – у Саввы загорелись в азарте глаза. – Каждый на своем месте. Вот я и подумал, что раз туманом мне мое будущее застит, то пусть мне мое место и укажут! Булочник может только булки печь, он на то годы потратил, чтобы пышные да вкусные. Корабельщик суда строит, чертежи выверяет. Ты ножи да замки тачаешь, сталь улучшаешь да технологии. А я сейчас – что угодно могу, понимаешь? Вот любое дело с нуля подниму, организую. Хоть корабельный завод, хоть сталелитейный. Вот и подумалось, пусть это не блажь только моя будет, а надобность государственная. Только что я отсюда видеть-то могу?
– Понимаю, – серьезно взглянул на товарища Полетаев.
– Так я министру и написал, – выдохнул Савва. – Все свои расклады изложил и записку подал. Тогда еще. Вот вызвали в Петербург, через недельку еду. К самому! Уж теперь, что поручат – сам напросился!
– Ты, Савва Борисович, каждый раз меня по-хорошему удивляешь! – искренне улыбаясь, сказал Полетаев. – Бог в помощь! Что я еще могу на это сказать? А супруга что?
– А супруга, – Савва опустил было взгляд на кляксы, что расплывались поверх газетного текста, а потом поднял глаза и расплылся в улыбке. – Вронюшка говорит: «Я и не надеялась, что у юбок долго просидишь! Ты ж птица высокого полета, а не попугай-неразлучник».
– Повезло Вам, Савва Борисович, с супругой. Редкого терпения женщина.
– А понимания какого! – Савва выпятил нижнюю губу, ни сколь не утруждая себя ложными отнекиваниями, женой он гордился. – Сам до сих пор удивляюсь! – он снова перевел разговор в деловое русло. – Так вот! Раз такая оказия выпадает, я чего к тебе и заехал, Андрей Григорьевич! Дай-ка мне печатные листы твоих изысканий, тем более сам говоришь – только что к публикации все готовил. Не может быть, что бы лишнего экземпляра у тебя не нашлось.
– А на что Вам, Савва Борисович?
– Да пусть при мне будет. Вдруг, еще какой случай? Так я на столе у министра папочку и выложу. А то – дадут тебе слово, не дадут, напечатают, али нет – то бабушка надвое сказала. А я все ж не бабушка, в таких делах понадежней буду? А? Давай, неси!
– Нет, это вовсе неудобно, Савва Борисович! – завел Полетаев, потупившись, свою любимую горделивую песню. – Выделяться из ряда докладчиков, используя личные знакомства, это…
– Это способ донести до людей, принимающих решения, не токмо упоминание о своей скромной персоне, как ты из своего уничижения опасаешься, а и тот вклад, что уже помещен в развитие отечественного производства сделать достоянием общественности. Давай, не томи, – он проследил глазами, как недовольный все еще Полетаев повернулся, отворил бюро и, перебрав несколько папок, выложил одну из них на залитый чернилами стол. – Так-то. Благодарю. И вот еще что.
– Вы, Савва Борисович, неутомимы! – попытался через силу улыбнуться Андрей Григорьевич, давший себя уговорить, и присел напротив.
– Да не закрывайся ты от меня! – Савва откинулся на спинку. – Теперь я буду в роли просителя выступать, так тебе сподручней, надеюсь?
– Да чем могу, ты же знаешь, – снова перешел на «ты» Полетаев.
– Просьба такая. Конечно, решать все равно собрание будет, но предложить кандидатуру я не только смею, но и имею к тому прямое поручение. Не встанешь ли мне на замену? Попечительский совет я никак не смогу за собой оставить, слишком часто в разъездах.
– Да с великой радостью, Савва Борисович, – Полетаев развел руками. – Да, только видишь, влияния-то моего в городе с гулькин нос нынче осталось. Да и средствами я не располагаю, а так бы со всем моим удовольствием.
– Средства там как раз имеются, это дело соборное. А вот разобрать по совести кому та помощь необходима, вот сей час требуется, а кто и обождать может, влезть в чужую жизнь не разоряя, а бережно, не обидев – вот то дело для твоего ума и души. Позволишь ли рекомендовать тебя? Но то обуза, сразу говорю. Времени, сил достаточно отбирает.
– Да что ты, Савва Борисович, вот этого у нас как раз вдоволь! Рекомендуй, впрягусь, если решение будет.
– Ну, и славно! Уезжаю спокойный. А про голосование ты еще сорок раз подумай, – Саввва поднял вверх указательный палец.
***
У Олениных снова было людно. Алексей Семиглазов вышел из-за стола, увязавшись, будто бы невзначай, за Лидой во двор, а, оказавшись вдали от толпы гостей и домашних с ней наедине спросил:
– Лидушка, а Лизу не звали в этот раз?
– Соскучились уж, Алексей Григорьевич? – Лида налила воды из колодца в большой кувшин. – Не могу Вас обрадовать, как-то повода не нашлось. Да и виделись мы с ней всего пару дней назад, нас начальница Института приглашала на Выставку. По делу.
– Ну, то дела, а то… – запинаясь, мямлил Алексей.
– Да, и у нас тут не цирк нынче. У нас же сходка, зачем тут чужие?
– Чужие? Давно ли? – Алексей глядел на Лиду своими глазищами, и не понятно было чего в них больше – расстройства или осуждения.
– Да, бросьте, Алексей! – Лида начала раздражаться. – Вы все прекрасно понимаете. Зачем нам лишний раз рисковать?
– Нам? – Алексей тихо усмехнулся и вздрогнул, когда ему на плечо легла широкая тяжелая ладонь, он не слышал за спиной ничьих шагов.
– Нам, Алексей, нам, – Хохлов теперь обнимал его за плечи, а смотрел на Лиду. – Что за дела у вас с бывшей товаркой, Лидия Пантелеевна, позвольте поинтересоваться? Ведь обучение вы, кажется, обе завершили?
– Это по делам обустройства читален и школ в нашей губернии. Я толком не поняла, все равно заниматься этим более не буду, хлопотно, да и долго.
– А зря, зря, – как бы между делом протянул Хохлов. – Читальни! Какой простор для нашего дела. Тем более, что читателями в них станут что ни на есть беднейшие представители народа – те же рабочие. Кого ж как не их от безграмотности и выручать? А мы бы им подкинули, что почитать!
Он расхохотался.
– А Лиза? Лиза согласилась? Может быть ей помощь нужна? – Алексей из всего сказанного услышал только это имя.
– Ваша принцесса совсем Вам мозг скрутила, юноша, – Арсений глядел на Алексея снисходительно, сверху вниз. – Вы при ней пажом изволите состоять, а они на Вас лишний раз и взгляд-то кинуть брезгуют.
– Ерунду Вы говорите! – стряхнул руку с плеча Семиглазов. – И не лезьте Вы в чужие разговоры, что за дурной тон.
– Ах, прошу пардону, – шутливо раскланялся Хохлов, но тут же стал серьезен и даже груб. – Такие слюни губят людей и дела, милостивый государь! Извольте припомнить, что Вы взяли на себя некие обязательства, а Ваша…
– Прекратите вовсе упоминать о ней! – вспылил Алексей. – Что это за «ваша», что за тон! Вы изволите говорить о девушке. Извольте тогда вовсе не говорить о ней!
Хохлов рассмеялся снова и так же, как раньше Алексея, по-дружески, теперь приобнял за плечи Лиду, та прижимала к себе огромный кувшин и переводила взгляд с одного собеседника на другого.
– Ну, будет, – Арсений наконец забрал у Лиды воду, – идемте в дом. Вы, Алексей, собираетесь по селам с распространением, или мне кому другому поручить?
– Извольте отдать другому, – ходил желваками Семиглазов.
– Так, так, – Арсений заглянул вглубь кувшина. – И какова причина? Не желаете проявить себя?
– Да уж проявил! – теперь укор во взгляде Семиглазова нельзя было спутать ни с чем. – До сих пор совестно! Человек мне доверяет, а я за ее спиной…
– Так, так, – прервал Хохлов и посмотрел на Лиду. – Это куда?
– На кухню сразу, – улыбнулась ему Лида. – Сейчас чай пить станем.
– Чай – это хорошо, – Арсений не сходил с места. – Чай, Лидия Пантелеевна, первейшее для истинного нижегородца наслаждение! Вот в мае помню мы… А что, найдется ли в доме самовар, что с собой на реку взять можно? Человек этак на двадцать? Или поболее?
– Ой, – Лида покраснела. – Самовар матушка не позволит из дому выносить. А вот чайник! Чайник есть ведерный! Подойдет?
– Посмотреть бы?
– Я сейчас отыщу! – прокричала Лида на ходу и скрылась в доме.
– На двух конях не усидеть, юноша, – совсем беззлобно сказал Алексею Хохлов. – Вы бы среди равных пользовались случаем пользу принести, да себе баллов поболее набрать.
– Каких баллов? – снова возмутился взвинченный Семиглазов. – Что Вы всё умничаете? Не на экзамене же!
– Эх, юноша. Вся жизнь – экзамен! – Хохлов подошел к нему вплотную. – Ну, да это не я, это Вам Ваша принцесса скорей на самой кожуре Вашей пропишет!
Он сунул Алексею кувшин, а тот машинально принял его. Хохлов скрылся в доме. Алексей позлился, позлился, да делать нечего, он стал остывать и побрел на кухню.