В этом году все повторилось. Перемещаясь от городка к городку, от села к деревеньке, Лаура и Михеич все ближе подбирались к заветной ярмарочной мечте. Были и длительные остановки на их многострадальном пути – недельки три им повезло провести на хлебосольном монастырском подворье. Потом у Михеича случился очередной запой, не без помощи и наущения отца Кондратия, да чего уж там…
Покинув после веских «доводов» отца-настоятеля щедрый приют, Лаура с Михеичем скитались еще какое-то время. После, не дойдя всего каких-то пару верст до заставы заветного Нижнего, им повезло вновь – на лесопилке, встреченной на пути, незадолго до того околел мерин, который последние лет десять исполнял обязанности по внутридворовым перевозкам. Обязанности его были необременительны: свезти опилки, доставить к месту сжигания негодный материал, переместить по насущным нуждам продукты для кухни или другие какие грузы хозяйственного назначения. Так как кормили обоих вновь прибывших, как и остальных работников, досыта, то Михеич от свалившегося счастия даже не удосужился заранее сговориться об оплате. Когда же сын хозяина привел с базара нового коня, со временщиками расплатились тем, что покоилось нынче в возке у Лауры. С досады пропив оставшиеся гроши, Михеич в состоянии затуманенного бражкой рассудка и не заметил, как оказался прямо на пороге своей заветной мечты. Возле ярмарки они и столкнулись с нынешним слушателем и благодетелем. Аминь.
За разговором, незаметно, добрались они до места назначения.
– Вот и улица моя! – радостно сообщил вознице Клим. – Примерно посередке и дом мой будет. Считай, приехали!
– А только не благодетель ты, а, вовсе наоборот, сдается мне, – резко переменил вдруг тон Михеич. – Говори честно, как на духу! Лжи не терплю! Заманил, разбойник? Поманил двумя рублями? За возок леса хочешь жизни наши забрать, подлая ты душа!
– Окстись, отец! – Клим даже испугался подобной перемены. – И хмель-то с головы стряхни! Все мирно меж нами было, а тут вдруг такая напраслина. С чего бы это?
– Ви-иииижу! – хитро прищурил глаз Михеич. – Чай, не проведешь! Улочка-то из богатых. На кой тебе мой горбылик? Небось, как кликнешь сейчас дворовых, как поколотят они Михеича, да Лаурку мою в полон возьмут, а то и на погибель сразу подпишут. Ох, не надо было зариться на посулы царские!
– Тьфу! Хватит причитать да плести невесть что! – прикрикнул Клим на мужичка. – Нет у нас никаких дворовых. Не бойся, отец, не обману. А скажи? Ты с чего взял, что здесь богатые живут? Высоких-то крыш всего парочка на всю улицу, заборы всё глухие у нас… Как знаешь, что там?
– А вот сам посуди, мил-человек, – Михеич сморгнул слезу с глаз и вновь стал покладист и тих. – Забор хоть и непроницаем, а, гляди, как длинен. Это только второй с околицы начался – значит, хозяйства за ними ладные, с постройками да хранилищами. Отсюда ясная картина разворачивается, что живут тут людишки да не бедствуют. А для обеспечения таких хором и дворовые должны быть! Чего у тебя нету-то?
– Да так, разошлись кто куда, – махнул рукой и не стал уточнять Клим, а сам припомнил, что, действительно, в детстве его все время по двору какие-то мужики шастали, было дело, было. – Ты лучше скажи, как заборы различаешь – где один кончился, а где другой начался? Красить урядник велит их все в один цвет. Вдруг просто ворота у кого на ту сторону? В переулок? Может, за ними не два хозяйства, а поболе? Как рассудишь?
– Да чего тут судить-то? – смеялся над незадачливым городским барином Михеич. – Там доски все одного рисунку были, а эти пошли – и повыше, да и по верху клинышками. Все одной рукой рубленые. Не-ееет! Михеича не надуришь!
– Ну, вот и наши ворота, – Клим спрыгнул с повозки. – Держи, мил-человек.
И он протянул Михеичу заранее приготовленную трешницу. Тот обтер прежде руки об отвороты армяка и только после этого ритуального действа аккуратно, двумя пальцами, принял плату. Развернул. Посмотрел на свет. Крякнул.
– Благодарствуйте, барин, – он попытался изобразить поклон, но Клим остановил его. – Токмо, прощевайте, а сдачи никак не имеем. Поиздержался.
– Не надо сдачи, – улыбался счастливый Клим. – Все вам остается, сам так решил.
– Ну, уж и не знаем, как благодарить тебя, добрый человек, – Михеич просиял взглядом, спрятал денежку поглубже и, видимо, стал уже прикидывать в уме выгоды неожиданной прибыли. – Век за тебя молить станем…
– Погоди, – прервал его Клим и кивнул на Лауру. – Только, раз уж ты лжи не терпишь, мил-человек, то вот при ней поклянись. Пообещай! Что рубль отсюда полностью ейный. Сговорились? Разгружай!
– Дык, – Михеич кивал, моргал и тер пальцами подбородок. – Куды «разгружай» то?
– Да сыпь рядом с забором, – махнул Клим, которому эти доски по большому счету были вовсе не нужны. – Мы после с племянником перетаскаем.
– Нет, хозяин! – Михеич мотал головой. – Мой лес да в канаву? А ну как дождь пойдет? Или покрадут!
– Кто? – снова развеселился Клим. – Сам говоришь, все сплошь зажиточные тут?
– Дык, зажиточный – он оттого и заживает, что щепка лишняя мимо рук не пройдет! А ну! – почти командовал он. – Отворяй ворота!
Клим, смеясь, впустил Лауру во двор. Выбежал на шум сперва Глеб, стал помогать мужичку, старался. После и Тася с дочкой вышли на порог. По какому-то светящемуся выражению лица невестки Клим сразу понял, что в его отсутствие что-то произошло.
– Что, Тасечка, что? – застыл он с горбылиной в руках. – Новости какие?
– Даже не знаю, как сказать, Климушка.
Тася прижала к губам платочек, что был у нее в руках. Неужто плакала?
– Плохое? – сразу захотел подготовиться к непрошенным известиям Клим.
– Хорошее, Климушка. Ох, надеюсь, что хорошее! – и все-таки слезы блестели в уголках ее глаз, а дочь, видимо чувствуя это, обнимала мать за ногу, не отходя ни на шаг. – Ты отпусти вначале человека, после переговорим. Не на бегу.
– Да ее дядя Леврецкий замуж позвал! – доложил сияющий Глеб. – Он уж часа два как ушел, а она все ревет.
– «Ревет»! Как ты про маму говоришь, не надо такими… – начал было Клим, но тут до него дошел смысл и остальных сказанных племянником слов и, кажется, рухнул мир вокруг, а может это просто Михеич ссыпал разом оставшиеся доски с воза.
***
– Венчается раб божий Корнелий рабе божьей Таисии…
Клим держал венчальную корону и изо всех сил старался, чтобы торжественное благолепие таинства не пролило слез из глаз его. Слезы умиления тот час повлекли бы за собой и те сдерживаемые все эти дни чувства, которым он не давал ходу, даже оставаясь наедине с собой. Даже перед сном. Чего хотел он? Чего ожидал? Нет! Нельзя думать о несбывшемся. Стой себе да смотри на колеблющийся огонек свечи, чтобы не думать ни о чем. Только тверди про себя: «Счастья вам! Да не упадет на вас тенью черная мысль моя. Прости, Господи, мя грешного!»
Ехать решили по-старинке, почтой. Леврецкий вез с собой на новое поселение кое-что из мебели и пожиток, а у Таси с детьми хоть и не было большого хозяйства, да оказалось, что и они кое-чем разжились в этом городе. Грузить все на извозчиков, на вокзале сдавать в багаж, в Москве снова перегружать и ехать в имение за полста верст показалось хлопотным. Посудили, что легче от дома – до дома, по Владимирке. Две подводы и дорожная карета должны были составить на утро «свадебный поезд в Москву». После венчания молодые должны были остаться у мужа в доме, где устроен был небольшой праздничный пир, а детей Клим забирал к себе. Последнюю ночь Глеб и Стася ночевали в его доме. Утром за ними заедут мать с новым мужем, и тут же – в дорогу.
Леврецкий явился в тот день, когда двор Неволиных посетили Михеич с Лаурой, еще раз, к вечеру, и чин по чину просил у Клима руки его невестки. Клим, уже готовый к тому, смог смириться и не показать, каким несчастьем обернулось для него чужое счастье. Чужое! Не будет больше в доме детского смеха, незачем добывать и выгадывать на новую шубку, ничего более не надо. Как жить? Он вспоминал тоскливую одинокую зиму после смерти бабушки, чай с баранками, остывающую печь. Ох, тоска!
С Леврецким Клим говорил обстоятельно, все объяснения того выслушивал, учитывал, принимал. Новая жизнь на новом месте. Где никто не знает про болезнь Таисии Михайловны, где сам он собирается стать общественно полезным гражданином, где сможет обеспечить семье жизнь достойную, безбедную. Что давно душа его жаждала подобного успокоения, с другом, с женой. Но искал не там! И вот Бог послал ему их семейство в знакомство. И все сразу стало как надо. Единственно возможным. Правильным. Верным. Что Таисия Михайловна приняла его предложение не сразу, но это все из-за ее сомнений в себе. Да, он младше нее. Но всего на два года. А счастье его жизни может составить только она. Только она, дом, дети, которых он полюбил и принял как своих. Дети? Глеб дал полное и обдуманное разрешение матери на изменения в их жизни. На переезд согласен, душой все принял. Стасенька привыкнет.
Клим кивал. Стоял намертво лишь на одном – венчание должно произойти тут, в Нижнем. Чтобы в путь Корнею Степановичу и Таисии Михайловне отправляться, уже состоя в супружестве. Хотел ли Клим испить до дна чашу мученичества, наблюдая за тем, как Тася навсегда становится для него недосягаемой, искренне ли заботился о ней, пытаясь исключить даже тень какой-либо случайности, или просто оттягивал время расставания – то только Бог ведает. Леврецкий тоже был серьезен, доводы Клима принял, на венчание согласился и сразу же предложил Неволину стать воспреемником. И тот, в свою очередь, согласился.
Всю ночь перед отъездом молодых Клим не спал. Долго сидел один на кухне, уложив детей. Под утро уже, когда рассвет стал заглядывать в окна, он на что-то решился и стал со всех полок и изо всех ящиков доставать остатки еды, высыпать крошки, чистить все до донышка. Глеб проснулся от равномерного постукивания, а когда захотел выглянуть в окно, ему это не удалось. В комнате стоял полумрак. Глеб оделся и вышел на двор – дядечка брал из сваленной кучи горбыля по досочке и заколачивал снаружи ставни первого этажа. Глеб подошел и начал помогать.