В кондитерскую только что вошли Гликерия Удальцова и ее племянница. Они сегодня объездили много мест, заказали для празднования все самое лучшее и теперь решили передохнуть перед возвращением домой. Оглядев зал, Таня заметила две знакомые макушки. Ее одноклассница, одна из представительниц окружавшей ее в Институте свиты, вместе со своей мамашей возымели наглость не узнавать ни ее, ни тетушку. Ну-ну!
Тетка указала на свободный столик у окна, прошла к нему, кивнула кельнеру. Таня расположилась подле. Им еще только подавали заказанное, когда двери кондитерской впустили новых посетителей. Вошли Лиза с отцом и Борцов.
Лев Александрович после возвращения из Москвы – после спектакля в новом театре, после его неудачного похода в цирк, после того, как он снова, после длительного перерыва говорил с ней, видел ее, был рядом с ней – признался себе, что интерес его к Лизе не исчез! Не растворился, не ослаб. И он дал себе волю, перестав сопротивляться все нарастающему чувству.
У Борцова была целая неделя до окончания отпуска, и всю эту неделю он таскался к Полетаевым. И после, он пользовался каждым предлогом – сопроводить, доставить, привезти. Лиза может и заметила, что они стали чаще видеться, но приписывала это все своему воображению, своему изменившемуся вниманию ко Льву Александровичу, своему новому на него взгляду, тому своему прозрению, совпадению со словами гадалки. И все время гнала от себя эти мысли, считая, что она все себе придумала. Но все чаще всматривалась она в черты Борцова, когда он не смотрел на нее, и понимала, что он нравится ей. Что ей с ним очень хорошо. Спокойно. Надежно. И всегда интересно. Но допустить мысль о каких-то иных, больших отношениях с этим взрослым, умным и серьезным человеком, она не смела.
Андрей Григорьевич Полетаев, далекий от светских сплетен и интриг, конечно же, не знал об обструкции, устроенной племяннице Удальцовой, поэтому церемонно раскланялся с ними обеими. Лиза и Борцов присоединились к нему в приветствиях, и тут же были приглашены за столик. Началась суета с поиском еще одного стула, прибежали официанты, нашли стул, сдвинули столики, все происходило быстро и как-то задорно и весело. Мамаша с толстой дочкой завистливо наблюдали издалека за этой кутерьмой. Воспользовавшись удачным случаем, Танюша позвала на домашнее празднование и такого завидного кавалера, как модный архитектор, а тетушка приглашение подтвердила лично.
У Льва Александровича возник новый повод для посещений Полетаевых – теперь он каждый вечер заезжал к ним и разучивал с Лизой какую-то ариеттку. Договорившись накануне встретиться с отцом и дочерью в обед, в городе, и уже вместе поехать заниматься, Лев Александрович закончил нынче все дела пораньше. Он спешил к выходу с ярмарки, когда заметил забавную мизансцену – охранник препирался со странного вида мужичком, отпустившим в пылу перепалки лошаденку на свободной шлее. На возу у той были навалены неровной горой какие-то то ли доски, то ли дрова. Мужичонка рвался к торговым рядам, служитель требовал от него «бумагу», а лошаденка наблюдала за ними большими грустными глазами, жуя чужое сено с соседнего воза, пока никто не погнал. Была она отчего-то в шляпе, чем только усиливала комичность ситуации. В другой раз, Лев Александрович обязательно вслушался бы внимательнее, уж больно живописной была пара, прорывавшаяся торговать на главном торговом сходе губернии, но он сегодня очень спешил. Его ждал Полетаев. И Лиза!
***
– Пусти, мил-человек! – мужичок был настойчив с той уверенностью, что присуща бывает людям подвыпившим. – Не имеешь права не пущать! Для торгов сие заведение заведено. А ну-ка!
– Да что ж ты напираешь-то, господин хороший? – охранник перегородил дорогу настойчивому мужичку и уже беспомощно озирался по сторонам, выглядывая своих сослуживцев. – Уж сколь раз по-хорошему повторял. Не доводи до греха. Поворачивай!
– Куды «поворачивай»! Мне лес продать надобно! – уперев руки в пояс, стоял на своем незадачливый посетитель.
– Лес? – служитель искренне захохотал. – Иди, проспись, дяденька! Ей-богу. Ну, не заставляй меня околоточного звать.
– Какой я тебе «дяденька»! – мужичонка сдвинул брови. – Я есть торговец. А ты поставлен, чтобы меня к месту пристроить, и всё! Ну-ка веди в ряды.
– Ах, ты ж, прости-господи, – охраннику мужичонка был явно симпатичен и ему до крайности не хотелось применять к нему меры репрессивного характера. – В какие ряды, дяденька? Я ж тебе и говорю – давай бумагу. Заявку в правление писал? Бумагу на разрешение получал? Место свое, ряд – знаешь?
– Какую заявку! Что ты мне одно и тож талдычишь битый час! – мужичонка заметил урон, нанесенный его кобылой соседскому сену и, присмирев от того, взял под узцы. – Нам с Лауркой всего-то один возок сбагрить. Пусти, мил-человек?
– Да не могу я! – охранник уж и не знал, какими словами объясняться с упрямым дядькой. – Езжай на пристань, иди на базар, что тебе сдалась ярмарка-то, а? С одним возком? Ступай с Богом, не доводи!
– Э-эээ! Не понимаешь ты, мил-человек, – мужичок неожиданно улыбнулся себе в усы. – Как мы с Лаурой домой-то возвернемся? Где, скажут, вас два месячишко носило? А я им – на янмарке были, в городе, и все тут!
– Да ты так скажи, были, мол! Ну, не могу я вас без бумаги пропустить.
– Это ты к чему меня склоняешь? – снова нахмурился мужичок. – Это ты, мил-человек, меня ко лжи разрушительной толкаешь? Не бывать тому! У нас вся деревня знает – пить пьет! Все до последней копейки пропить может, ежели копейка есть. Но ни нитки чужой, ни слова лживого – того от Михеича не жди, не боись! Правду в глаза – могу. В морду за то – стерплю. Но лжи не допущу! Эх, вы! Городские…
Мимо места перепалки все время проходили люди. Кто-то брезгливо отворачивался, углядев засаленный армяк мужичонки, кто-то улыбался, видя во всем этом колоритную сценку, кто-то останавливался поглазеть.
Клим Неволин закончил все дела на ярмарке, сопровождая очередного клиента, прикупил кой-чего в дом и не спеша направлялся в город. Встретившись глазами с жующей чужое сено Лаурой, он уже не смог оторваться и дослушал диалог до момента искренней слезы обиженного Михеича. Климу было сейчас так ладно на душе, что, как всегда в такие периоды, он хотел, чтобы счастливы были и все вокруг. Он имел в кармане недурственную сумму денежек, домой шел с радостью, дела шли легко, душа жила в каком-то предвкушении, и обиженный пьяненький мужичок со своей бедолагой клячей портили радужную картину его мира, внося в него тревожную ноту несправедливости.
– Почем торгуешь, хозяин? – эти слова вылетели прежде, чем Клим успел подумать: «А на что оно мне!».
– А ты как брать собираешься, барин? – подобрался вмиг мужичонка, и стал оглаживать свою Лауру по гладкому каштановому боку. – Ежели частями, то давай рядиться! Что на растопку, то по семьдесят копеек отдам. А уж что на строительство, то по три рубли будет! Никак не меньше. Лес свежий, только с лесопилки.
– А если гуртом? – Клима как будто кто-то подталкивал в спину или неслышно подначивал, ему стало весело, и он продолжал торг уже с искринкой азарта.
– Гуртом? – мужичонка явно не поверил такому своему везению и переглянулся с давешним охранником, тот одобрительно кивнул. – Неужто, весь воз возьмешь, барин? Ну, на двух с полтиной сойдемся?
– Нет! – Клим залихватски вскочил на край воза. – Это ты загнул, дорогой хозяин, не сойдемся. Глянь сам – один горбыль тут, какое деление по сортам? Из чего тут строить? Тут все, считай, на растопку.
– На растопку! – Михеич привычно сдвинул брови, упер руки в бока и приготовился к длительному диалогу с новым собеседником, спешить ему было явно некуда. – А ну, слазь с мово воза! Иш, ты! Уж и пристроился. Хошь – бери по хозяйской цене, да сгружай, и мы пойдем себе с Лаурой. А ежели товар не гож, так и не трепи людям нервы.
Клим улыбался и с воза не слезал.
– Ты давай меня до дома доставь вместе с товаром, а там я тебе за все про все два рубля обещаю, – он скрестил на груди руки и ждал ответа спокойно, потому как больше рубля за этот кривой мусор не дал бы никто.
– А и далеко ли твой дом? – уже почти согласившись, чесал в затылке Михеич. – Сколь времени с тобой потеряем? А?
– А тебе не все ль равно? – веселился Клим. – Два месяца до дома доехать не могешь. Что уж за два лишних часа переживать-то?
– Твоя правда, барин, – мужичок кивнул, на прощание поклонился терпеливому охраннику и повел Лауру в поводу, Клим подсказывал им дорогу.
***
По пути болтливый мужичок все рассказывал Климу свою незамысловатую историю. Живет он бобылем, все хозяйство его – «развалюшечка с амбарчиком», да верная Лаура.
– Ты не смотри, барин, это я сейчас пьяненький, – вскидывал повествователь голову в гордом взмахе. – Я свою жизню, хоть когда поворотить могу! Девки, те, да – уж не по зубам мне. А вдовицы по сей день заглядываются!
Клим тихо хихикал, получая неимоверное наслаждение от разворачивающегося перед его взором спектакля, совершенно не жалея двух обещанных рублей – то большего стоило, думал он. Удовольствие его стало таким полным, что он даже испугался на миг – как бы не сглазить удачу, но тут же Михеич отвлек его от внутренних сомнений очередным перлом своего жития, и Клим продолжил внимать.
Получалось, что зиму Лаура с хозяином коротали благодаря милости сердобольных соседей, которые многое прощали говорливому мужичку, жалели голодающую во время хозяйских запоев Лауру, и подкармливали обоих от доброты душевной. Иногда и чарку наливали. Первой и наиглавнейшей слабостью Михеича была водочка. Но сам факт того, что Лаура здравствовала по сей миг, говорил и за то, что, будучи в состоянии разумных просветлений, мужичок о своей скотинке заботился, делая некие запасы. Помогали фуражом и деревенские сожители его, подкидывая работенку во время покосов, сеяния и жатвы.
Вторым из постоянных проявлений и стремлений Михеича были его ежегодные порывы «достичь лучшей доли». По зиме сама суровость российской природы вразумляла и сдерживала мятущуюся душу, а вот краткий период от страды до страды склонял мужичка к странствиям. Как только заканчивался сев, и они с Лаурой оставались не у дел, Михеич, как правило, впадал в краткосрочную тоску, пил с неделю, а после запрягал кобылку и «уходил в люди». Где только не скитались они за эти годы! Одним из мечтаний для Михеича стояло пред внутренним взором видение посещения им Нижнего в разгар ярмарки – уж больно красочными были рассказы о ней тех редких везунчиков, коим судьба посылала радость побывать на главнейшем торжище. Но ни разу еще им с Лаурой не удавалось добраться даже до города – поскитавшись по своему уезду, поиздержавшись, помыкавшись, промышляя случайными заработками, они каждый раз возвращались в родную деревню аккурат к тем дням, когда их услуги могли понадобиться для перевозки созревшего зерна. Деревенские встречали их смехом и подначками, но злобы в тех насмешках не было, и дом родной все время оставался якорем для незадачливой парочки.