И вот все сидят за столом. Действительно, никого чужого. Даже свои не все – Ольга Ивановна в очередной раз уехала с Леночкой к доктору.
– Ну, что, товарищи? – взялся верховодить и здесь Хохлов. – Предлагаю обсудить нерациональное использование с таким трудом доставшегося ячейке мимеографа. Игнат?
– Не понимаю твоих претензий, Арсений, – Кириевских скривил рот. – Мы печатаем все по решению товарищей. Что ты можешь предъявить конкретно? Наша сторона задержала или уменьшила какой-то тираж? Какой? Напомни мне. Да и всем тут. А то, брат, как-то нехорошо получается!
– Да нет, брошюрки свои вы отлично клепаете, тут не придерешься, – ухмылка проскользнула по самоуверенному лицу Хохлова. – Только это ли рациональное использование подобной вещи? Для того и наборных касс достанет. У тебя на перепись от руки времени уходит непозволительно много, а аппарат простаивает тем временем. Нет, товарищи! Надо все силы оперативной печати нынче кинуть на агитацию! Листовки, прокламации, призывы. И срочно все в массы. Вот, возьми. С этого сделай матрицу и прогони мне к тем выходным тысяч шесть-семь. Справишься?
– Прости, Арсений, но аппарат нынче и так занят под завязку, – Кириевских качал головой. – Этак надо все наше отменить, да только твое ставить. Нет, не возьмусь.
– Что значит «не возьмусь»? – Хохлов сузил щелки глаз и голос его стал еле слышим, от чего все затаили дыхание и вслушивались пристальней, чем, если бы он его повысил. – Это приказ.
– Прости, Арсений, но я не раб тебе, – Игнат вытянул свои длинные ноги в проход, в любой момент готовый вовсе встать и уйти. – Будет решение товарищей – вещь общая, прошу, пользуйтесь! А матрицы изволь сам предоставить, этого ни ты, никто мне приказать не может. Это, знаешь ли, – мой труд. Ночи, так сказать, добровольного письмовождения. Да и бумаги вощеной в таком количестве не имею – изволь выдать для общих нужд.
– Да где ж мне взять? – Хохлов так и не убрал прищура с глаз. – Ничего! Поручат товарищи, так и прикажем.
– Вощеной бумаги у меня нет, – стоял на своем Игнат. – Могу предоставить полный отчет за каждый лист.
– В воскресенье едем за реку, – Хохлов прекратил дискуссию этим не терпящим возражений резюме. – Там и решим.
***
Лида отвечала сегодня за чай. Это было первым поручением в ее кружковской жизни, и она отнеслась к нему со всей ответственностью. Она утирала пот со лба, подбрасывая новую порцию сучьев в костер, и прислушивалась к тому, что говорилось среди товарищей, стараясь не пропустить ничего, особенно громких реплик Хохлова. Слышно отсюда было не все. Алексей помогал ей и уже третий раз они кипятили чайник, а лодки все подплывали и подплывали. Через очередной борт, чиркнувший днищем по песку, преступили и с улыбкой направились к сидящим тесным полукругом товарищам две девицы. Обе они были статные, плотные, с русыми косами ниже поясницы. Хотя было видно, что разница меж ними есть, года в два-три, но всем было сразу ясно, что это родные сестры, хоть и не двойняшки. Многочисленные пуговки только что не отскакивали от их ярких кофточек, так туго натянулись они на груди у обеих сестриц. Несколько парней привстали навстречу им.
– Арсений, ты тянешь одеяло на себя! – доносился голос Игната. – Есть принятая программа, надо придерживаться ее. Мы поставили себе задачей до конца этого года вести просветительскую деятельность, раз силы охранки сейчас полностью брошены на зачистку. Зачем дразнить гусей? Пропаганда идей марксизма – вот наш вектор на данном этапе! А ты норовишь на ходу все поменять! Не сделаем в результате ни того, ни другого. Только товарищей зазря потеряем.
– Такое впечатление, что я слышу многодетную наседку, а не активиста марксистского кружка, – с ехидцей парировал Хохлов. – Ты ли это, Игнат? В нашем деле ничего не может быть зря! Вы слышали об успехах наших соратников этим летом в Петербурге и Москве? Вот с кого надо брать пример! Мы должны стать третьим городом, прозвеневшим на всю страну, самим стать примером и вдохновителем для наших хуже пока организованных товарищей по борьбе. По борьбе, Игнат! Не по отсиживанию в кустах. Ткацкие забастовки и стачки. Вот тебе вектор! Агитация! Террор, в конце концов! А, вот и наши дорогие ткачихи, приветствуем вас, товарищи!
– Арсений прав! – одна из вновь прибывших девиц, даже не присев, сразу же, с налету, присоединилась к дискуссии. – Надо переходить к этапу активной агитации! Нам поручили предать тебе, Арсений, пожелание нашего кружка: тебе, дорогой, пора возвращаться в город! Как хочешь, а давай увольняйся со своего нынешнего заводика. Товарищи подготовили тебе место в ремонтном. Там новую баржу на стапеля пригнали, возьмут и тебя, никуда не денутся. Но надо быстро, пока рабочих набирают. Сможешь уйти?
– Да уйти, Томочка, не проблема! – смеялся Хохлов. – Задержаться на одном месте труднее было. Ну, раз товарищи так решили. Ждите! Скоро буду.
«Томочка», «дорогой»… Лида чувствовала себя здесь совершенно лишней, маленькой и ненужной. Она засыпала горсть заварки в чайник и, сняв с большой корзины платок, вытащила связку бубликов и упрямо направилась к сидящим людям. Она протянула бублики Хохлову, тот поднял на нее глаза и увидел алеющие щеки.
– Спасибо, Лидия Пантелеевна, – церемонно обратился он к ней. – Познакомьтесь, товарищи! Это наши новые товарищи из слободки – брат и сестра Оленины и студент-биолог из Москвы Семиглазов. Это он доставил нам множительный аппарат от товарищей. Кстати, об этом! Игнат?
– Как скажете, Арсений, – Кириевских был сегодня настроен благодушно. – Но я просил бы у товарищей еще пару недель на то, чтобы докончить начатое. Не люблю бросать что-либо на полпути.
– А что с матрицами? – спросила плотная девица.
– Вот Петр и Алексей подрабатывают в городской больнице, – снова вступил Хохлов. – Прошу вас, товарищи, доложите сами.
– Поступила партия перевязочного материала, – прокашлявшись, хрипло начал Петр Оленин, не привыкший к публичным выступлениям. – У понимающих людей узнал, что из Японии, волокно тонкости необычайной. Если пропитать парафином…
– Мариночка, что у нас с кассой? – спросил у второй сестрицы Хохлов, когда Петр в очередной раз закашлялся. – Надо бы выкупить, да подменить на что-то попроще. А то с доступными материалами со всеми пробовали – ничего не выходит!
– Не густо, Арсений, – девица закатила глаза, как бы припоминая или подсчитывая что-то про себя. – А, найдем! На это дело средств достанет. Но, говорят, еще печатающая машинка нужна будет? Или от руки можно?
– От руки и скорость, качество не те, конечно, – вздохнул Хохлов. – Товарищи! Всем задание! Пока готовится вощенка, поспрашивайте, может, кто уступит печатный агрегат для нужд ячейки? Или сломанный где-то можно зацепить, а? Наши умельцы починят!
Разъезжались уже в сумерках. Обошлось без приключений и без жандармов, сходка прошла тихо. Хохлов вел к лодке обеих сестер, обняв за талии, а в груди у Лиды расплывалось непонятное чувство злости к этим кобылам. Вот, сейчас он перешагнет через борт и сядет к ним, сам станет грести. А ей еще собирать эти кружки, и этот дурацкий чайник переть.
– Петя, помоги! – со слезами в голосе крикнула она брату. – Мы что, самые последние здесь остаемся?
– Давайте я помогу, – раздался вдруг у нее над ухом тихий голос, это Хохлов, как всегда бесшумно подошел сзади. – Это надо мыть?
Лида кивнула. Не уехал! Они спустились к реке, где, казалось, было уже совсем темно. Костер догорал, его яркое пятно вырывало у сумерек малое пространство, а все, что за его пределами сгущалось до полного мрака. Хохлов выливал из чайника остатки заварки, Лида, присев на корточки споласкивала ложки, зажатые в ладонях. Выпрямившись, она даже не успела повернуться к берегу лицом, как почувствовала у себя на талии две сильные мужские руки. Они плетьми опоясали ее и прижали к горячему телу за спиной.
– Лида! – жарко шептал Хохлов ей прямо в ухо. – Ты так помогла мне сегодня, спасибо тебе, девочка. Какие у тебя волосы!
Лида почувствовала его губы у себя на шее и почти потеряла сознание от счастья. Но тут раздался раскат грома и капли накрыли их неожиданно начавшимся дождем.
– Бежим! – смеялся Арсений. – Ах, как славно, что только под вечер! А день хорошим был. Такое дело провернули!
***
Зарядили дожди. Лето как будто наверстывало упущенное за те знойные недели, что оно сполна отпустило жителям города в своем начале. Лило почти непрестанно, просветы были недолгими, и, хоть такой грозы, как той, с градом, больше не повторялось, но громы гремели частенько. Вчера Лиза, возвращаясь с Выставки, сошла на Рождественской с трамвая. Она любила неспешно прогуляться отсюда по переулкам до дома пешком, но тут налетела стихия и мгновенно промокшая Лиза стала оглядываться в поисках извозчика. Как назло, всех расхватали, и ей пришлось подождать, пока не появилась одинокая открытая пролетка, которая чудом осталась невостребованной, но и она сейчас была за подарок.
В дом Лиза влетела вся мокрая насквозь, у Егоровны появилась благая цель, и она уже не оставляла девушку в покое ни на минуту, пока не проделала все известные ей манипуляции по спасению от возможной простуды. На столе стояли вазочки и с малиновым вареньем, и с медом сразу, откуда-то снова появились зимняя шаль и шерстяные чулки, а самовар уже кипел к тому моменту, когда распаренная Лиза вышла из ванной комнаты. Она прошла в столовую, сидела теперь тихо, клевала носом и, почти засыпая, слушала рассуждения няни о том, можно ли будет спасти новое совсем, недавно пошитое платье. Скорей всего да, потому что ткань оказалась добротная. И вот раздался шум в прихожей – вернулся из города папа, и все началось с самого начала. Причитания, тазик с горячей водой, насыпанный в нее порошок горчицы, крики и споры о необходимости пропарить ноги, поиски сухой сорочки, снова самовар, снова малина… Лиза, укутанная в шаль, сидела, забравшись с ногами в кресло, и с улыбкой наблюдала за семейной суетой.